ОБРАЗЫ НАРОДА И ВЛАСТИ В РОМАНЕ Ю.И. ФЕДОРОВА «БОРИС ГОДУНОВ»

Maxim Belousov

Candidate of Sciences, Associate Professor of the Department of Humanities, Moscow International University,

Russia, Moscow

АННОТАЦИЯ

Статья посвящена анализу взаимоотношений народа и власти в историческом романе Ю.И. Федорова «Борис Годунов». Продемонстрирована связь романа с предыдущими литературными интерпретациями сюжета о первом избранном русском царе, оригинальность авторской концепции, в свете которой Борис изображается не только как искусный политик, хитростью добившийся верховной власти, но и подлинный избранник народа, в конечном итоге оказавшийся в одиночестве, что и послужило причиной краха династии Годуновых.

ABSTRACT

The article is devoted to the analysis of the relationship between the people and the authorities in the historical novel by Yuri Fedorov "Boris Godunov". The connection of the novel with previous literary interpretations of the plot about the first elected Russian tsar is demonstrated, the originality of the author's concept, in the light of which Boris is portrayed not only as a skilled politician who cunningly achieved supreme power, but also as a genuine elect of the people, who eventually found himself alone, which caused the collapse of the Godunov dynasty.

Ключевые слова: русский исторический роман ХХ в.; Борис Годунов, Лжедмитрий I, Земский собор 1598 г.; Смутное время; власть; народ.

Keywords: Russian historical novel of the twentieth century; Boris Godunov, False Dmitry I, Zemsky Sobor of 1598; Time of Troubles; power; people.

Последние десятилетия ХХ в. ознаменовались новым этапом развития отечественного исторического романа. На смену идеологизированным произведениям 1930-60-х гг., авторы которых, находившиеся под диктатом «генеральной линии партии», неминуемо либо допускали модернизацию прошлого (А.П. Чапыгин, С.П. Злобин), либо уходили в квазиисторическую фантастику (В.Д. Иванов), приходят многомерные философские произведения, написанные образованными историками, далекими от политической ангажированности, и содержащие глубокие размышления о судьбах русской цивилизации в её переломные эпохи (Д.М. Балашов, Ю.И. Федоров).

Ю.И. Федоров (1931 - 2012) обратился к исторической прозе в начале 1980-х гг. Роман «Борис Годунов» (публиковался отдельными частями в конце 1980-х, полное издание – 1994 г.), несомненно, является высшей точкой развития творчества писателя. До этого Борис как персонаж выступал только на театральной сцене, теперь личность первого нединастического царя на русском престоле, чья трагическая судьба привлекала внимание многих крупнейших историков и таких ключевых авторов русской литературы, как А.С. Пушкин и А.К. Толстой, впервые получила отражение в наиболее масштабном и всеобъемлющем жанре – романе.

Ю. Федоров масштабно показывает две равновеликие силы: царя – неудавшегося реформатора, которому выпало царствовать накануне одной из самых мрачных эпох русской истории, и стихию народа, одновременно творца и жертвы надвигавшейся Смуты. В то же время в романе неизбежно и закономерно прослеживается осмысление драматических произведений Пушкина и Толстого.

Роман состоит из трех частей – «Ложь», «Волки», «Предательство». Первая часть открывается картиной смерти Федора Иоанновича и царящего в Москве тревожного ожидания избрания нового государя. Как и в трагедии Пушкина, Борис не сразу появляется на сцене – впервые его фигура предстает перед читателем только некоторое время спустя, в келье Новодевичьего монастыря, где правитель размышляет о начавшейся борьбе за власть, оценивает своих противников и раздает указания сторонникам. Вся первая глава посвящена подготовке Земского собора, которому предстоит избрать Бориса на царство. Интриги Бельского, Романовых, действия тайного сыска, возглавляемого Семеном Годуновым, шествие народа во главе с патриархом Иовом к Новодевичьему монастырю, чтобы просить правителя принять венец – эти чрезвычайно реалистичные и живописные сцены проходят перед читателем с подлинно исторической масштабностью. Вместе с тем обнаруживается и серьезное отличие от прежних литературных интерпретаций сюжета.

