ОСОБЕННОСТИ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ТРАДИЦИЙ М.Ю. ЛЕРМОНТОВА В ЛИРИКЕ О.Э. МАНДЕЛЬШТАМА

Одной из особенностей эпохи серебряного века является обращенность к опыту мировой культуры и его переосмысление. В основе эстетизма рубежа XIX-XX веков лежала идея о том, что мир искусства первичен, а жизнь вторична. Эстетизм утверждает, что жизнь подражает искусству, искусство же – зеркало, отражающее того, кто в него смотрится, а вовсе не жизнь. Новое освещение получает выражение «красота спасет мир». Античность, возрождение, романтизм – вот те эпохи, в которых В. Брюсов, Д. Мережковский, О. Мандельштам и другие поэты находят отдохновенье. Искусство понимается как накопитель и сохранитель прекрасного.

О.Э. Мандельштам (1891-1938), знаменитый поэт серебряного века, в «Письме о русской поэзии» (1922), признавая влияние великих писателей-классиков XIX века на лирику поэтов серебряного века, позже писал: «Не было бы Ахматовой, не будь Толстого с "Анной Карениной", Тургенева с "Дворянским гнездом", Достоевского и Лескова» [3]. Мандельштам и его современники в том числе, обращались и к творчеству М.Ю. Лермонтова (1814-1841).

Действительно, значение М.Ю. Лермонтова не только для русской, но и для мировой литературы, сложно переоценить. Б.М. Эйхенбаум (1886-1959) – выдающийся исследователь русской литературы в своей монографии «О поэзии» пишет: «Становится все яснее, что историческая роль Лермонтова огромна и что без ее глубокого и принципиального осмысления многое в дальнейшем процессе должно остаться непонятным» [6, с. 103].

Так, и Мандельштам в литературных заметках и мемуарах писал о роли наследия Лермонтова в годы его творческого становления. В «Шуме времени» (очерк «Книжный шкап») он вспоминал: «У Лермонтова переплет был зелено-голубой и какой-то военный, недаром он был гусар. Никогда он не казался мне братом или родственником Пушкина» [5, с. 32]. Развитие сопоставления Лермонтова и Пушкина присутствует и в статье «Кое-что о грузинском искусстве» (1922), где Мандельштам сравнивает поэтов в их отношении к Кавказу: «Я бы сказал, что в русской поэзии есть свой грузинский миф, впервые провозглашенный Пушкиным… и разработанный Лермонтовым в целую мифологию с мифом о Тамаре в центре» [2]. 

В настоящее время наблюдается возобновление интереса к творческому наследию Осипа Эмильевича Мандельштама со стороны не только литературоведов и литературных критиков, но и музыкантов и кинорежиссеров, что позволило обнаружить неполноту изученности и недооцененность лирики поэта его современниками и советскими исследователями. Наследию Мандельштама посвящено много работ отечественных и зарубежных исследователей, таких как В.М. Жирмунский, М.Л. Гаспаров, А.К. Жолковский, Л.Г. Кихней, Ю.И. Левин, А.В. Ливри, И.З. Сурат, И.М. Семенко и др. При этом в восприятии читателей ОсипМандельштам  продолжает оставаться «поэтом не для всех» [3, с. 59].

Характерной особенностью творчества Мандельштама является обращение к широкой культурной традиции: от античности до современной поэту эпохи. Художественное своеобразие произведений Осипа Мандельштама обусловлено эстетикой акмеизма, а также детскими впечатлениями и особенностями воспитания будущего поэта, рожденного в европейском городе (Варшаве), воспитанного «по-европейски», «по-дворянски» и выросшего еще в имперском Петербурге. Все эти условия формирования его личности пришли в глубокое противоречие с суровой советской действительностью. И, несмотря на то, что акмеизм, в отличие от символизма, декларировал возвращение к реальной жизни, на практике главным предметом изображения поэтов-акмеистов являлись произведения искусства разных эпох и культур. Так, Мандельштам, как один из основоположников этого литературного течения серебряного века, в своей теоретической работе «Утро акмеизма» (1912) пишет о том, что главным предметом изображения поэтов-акмеистов должны выступать произведения искусства.

