НИЦШЕАНСКИЕ ОБРАЗЫ В СТИХОТВОРЕНИЯХ В.В. МАЯКОВСКОГО 1912-1915 гг.

Особняком стоит вопрос о влиянии Фридриха Ницше на раннее творчество В.В. Маяковского. Все больше исследователей отмечают это влияние «как в сфере идей, так и в области поэтики» [1, с. 144]. Немецкий философ, интерес к которому сейчас только крепнет, в начале XX века был настоящим «властителем дум» [2] в России, оказал огромное влияние на поэтов и писателей Серебряного века, и, едва ли не самое очевидное, на Маяковского.

Б. Янгфельдт в одной из своих статей отмечает, что в 1910-е гг. футуризм и, в частности, Маяковский рассматривались критикой как ницшеанские явления. Футуристы воспринимались как наследники идей Ницше, у которого, в свою очередь, можно найти в зародыше некоторые идеи футуризма [3, с. 44]. Некоторые философы и критики того времени (Р. Иванов-Разумник, Н. Устрялов, Н. Чужак, В. Силлов) прямо отождествляли поэта и философа: Маяковский – это «исполнение проповеди Ницше» [4, с. 603].

В отдельных стихотворениях 1912-1915 гг. можно увидеть те элементы ницшеанской поэтики, которые в дальнейшем будут составлять ницшеанскую «линию» в творчестве поэта.

В ранней лирике Маяковского развивается уже знакомый нам по трагедии «Владимир Маяковский» (1913) и поэме «Облако в штанах» (1915) образ вождя, «пророка» обездоленных, который подчеркнуто отделяется от толпы обывателей и поднимается над ними. Особенно ярко – в стихотворении «А все-таки» (1914), где лирический герой провозглашает себя поэтом «провалившихся носами» и «проституток» («Я – ваш поэт!» [5, с. 20]), которого те покажут «в свое оправданье» [5, с. 20] Богу. Поэт снова выходит на площадь, как и герой трагедии и ницшевский Заратустра, но, в отличие от них, оказывается с почтением принятым толпой как пророк, которому «цветами устелят след» [5, с. 20].

Его слово имеет власть и силу даже над Всевышним, образ которого также снижен и очеловечен: «И Бог заплачет над моею книжкой!» [5, с. 20]. Ту же приземленность можно найти и в других стихотворениях (например, «жилистая рука» [5, с. 17] Бога в стихотворении «Послушайте!»).

По-прежнему одной из главных характеристик лирического героя остается его одиночество: «Я одинок, как последний глаз / у идущего к слепым человека!» («Несколько слов обо мне самом», [5, с. 14])

По мнению Т.А. Майоровой, первоначально ницшеанская идея сверхчеловека была воспринята Маяковским весьма поверхностно и даже буквально [6, с. 85]. Поэт видел в нем лишь человека огромного роста и исключительной физической силы, полностью свободного от моральных устоев общества. Так, например, в стихотворении «Гимн здоровью» лирический герой действительно противопоставляется «тонконогим» и «жидким кровью» [5, с. 22].

Однако позднее понятие сверхчеловека у Маяковского приобретает более глубокий смысл. В дальнейшем, как указывает исследовательница [6, с. 86], приставку «сверх» будет оправдывать бессмертие, когда «на смену герою-одиночке придет герой-масса» [6, с. 85].

Другой ницшеанский образ, который можно выделить в ранней лирике Маяковского, - это образ солнца.

Рассматривать отношение лирического героя в ранней поэзии Маяковского к светилу в сопоставлении с ницшевским Заратустрой предложил еще Б. Янгфельдт в статье «Крикогубый Заратустра». Мотив обращения к солнцу получит широкое распространение в последующем творчестве поэта и претерпит значительные изменения. В связи с этим представляется не релевантным рассматривать следующую интерпретацию как применимую ко всей лирике Маяковского.

Тем не менее, в ранних стихотворениях, а также в трагедии Маяковского образ солнца действительно получил особое развитие. В раннем творчестве поэта «солнце – враг людей, оно вобрало в себя зло мира» [7, с. 60].

В этом враждебном отношении лирического героя Маяковского к небесному светилу можно увидеть связь с богоборческими мотивами, которые достигнут своего апогея в поэме «Облако в штанах». В стихотворениях и трагедии образ Бога перевоплощается в «неземные» образы неба и солнца; зачастую под обращением к небу кроется обращение к Всевышнему. Например, в стихотворении «Несколько слов обо мне самом» светило отождествляется с Богом-Отцом: «<…> слов исступленных вонзаю кинжал / в неба распухшего мякоть. / «Солнце!» / «Отец мой!» / «Сжалься хоть ты и не мучай!» / Это тобою пролитая кровь моя льется дорогой дольней» [5, с. 15].