У Пушкина «народу в «Борисе», в общем, все равно, кто будет им править, кто будет домохозяином… Обе народных сцены, в которых толпа вовлечена в непосредственное действие, не случайно разрешаются бездействием» [3, с.51, 53]. Столь же пассивной марионеткой выглядит народ и в драматической трилогии А. Толстого, где он выступает исключительно как пешка в руках боярства или самого Бориса. Примечательно в этой связи, что в трагедии «Царь Борис», где судьба главного героя достигает апогея и драматического финала, вообще не содержится по-настоящему народных сцен. Единственный эпизод, где народ действует без «подсказок» и контроля со стороны власти, сцена в разбойничьем лагере, нужен драматургу только для показа инфернальной природы Самозванца, который ни разу в трагедии не появляется – А. Толстой отказывается от традиционного отождествления Лжедмитрия с Отрепьевым, превращая врага Бориса в безликую и потому особенно зловещую силу.

Совсем другое мы видим в романе. В изображении Ю. Федорова народ выступает не инертной толпой, которую приставы плетьми сгоняют «избирать» царя, а мощной и уверенной в себе силой, которая способна самостоятельно решать исторические судьбы государства и себя самой. Борис, в отличие от мнения советского литературоведа С. Рассадина, не второй самозванец, якобы узурпировавший «украденную у народа» власть, он достигает трона не только благодаря хитросплетениям своей политики, но в полном смысле по выбору народа, оценившего его былые заслуги перед страной. Народ не знает и не хочет до времени знать про ложь нового царя – какими путями он пришел к власти, какие несбыточные обещания раздает. Народ видит в Борисе достойного царского венца, именно поэтому грубые провокации противников Годунова из числа бояр, пытающихся прежде времени начать смуту, пока не имеют успеха. И Борис видит и чувствует, что народ в данный момент всецело на его стороне. Он искренне желает навсегда забыть ту ложь, благодаря которой пришел к власти, облагодетельствовать своих поданных новыми великими трудами на благо страны: «замолю, замолю грех свой, - чуть не воскликнул он, - праведной жизнью найду прощение!»[4, с. 93]. Здесь обнаруживается несомненное влияние образа, созданного А. Толстым: «в начале третьей, завершающей трилогию трагедии «Царь Борис» Годунов является как бы в новой ипостаси, с намерением царить «праведно и мудро»… Годунов у Толстого, в отличие от Карамзина, который видит его только талантливым честолюбцем, думает о благе государства»[2, с. 8].

Единство избранного властителя и народа подчеркивается сценами похода против крымских татар летом 1598 г. и венчания Бориса на царство, где герой все время находится в окружении масс подданых – стрельцов, крестьян, посадских людей: «людьми был полон храм, и ещё большие толпы плотно, плечом к плечу стояли вокруг него… Новому царю было владеть ими, а им – жить под новым царем. И каждый из них, идя сюда и стоя здесь, в храме или подле него, не раз спросил: как владеть и как жить?» [2, с. 204]. Они ждут от царя того же, чего традиционно ожидали от всех новых самодержцев – мира и устроения земли. И Борис до времени оправдывает эти ожидания.

В дальнейшем автор подробно описывает все основные события царствования Бориса, его непрекращающуюся борьбу с боярскими интригами, голод 1601-3 гг., постепенную утрату народного доверия. В противоположность драматическим произведениям Пушкина и А. Толстого, Ю. Федоров не допускает резких скачков действия, не перемещает его сразу к последним годам своего героя. Характер Бориса продолжает раскрываться на протяжении всего романа. В то же время с момента воцарения начинается постепенный отрыв монарха от избравшего его народа. Никогда больше на протяжении повествования царь не оказывается посреди своих подданых. Заботы об устроении государства постепенно все больше оттесняются необходимостью отстаивать власть перед лицом боярства, а затем и появившегося Лжедмитрия. Однако и наступление Самозванца ещё не выглядит для Бориса смертельной угрозой. Окончательный приговор его царствованию подводит, казалось бы, не самый важный эпизод – предъявление Лжедмитрием в Путивле якобы подлинного расстриги Гришки Отрепьева. Именно известие об этом поражает Бориса. Разумеется, он осознает, что это лишь коварство врага, но вдруг видит ужасающую параллель с собственным путем к трону, также основанным на обмане: «Борис, ежели бы мог, отдал сейчас многое, только бы не было этой лжи… Молил же о невозвратимом царь Борис, потому, что, услышав о случившимся в Путивле, вдруг с ошеломляющую ясностью понял, что ложь путивльская – продолжение его, Борисовой, лжи» [4, с.621].  После этого следует одна из наиболее драматичных и, пожалуй, лучшая сцена романа – безмолвное признание Борисом своей вины, невольным свидетелем которого выступает купец Роман Дерюгин, взятый за распространение вестей о Самозванце и теперь ожидающий в застенке бессудной расправы. Борис трижды выкрикивает слово «Ложь!», с которого началось его царствование и которым оно оканчивается. Но это только подчеркивает колоссальное одиночество царя в страшный момент - по-видимому, никто, даже обреченный на смерть Дерюгин, которого немедленно после ухода царя из застенка топят в Москве-реке, не понимает подлинного значения этого слова, которым Борис выносит приговор всем своим делам. Показательной деталью, подчеркивающей крах благих устремлений царя, выступает проект огромного храма в Кремле, задуманного Борисом как гордый памятник своей власти и трудов. Храм так и не был построен, и в конце царствования Борис видит лишь его полуразрушенный макет, который с трудом удалось отыскать в кладовых дворца.