Повторимся, в русской поэзии уходящей прекрасной поры (XIX века) Мандельштам чувствовал духовное родство с романтиками А.С. Пушкиным, Ф.И. Тютчевым и М.Ю. Лермонтовым.

Формы введения реминисценций у Мандельштама различные:

- названия стихотворений (Лермонтов «1 января 1831» – Мандельштам «1 января 1924»);

- введение трансформированной цитаты (Лермонтов: «И звезда с звездою говорит» [1, 153] – Мандельштам «И ни одна звезда не говорит» [4, 95]; Лермонтов: «И снился мне сияющий огнями / Вечерний пир в родимой стороне» [1, 228] – Мандельштам «И мнится мне: весь в музыке и пене, / Железный мир так нищенски дрожит» [4, 95];

- использование художественных образов, трансформация мотивов (век, вечность: Лермонтов: «Веков протекших великаны» [1, 111] – Мандельштам: «век-властелин», «умиранье века» [4, 109]).

К вопросу о реминисценциях в творчестве Мандельштама из произведений Лермонтова обращались многие исследователи: Г.Б. Струве, Д.И. Черашняя («Строгий отчет О. Мандельштама за Лермонтова М.»), С.И. Воложин, Л.М. Видгоф («Но люблю мою Курву-Москву»). Э.А. Обухов, К.Ф. Тарановский, В.В. Мусатов и т.д. Однако исследователи рассматривают либо отдельные стихотворения, либо отдельные мотивы.

Целью данной работы является определение особенностей интерпретации традиций Лермонтова в лирике О.Э. Мандельштама.

Итак, обозначая своих кумиров в стихотворении «Дайте Тютчеву стрекозу» (1932), поэт называет и Лермонтова: «А еще над нами волен / Лермонтов, мучитель наш» [4, с. 61]. Заметим, имя Лермонтова Мандельштамом подчеркнуто особо. До слов «а еще» лирический герой более пассивен и отдален от читателя, в условной же третьей части произведения Мандельштам, используя местоимение «мы», указывает на свою причастность ко всему русскому писательскому сообществу, объединенному силой таланта гения-мучителя Михаила Лермонтова. Необходимо отметить, что отождествление гения, творца и мучителя в данном стихотворении происходит не впервые. В произведениях Мандельштама творческий акт, как правило, представлен неким мучительным процессом: рождение гениального всегда сопровождается муками, неимоверными усилиями творца.

Вспомним, например, стихотворение Мандельштама «Ода Бетховену» (1914): «И я не мог твоей, мучитель, / Чрезмерной радости понять ˂…> Кто может, ярче пламенея, / Усилье воли освятить?» [4, с. 82]. Аналогичное явление наблюдается и в стихотворении «Рояль» (1931): «Звуколюбец, душемутитель, / Мирабо фортепьянных прав» [4, с. 253]. Чем гениальнее художник, тем более мучительно рождение и воздействие на читателя его произведений. Гений в музыке для Мандельштама – это Бетховен, а в русской литературе – Лермонтов, чье имя вновь появляется в «Стихах о неизвестном солдате» (1937): «И за Лермонтова Михаила / Я отдам тебе строгий отчет» [4, с. 256]. Мандельштам, который на протяжении своей недолгой жизни вел беседу с искусством прошлого, как бы подводит итог и диалогу с Лермонтовым, отчитавшись не только перед своими современниками, но и перед будущими поколениями за гениального поэта XIX века и всю русскую литературу в целом. Следующие строки «Стихов о неизвестном солдате» перекликаются с лермонтовским «Демоном»: «Как мне с этой воздушной могилой / Без руля и крыла управлять» [4, с. 256]. У Лермонтова: «Без руля и без ветрил, / Тихо плавают в тумане / Хоры стройные светил…» [1, с. 542].

Мандельштам, как и Лермонтов, чувствует себя потерянным для своего времени, мечущимся и скитающимся художником, не понятым толпой.