Похожие слова произносит и ницшевский Заратустра, называя солнце «великим светилом» [8, с. 6]. Он обращается к светилу с почтением, отправляясь в путь в начале книги. Солнце у Ницше – это символ познания и мудрости, и сам Заратустра хочет уподобиться ему, даря свое знание людям. «Я должен, подобно тебе, закатиться…» [8, с. 6]. Мудрость сравнивается с «золотистой влагой», наполняющей, как чашу, человека, и несущей «блеск отрады» солнца.

В отличие от Маяковского, Ницше не приравнивает солнце и Бога, не ставит их в один ряд. Однако на тот факт, что данные образы могут иметь связь и в ницшеанской поэтике, указывает история о безумном человеке, ищущем Бога с зажженным фонарем в светлый полдень. Смерть Бога здесь оказывается тождественной утрате солнца. «Где Бог? <…> Мы его убили – вы и я! <…> Что сделали мы, оторвав эту землю от ее солнца? <…> Не наступает ли все сильнее и больше ночь? Не приходится ли средь бела дня зажигать фонарь?» [9, с. 592]

Лирический герой Маяковского так или иначе проявляет свою враждебность к светилу: например, говорит с ним, «нагло осклабившись» («Кофта фата», [5, с. 46]).

Таким образом, можно предположить, что образ солнца в ранней лирике Маяковского косвенно восходит к поэтике Ницше, хотя развивается независимо от нее.

Наконец, в ранней лирике Маяковского исследователи (в частности, П.А. Климов) также выделяют образ смеха и трактуют его через опыт Ницше, у которого проблема смеха раскрывается как парадоксальное совмещение двух начал – разрушающего и созидающего [10, с. 72]

Заратустра признает смех священным; это орудие свержения старых кумиров и ценностей. Ницшевский пророк учит смеяться «над их великими учителями добродетели, над их святыми и поэтами, над их избавителями мира» [8, с. 141] и т.п. Но смех может выступать и в роли созидающей силы. Так, например, Заратустра «смеется смехом созидающей молнии» [8, с. 167]. «Смех как источник действия и созидания открывает путь к третьему превращению духа. «Детский смех» становится в концепции Ницше радостной игрой вечного созидания» [10, с. 72].

С точки зрения П.А. Климова, Маяковский также использует смех в своем отрицании старой культуры. «В творчестве поэта возникает диада “скушно” – “весёло”» [10, с. 72], причем первая характеристика относится к Богу и Его творениям - человечеству и окружающему миру.

Лирический герой Маяковского призывает «бешеной пляской землю овить скучную, как банка консервов» («Гимн здоровью», [5, с. 22]), дарит стихи, «веселые, как би-ба-бо» в «праздничной чистке» («Кофта фата», [5, с. 46]) и т.п. Кроме того, смех у поэта оказывается неразрывно связанным с жизнью, то есть так же, как и у Ницше, оказывается творческим, созидающим: «Вот за гробом, в плаче, старуха жизнь, / усопшего смеха седая мать» («Чудовищные похороны», [5, с. 39]).

Таким образом, стихотворения Маяковского 1912-1915 гг. необходимо учитывать при изучении ницшеанской «линии» в творчестве поэта. Они могут помочь составить более глубокое предоставление о влиянии философии Ницше на поэзию Маяковского и дальнейшем развитии его лирики.

Список литературы:

1. Комаров К.М. «Так говорил Заратустра» и трагедия «Владимир Маяковский»: ницшеанские мотивы и их художественное преломление в трагедии Маяковского // Новые горизонты.  Тюмень, 2011. Вып. 2. С. 144-152.
2. Иванов Вяч. Ницше и Дионис [Электронный ресурс] // Библиотека русской религиозно-философской художественной литературы «Вехи». URL: http://www.vehi.net/nitshe/ivanov.html (дата обращения: 12.03.2016)
3. Янгфельдт Б. «Крикогубый Заратустра»: Предварит. заметки о влиянии Ницше на молодого Маяковского // De visu. М., 1993. №7. С. 44-52.
4. Силлов В. Революция духа (Ницше и Маяковский) // В.В. Маяковский: Pro et contra. СПб.: РХГА, 2006. С. 603—606.
5. Маяковский В. Простое как мычание Петроград: Издательство «Парусъ» А.Н. Тихонова, 1916. 118 с.
6. Майорова Т.А. Ницшеанский аспект концепции личности в поэзии В. Маяковского // Филологические штудии. Иваново, 1995. С. 82-90.
7. Пицкель Ф.Н. Маяковский: художественное постижение мира: Эпос. Лирика. Творческое своеобразие. Эволюция метода и стиля. М.: Наука, 1979. 407 с.
8. Ницше Ф. Так говорил Заратустра / Ницше Ф. Сочинения: В 2 Т. М.; Мысль, 1996. Т.2. С. 5-237.
9. Ницше Ф. Весёлая наука / Ницше Ф. Сочинения: В 2 Т. М.; Мысль, 1996. Т.1. С. 491-719.
10. Климов П.А. Маяковский и Ницше // Маяковский в современном мире. М., 2004. С. 70-78.