Характерно представлен в романе Лжедмитрий. Ю. Федоров придерживается традиционного взгляда на Самозванца как беглого монаха Чудова монастыря Григория Отрепьева, креатуру бояр Романовых. В отличие от пушкинской трагедии, Отрепьев в романе не самостоятельно приходит к идее самозванства – он выступает как молодой монах, по-видимому, совершенно лишенный честолюбия, которого Романовы путем несложных махинаций убеждают в царском происхождении. После побега из Чудова монастыря он эпизодически появляется во время скитаний по Польше, во дворце Юрия Мнишка и на первом этапе похода на Москву. Остается неизвестным, верит ли сам Отрепьев в свое происхождение; во всяком случае, ни король Сигизмунд, ни папский нунций Рангони, ни сам Мнишек в это определенно не верят. Однако Отрепьев превосходный актер, он искусно разыгрывает перед толпами своих сторонников роль «доброго царя», который может наконец удовлетворить чаяния народных масс, при этом весьма цинично комментируя собственные действия: «Понял?.. Колокольный звон, водка… А надобны ещё и слезы»[4, с.605]. Откровенно наслаждаясь властью над толпой, Отрепьев не замечает зыбкость и непрочность своего положения – он целиком зависит от «мнения народного», которое сейчас составляет его главную силу, но впоследствии обернется против него, приведя Самозванца к жестокой и бесславной гибели.

Народная стихия, с одной стороны пассивная и покорная, с другой – способная к страшным и непредсказуемым социальным взрывам, раскрывается в романе через ряд ярких образов. Это и Лаврентий – жестокий и циничный агент тайного сыска, и подобные степным хищникам атаманы казачьей вольницы, сразу выступающие на стороне Самозванца, и временный спутник Отрепьева в его странствиях монах Варлаам, в отличие от персонажа пушкинской трагедии, человек вполне почтенный и достойный. Однако главными представителями массы выступают четыре персонажа, каждый из которых имеет свою сюжетную линию.

Стрелец Арсений Дятел – классический представитель «служивых людей», видит свой долг в защите государства от внешнего и внутреннего врага. Арсений активно участвует во всех военных событиях царствования Бориса – походе навстречу крымцам летом 1598 г., ликвидации заговора Богдана Бельского в крепости Царев-Борисов в 1602 г., разгроме восстания Хлопка Косолапа и, наконец, в войне с Лжедмитрием, где погибает под Новгород-Северским. По характеру Арсений – стихийный монархист, он хорошо чувствует неправду боярства, готового разрушить страну в борьбе за власть, и до конца стоит за сильного царя, способного обуздать мятежную вольницу. Благополучие России для него неразрывно связано с крепостью престола. Он не допускает и мысли о переходе на другую сторону, будь то боярские группировки, мятежная толпа или польские наемники Лжедмитрия. В каком-то смысле Арсения можно назвать собратом офицеров Белой гвардии из времен второй русской Смуты начала ХХ века. Гибель Арсения обрекает его семью на трагическую участь в начавшейся эпохе потрясений.

Иван-Трехпалый – столь же классический «вор и тать», абсолютно лишенный каких-либо нравственных устоев. На протяжении романа он выступает в единственной ипостаси отпетого разбойника, всегда готового услужить тому, кто хорошо заплатит, и превыше всего ценящего возможность урвать свое. Он не останавливается ни перед убийством, ни перед ограблением храма, с легкостью переходит от Романовых к Бельскому, от него к запорожцам и, наконец, к Лжедмитрию. В конце романа ему удается осуществить заветную мечту – «погулять» по Москве. Иван – яркое олицетворение стихии «бессмысленного и беспощадного» русского бунта. Его убеждения выражаются нехитрым принципом: «Меня бивали… Ох как бивали… Ну, а теперь мой черед пришел людишек попробовать на крепость» [4, с.165]. 