В литературной критике и эссеистике серебряного века сложился своеобразный миф о демоне Лермонтова, который явился прообразом некоего таинственного «я» Мандельштама («В самом себе, как змей, таясь…», 1910): «В самом себе, как змей, таясь, / Вокруг себя, как плющ, виясь, – / Я подымаюсь над собою: / Себя хочу, к себе лечу, / Крылами темными плещу» [4, с. 85].

Название «1 января 1924» (1924, 1937) стихотворения Мандельштама отсылает нас к лермонтовскому «1 января 1831», или «1831-го января» (1831). Оба поэта раздумывают о вечности, веках-великанах, быстротечности времени. У Лермонтова: «И вновь стоят передо мною / Веков протекших великаны…» [1, с. 334]. У Мандельштама: «Два сонных яблока у века-властелина / И глиняный прекрасный рот…» [4, с. 62]. Несмотря на величие, властность, которыми оказывается наделено время и в том, и в другом стихотворении, оно все же предстает перед читателем быстротечным, чем-то еле уловимым, мимолетным, а у Мандельштама еще и уподобляется умирающему старику: «О, глиняная жизнь! О, умиранье века! / Боюсь, лишь тот поймет тебя, / В ком беспомощная улыбка человека, / Который потерял себя» [4, с. 62]. У Лермонтова: «Страшуся поглядеть назад» [1, с. 334]. Нужно отметить, что стихотворение написано Мандельштамом в год, предшествующий его смерти. Лирический герой поэта полностью разделяет мироощущение лирического героя разочарованного в жизни романтика Лермонтова. Оба героя чувствуют себя потерянными. Причем, герой Мандельштама потерян не только как человек, но и как творец, поэт, который ищет потерянное слово, ведь искусство оказывается для поэтов, в особенности, искусство прошлого для Мандельштама, тем единственным якорем, той путеводной звездой, которая помогает жить, существовать, примириться с реальностью, буквально не сойти с ума. Чувство глубокой тоски, тревоги здесь связано с роковой Москвой, с городом, который так никогда и не принял, не смог стать пристанищем для скитающейся души поэта.

На реминисценциях строится также одно из самых сложных произведений Мандельштама ‒ «Грифельная ода» (1923, 1937). Здесь две значимые и очевидные реминисценции – из стихотворения Лермонтова «Выхожу один я на дорогу…» (1843) и оды Державина «На тленность», написанной грифелем на доске, из чего возникает название стихотворения Мандельштама, где мы находим образы, «кивающие» на оду Державина – «иконоборческая доска», «грифель», «горящий мел», которых кормит «ночь-коршунница», символизирующая трагическое сознание. Но цикл стихов соткан из образов, связанных с «кремнем»: «кремень с водой», «кремня и воздуха язык», «крепь», «кремней селенье», «кремнистый путь». Последнее является реминисценцией из Лермонтова, открывающей и замыкающей в кольцо композиционный строй произведения: «Звезда с звездой – могучий стык, / Кремнистый путь из старой песни…» [4, с. 38]. У Лермонтова: «Сквозь туман кремнистый путь блестит; / Ночь тиха. Пустыня внемлет богу, / И звезда с звездою говорит» [1, с. 107]. Также в это кольцо заключены «записи», твердые и «мгновенные», т.е. человеческая память, «стыка», сближение миров. Мандельштам говорит о возможной связи между эпохами посредством поэзии, искусства и памяти о предшественниках: ведь когда-то начертанное на державинской доске все же вечно для лирического героя. И поэтому во второй строфе используется местоимение множественного числа «мы» (игра местоименными формами характерна для лирики Мандельштама), а далее оно заменяется местоимением единственного числа «я», которое у поэта имеет характер двойственности: «Кто я? Не каменщик прямой, / Не кровельщик, не корабельщик, – / Двурушник я с двойной душой, / Я ночи друг, я дня застрельщик [4, с. 39].

И снова путь перед лирическим героем и Мандельштама, и Лермонтова «лежит кремнистый», нелегкий, а вокруг – ночь: у Мандельштама – зловещая «ночь-коршунница», у Лермонтова же «тихая ночь», в стихотворении ощущается светлая тоска, надежда на «свободу и покой», и у Мандельштама: «Кремня и воздуха язык, / С прослойкой тьмы, с прослойкой света…» [4, с. 39].

