ЛИТЕРАТУРНАЯ ХРОНИКА АБАКАНСКОГО ЖЕЛЕЗОДЕЛАТЕЛЬНОГО ЗАВОДА (К ВОПРОСУ О ЖАНРОВОМ СВОЕОБРАЗИИ ОЧЕРКОВ И. П. БЕЛОКОНСКОГО)

Литвинова Валентина Ивановна

канд. филол. наук, доцент, Хакасский государственный университет им. Н. Ф. Катанова Г. Абакан

E-mail: Dozent31@yandex.ru

На рубеже XIX—XX веков транссибирская железнодорожная магистраль соединила Сибирь с центром России, что способствовало быстрому  росту численности рабочих и активизации социальных преобразований в отдалённом от центра крае. В Сибирь стекались оступившиеся люди из разных уголков родины: «Кажется каждая полоса России, каждая национальность и губерния имели своих представителей: добродушный старик-хохол, рядом с ним широколицый смуглый татарин, вон юркий сын Израиля, далее кичливый лях, несколько молодых красивых горцев, резко отличающихся от «малорослого больного белоруса» (здесь — явная ссылка на строителя «Железной дороги» Н. А. Некрасова) [1, с. 77—78].

Большую роль в генерировании  активности населения сыграла общественная деятельность таких деятелей рабочего движения, как Л. Красин, И. Бабушкин, С. Киров, М. Фрунзе, которые волею судеб в 90-х годах оказались в Сибири. Они с удовлетворением отмечали существенные отличия окраины родины: слабые традиции «дворянских гнёзд» в их привычном понимании, мощное освоение целинных земель, не дававшее повода для пессимистического мироощущения, наконец, облик коренного сибиряка не позволял интеллигенции даже помышлять о декаданстве.

Функции ведущего направления в литературе о Сибири занял реализм, интенсивно развивавшийся за счёт притока таких  имён прогрессивных писателей, как И. Гольдберг, А. Жиляков, Л. Степняк, А Вережников. Их творчество развеяло миф об особом пути развития Сибири, который усиленно оберегали выдающиеся «сибиряки» А. П. Щапов, Н. М. Ядринцев, Г. Н. Потанин. Их надежды на культурный и политический сепаратизм Сибири не выдержала испытаний. Журнал «Сибирские вопросы» писал в 1908 году, что культурные ценности, созданные в Сибири, со временем станут общеевропейским достоянием: «Стремление отмежеваться от русской культуры будет невозможно. Она будет разрабатывать местную жизнь, изучать местную природу, будет брать оригинальные свои местные темы для создания искусства, но это будет культура не сибирская, а европейская и нераздельная с общерусской» [2]. Открывать в человеке доброе, деятельное, полезное, воспитывать в нём патриотические устремления — этот традиционный для русской литературы эстетический критерий восприняли В. Бахметьев, Ф. Гладков, В. Шишков, разрабатывавшие проблемы Сибири и поднявшиеся до высоких художественных обобщений.

Имя Ивана Петровича Белоконского мало известно современному читателю, но именно на опыте прочтения такого «второстепенного» художника слова можно проследить, каковы были социальные симпатии и эстетические принципы беллетристов, как от фактографической правды литература о Сибири устремлялась к правде художественной.

И. П. Белоконский, возросший на богатой теплом и урожаями Черниговщине, за активную общественную деятельность, шедшую вразрез с политикой правительства, и ряд публикаций в защиту трудового народа в 1880 году (в возрасте25 лет) был сослан в Сибирь. Он надолго оказался в холодном и пугающем просторами сибирском Минусинском округе. Именно здесь протекал один из наиболее плодотворных и важных в идейно-художественном плане период творчества писателя. Ему представилась счастливая возможность не только изучить социальные нужды населения, но и сопоставить их с теми, что он наблюдал в Чернигове, Харькове, Киеве. Сама суровая природа края должна была бы напугать уроженца Юга, но произошло обратное: он восхитился красотой Сибири, поэтизировал её в своих произведениях, сумел исследовать положение ссыльных и переселенцев, вникнуть в организацию экономики, религии, сектантства Минусинского округа. О своих наблюдениях И. П. Белоконский регулярно сообщал в газетах «Сибирь», «Сибирская газета», «Восточное обозрение», а позже обобщил собранный материал в книгах «По тюрьмам и этапам», «Дань времени» «Путевые очерки».

Наблюдательный очеркист быстро обнаружил несметные богатства Сибири, которые, по его убеждению, бесхозяйственно уничтожает власть. Но большее сожаление у него вызывает молодое поколение сибиряков, приученное отцами разбазаривать щедроты края: «На восемнадцати тройках катили кадеты, направляясь в Питер. Приедут ли они обратно? Вряд ли: большинство сибирской молодёжи, получив образование в Европейской России, там и остаётся, не желая возвращаться в свою и богатую, и бедную, и забытую сибирскую родину, оставляя её во власти тьмы, кулачества и произвола» [2, с. 115].