Романовский крепостной Игнатий представляет собой тип забитого и бессильного мужика-хлебороба, тяжкими усилиями добывающего насущное пропитание и не имеющего никакой надежды на лучшую участь. Подавленный беспросветной нуждой, Игнатий озлоблен, но безынициативен и неспособен ни на какое протестное деяние. Сбежав из деревни во время голода, он невольно примыкает сперва к шайке Хлопка Косолапа, затем к Лжедмитрию, но все время остается пассивным. Он не ставит перед собой целей мести угнетателям, не питает надежды на «истинного царя Димитрия Иоанновича». Он представитель беднейшей части русского крестьянства, вовлеченной в Смуту безысходностью своего существования только для того, чтобы стать её жертвой. Как и Арсений Дятел, Игнатий погибает под Новгород-Северским, но на противоположной стороне. Его гибель выступает мрачным предзнаменованием будущего краха Самозванца (перед смертью Игнатий говорит Ивану-Трехпалому, что признал в «царевиче» виденного когда-то в Москве монаха), но она столь же жестока и бессмысленна, как и вся его предыдущая жизнь.

Табунщик Степан является единственным персонажем из народа, чья судьба внушает надежду. Также беглый романовский крепостной, укрытый монахами Борисоглебского монастыря, он живет бобылем, посвятив себя уходу за лошадьми, которые олицетворяют для него вольность и первозданную красоту природы. Подобно Арсению Дятлу, Степан выше всего ставит мир и покой земли, не допуская мысли об участии в разбоях или Смуте. Показательна финальная сцена романа - после разорения монастыря Степан спасает из табунов единственную лошадь, с которой выходит в поле, чтобы провести ту борозду, с которой в очередной раз начнется возрождение России. Олицетворение лучшей части народа – восстановителя и созидателя, снова и снова поднимающего землю из пепла, Степан, при всей своей внешней неприметности, безусловно является одной из самых величественных фигур в романе. 

Совсем другими красками изображены представители боярства. Все они думают только о переделе власти, и ради неё готовы пойти на любую интригу. Князь Федор Мстиславский, холодный и двуличный Василий Шуйский, Федор Романов, по чьей тайной воле Отрепьев начинает свое превращение из скромного монаха Чудова монастыря в Лжедмитрия – никто из них не вызывает ни малейшей симпатии. Даже молодой воевода Петр Басманов доблестно сражается за Бориса только для того, чтобы затем предать его сына Федора. Боярство в романе представлено исключительно как разрушительная сила, враждебная и народу, и государству. В то же время автор показывает, что неспособность Бориса найти опору в среде бояр (он вынужден опираться только на представителей своего рода, которые ничуть не лучше остальных), невозможность выдвинуть на место родовой знати способных людей «снизу» стала главной причиной краха его царствования. В этом Ю. Федоров полностью разделяет мнение современных историков: «самозванческая интрига смогла осуществиться и похоронить все усилия Бориса Годунова по созданию новой династии из-за того, что он оказался слишком одинок на своей вершине власти» [1, с. 27].

Таким образом, можно констатировать, что, несмотря на определенные и неизбежные параллели с предшествующими трактовками образа Бориса в литературе, Ю. Федорову удалось создать по-настоящему оригинальное произведение, где дан реалистичный и психологически достоверный портрет Годунова – царя-реформатора, в определенной степени предшественника Петра I, потерпевшего трагическую неудачу. Вина и несчастье Бориса заключены не только в муках совести и сомнительных путях достижения престола. Его главная беда – неспособность реализовать свои идеи преобразования и просвещения страны, так как для этого потребовался бы кардинальный слом всего существовавшего в то время уклада общественной жизни. Это грандиозная задача оказалась Годунову не по силам, как в результате его собственной слабости характера из-за осознания недостойности способа, которым он пришел к власти, так и по причине отсутствия в окружении царя по-настоящему верных людей, на которых он мог бы надежно опереться. Борис слишком опередил свое время – замысленные им преобразования требовали другой эпохи и совсем других характеров.

Список литературы:

1. Козляков В. Н. Борис Годунов: Трагедия о добром царе - М.: Молодая гвардия, 2011. - 311[9] с.
2. Колосова Н. Рождение трилогии // Толстой А.К. Драматическая трилогия. – М.; правда, 1987. – 544 с.
3. Рассадин Ст. -Б. Драматург Пушкин. - М., «Искусство», 1977. - 359 с.
4. Федоров Ю.И. Борис Годунов. Роман – М.; АРМАДА, 1995. – 666 с.