Экономическое освоение Сибири автор запечатлел особенно экспрессивно. К примеру, по-своему иронично И. П. Белоконский воссоздаёт историю Абаканского железоделательного завода, перечисляя подлинные фамилии их обладателей. Тональность повествования выдаёт личностное отношение автора к происходящему.

Язвительное начало «Говорят, что сто лет тому назад на этой горе, тогда поросшей густым лесом, заседали члены бергколлегии и высматривали минеральные богатства Сибири» — переходит в издевательское веселье над глупостью чиновников: «Завод открыли, не стало дело за каторжниками, но, как часто бывает в нашем отечестве, меди-то — признаков не нашли!». Сарказм заключительной части повествования очевиден: «Предписания начальства, как бы то ни было, приходилось выполнять: медь возили вёрст за полтораста, а на бумаге отписывали, что завод, мол, действует собственными средствами. Известная картина наших бюрократических предков!» [3, с. 37].

Поведав предысторию Абаканского железоделательного завода, охарактеризовав первого его хозяина Ширяева и доверенное лицо — московского купца Кольчугина, — Белоконский приводит текст «Соглашения» за № 1793 от 18 апреля 1868 года, свидетельствующий о том, что на работу приглашены «поляки 63 года» и 500 человек уральских рабочих, которых наделили землёй и сравнительно большой зарплатой. Соглашение имело силу короткое время. После смерти Ширяева завод купил Пермикин, урезавший права рабочих, а сменивший его сын окончательно разорил завод. Деятельность Пермикина-младшего и легла в основу своеобразного вставного памфлета.

Получив в наследство земли с неиссякаемыми рудными богатствами, «соединёнными с самыми благоприятными для производства условиями, как-то — бездна леса кругом, масса вод и под боком великолепная сплавная река Абакан, при посредстве которой железо и изделия свободно могли сбываться от границ Монголии до Толстого Носа в Ледовитом океане, - Пермикин заявил, что гигантское предприятие «будет иметь благоприятное влияние на всю Сибирь вообще и на Енисейскую губернию в частности», но из этого ничего не получилось». Новый хозяин завода начал дело с «широкой русской жизни», оглушив тайгу «малиновым звоном», чередуя разгул с охотой. За отсутствием настоящих дворян он окружил себя уголовными. В тяжбе с миром Пермикин опустился до того, что «напоив толпу своих приверженцев, образовал из них конницу с «музыкою» (заслонки, кочерги, сковородки играли роль инструментов) и под своим предводительством явился на пункт, откуда должно было начаться межевание земли» [2, с. 247—248].

Грабительская бесконтрольность уничтожаемых богатств Абакана приводили в ужас английских инженеров, подсчитавших, что «здесь можно построить прекраснейший чугунолитейный завод, утилизируя лишь тот материал, которым изобилует дорога от рудника до завода». Специалисты в своих расчётах исходили из того, что руду на завод возят в дырявых тачках и половина её остаётся на дороге. При изобилии руды, при самом лёгком способе её добычи («просто скалывалась вершина горы, и громадные глыбы чудной руды, скатываясь вниз, дробились» [2, с. 249]), Пермикин все же сумел разорить население рудника.

Ирония пропитывает все элементы сюжета и поэтики произведения: «Юдинские, арбатские и таштыпские кулаки растянули паутину на всех выходах из завода и начали тянуть соки из рабочих», «заказчики вырывали из рук ещё не остывшее железо», «Разуваевы и Колупаевы Минусинского округа, как вороны слетелись на Абаканский завод, чуя хорошую добычу» [2, с. 253]. Хищническая деятельность воротил сказалась на жизни региона: «уничтожались девственные леса, самым первобытным манером ковырялась богатейшая железная руда, всё это делалось «сбродными подрядчиками», которые спешили разжиться в возможно скором времени, появились десятки неофициальных кабаков, где пропивалось чуть ли не треть добываемого железа, да столько же расхищалось кулаками» [2, с. 262].

История правления Пермикина типична для эпохи первоначального накопления капитала в Сибири. Этот процесс, воплощённый в образах хищников, находит своё отражение в романах Серафимовича «Город в степи», повестях Чехова и Куприна, в «Фоме Гордееве» Горького. Подобными типами представлены герои очерков Белоконского «Минусинская помещица», «Мещанская зависть», «Эволюция».

Сам писатель горячо ратует за строительство Восточносибирской железной дороги, полагая, что она в корне изменит жизнь края: «Чтобы Сибирь могла играть какую-нибудь роль в общей мировой жизни, чтобы она действительно превратилась в страну культурную, ей прежде всего необходимо население» [2, с. 120], увеличить которое Белоконский предполагал за счёт переселенцев. Подробнее свою идею он развивает в «Переселенцах» и «В двадцати верстах от цивилизации».

Очерки Белоконского отличаются от многочисленных путевых заметок и зарисовок, которыми пестрели страницы газет, публицистической насыщенностью авторских комментариев: «Замечу раз и навсегда, что сибирский крестьянин не любит гласных и старается выпустить их, где возможно. Он не скажет «делается», а скажет «делатся», не скажет «падает», а скажет «падат». Сибиряк во всём обстоятелен и невозмутим: «Чьи будете?», потом «Откуда?», далее «Куда?», в конце «Службой занимаетесь, али по торговой части?», рассмотрит «Что это у тебя за штука? Дорого стоит?» [2, с. 114].

Используя местные диалекты, точно передавая медлительность интонации, автор создаёт тип сибиряка, его манеры и характер: «…погода поднялась, беда-а-а! Ветер, волна, дождь — страсти господни! Народу тоже набралось видимо-невидимо! Перекрестились мы с Ивашкой и — айда! Не успели и шестов в руки взять — нас и попёрло! Так заартачило, так закрутило, и-и-и понесло!» [3,с. 6].

Приём переклички с литературными героями помогает автору передать общие впечатления о культуре региона: «Сибирь не дала ни своего Онегина, ни Базарова, ни Чацкого, но зато массу Сквозняков-Дмухановских, держиморд и им подобных» [3, с. 9].

Особенно ярко в очерках Белоконского запечатлена сибирская природа, не оставившая равнодушным ни одного писателя, когда-либо заглянувшего в эти места. Рассказав о тяжкой судьбе рабочего, он замечает: «Природа совершенно гармонировала с полным отчаяния взглядом старосты на жизнь. Мрачное, холодное туманное утро заставляло всеми фибрами души и тела помышлять о свете, тепле… лишь бы не погибать медленно, томительною смертью [2, с. 224].

Пейзаж Белоконского обычно переполнен звучанием: «где-то слышалось хлопанье бича», «где-то начинали чирикать воробьи», «над полями, за деревней, в выси поднебесной звенели жаворонки», «с разных сторон доносились крики перепелов и дергачей», «из этой чащи доносились трескотня кузнечиков, кваканье лягушек и трели соловьёв» [2, с. 65].

Описания красот всегда завершаются мечтой о будущем края, передаваемой посредством восклицательных предложений: «Только кисть художника может передать это на полотне! А вон-вон, на горизонте блестят вечные снега гор великанов. Какая прелесть! Как блестит, искрится, сверкает этот снег под лучами солнца! Всматриваешься и видишь, что кроме отдалённой длинной снежной гряды, между тёмно-зелёными великанами высятся там и сям снежные вершины, контраст между тёмной зеленью и снежной белизной неподражаемый! Хорошо, привольно, но мертво и дико… Ух, как дико! Одному жутко здесь. Но когда-то наступит время, когда чудные горы, эти живописнейшие места огласятся свистком паровоза. Когда вон на той реке, на Абакане, что сверкает между гор, зашумят пароходы… Когда здесь возникнут города и сёла, на каждой версте — гостиницы» [3, с. 9].

В описании красот Означенной, Беи, Табата, Иудино прослеживается симпатия опытного человека с широким кругозором, способного познать истину в сравнении: «Округ Минусинский, пожалуй, достоин названия и Италии, и Швейцарии, но с непременным прибавлением — сибирский. Вы увидите и восхитительные горы, и роскошную растительность, и зеркальные озёра, и пенящиеся реки, и блестящие снега на вершинах гор, — словом, увидите некоторым образом, альпийские панорамы. В Альпах и Пиренеях вы можете путешествовать с туго набитым кошельком, здесь же кошелька вовсе не требуется, ибо нет не только гостиниц или живописных монастырей, где можно было бы найти «кусок сыру», «стакан старого вина» и «мягкую постель», прелести для путешественника, — вы в сибирских швейцариях не встретите живой души и можете свободно умереть от холода и голода» [3, с. 54]. Повествователь стремится при этом быть максимально исторически точным. Очерки И. П. Белоконского проникнуты уважением к сибирскому мужику, восхищением красотами природы.

В большинстве «путевых заметок» отсутствует саморазвитие сюжета, движение ему сообщают реальные типы сибиряков: через их поступки домысливается описание факта. Разновидность очерков во многом определяется выбором писателя законченного познавательного события или явления. Оригинальная тональность повествования достигается самой организацией литературного материала: лирические отступления, публицистические экскурсы, комментарии, цитируемые документы. Таким образом, своеобразие жанра сочинений И. П. Белоконского прослеживается, прежде всего, в последовательном и правдивом изображении событий.

Список литературы:

1.        Альтерно. Новый сборник статей о Сибири «Сибирские вопросы». 1908, № 33.

2.        Белоконский И. П. Собр. Соч. в з-х тт. СПб, 1900. Т. 3

3.        Белоконский И. П. Путевые очерки.//Сибирь,1885, № 24.