В стихотворении «Концерт на вокзале» (1921), как и в прозаической книге «Шум времени» (1923) (очерк «Музыка в Павловске»), Мандельштам тоскует об ускользающих «глухих» 90-х годах. Именно поэтому он использует реминисценции из русской поэзии навсегда уходящего XIX века (М.Ю. Лермонтов «Выхожу один я на дорогу», 1841; «Сон», 1841).

Таблица 1.

Реминисценции в стихотворении О.Э. Мандельштама «Концерт на вокзале»

Эти произведения связывают воспоминания о былых, лучших временах, чувство последнего вдоха свободы, ощущение того, что жизнь уже не станет прежней, души поэтов надломлены навсегда. Этот эффект достигается с помощью использования лексики, подчеркивающей конец происходящего, безвозвратный уход времени: «в последний раз» звучит музыка, «уносится вагон», «опоздал». Следует отметить, что реминисценции в «Концерте на вокзале» представлены в форме не только вышеназванных цитат из стихотворений, но цитируется и название стихотворения Лермонтова «Сон»: «Я опоздал, мне страшно, это сон…» [4, с. 95]. Но если сон Лермонтова заключается в приятных воспоминаниях, то сон Мандельштама являет собой нечто страшное, неожиданно и неминуемо надвигающееся.

В «Шуме времени» Мандельштам пишет: «…между мной и веком провал, ров, наполненный шумящим временем» [5, с. 67]. Поэт чувствовал свою оторванность от современности (хотя, как известно, отношение Мандельштама к современности менялось на протяжении всей жизни). И отрыв этот представляет собой шум, музыку времени. Однако, чувствуя при этом родство с деятелями искусства всех времен, в статье «Утро акмеизма» Мандельштам пишет о взаимосвязи искусства и мироощущения творца, называя последнее всего лишь средством создания произведения. Так, стихотворение «Жил Александр Герцевич» (1931) явилось проявлением смирения с окружающей действительностью, своего рода молитвой, что подтверждается реминисценцией из стихотворения М.Ю. Лермонтова «Молитва» (1839): «В минуту жизни трудную, / Теснится ль в сердце грусть, / Одну молитву чудную / Твержу я наизусть [1, с. 31]. У Мандельштама: «Одну сонату вечную / Играл он наизусть... [4, с. 163].

Подобно тому, как в стихотворении «Бах» Мандельштам отождествляет «образа» и музыку великого композитора, в этом стихотворении поэт приравнивает «молитву» к «сонате». И снова появляется образ темной ночи, символизирующей тревогу, приближение плохих вестей, но среди «хаоса иудейского» для Мандельштама находится единственный выход – и снова это искусство, музыка.

Реминисценции из стихотворения Лермонтова «Спор» (1841) мы видим и в стихотворении Мандельштама «Эта ночь непоправима…» (1916): «У ворот Иерусалима / Солнце черное взошло» [4, с. 223]. У Лермонтова: «Вот – у ног Ерусалима ˂…> Мертвая страна…» [1, с. 339].

В своем очерке «Тенишевское училище» Мандельштам пишет: «Литературный фонд ˂училища> по природе своей был поминальным учрежденьем: он чтил» [5, с. 240]. И, видимо, привычка чтить память известных поэтов в определенные даты у Мандельштама осталась со времен обучения. Так, написание многих стихотворений, каким-либо образом связанных со знаменитыми деятелями литературы и искусства, приходится на памятные даты. И вышеназванное стихотворение было приурочено к 75-летию знаменитой дуэли Лермонтова и публикации «Спора». Кроме того, именно в 1916 г. при Мандельштаме в последний раз были изданы стихи Лермонтова.

Итак, с традициями М.Ю. Лермонтова Мандельштама связывают, главным образом, мотивы поэзии, противостояния поэта и толпы (Лермонтов «Поэт», 1838 – Мандельштам книга «Шум времени», 1923, стихотворение «Чарли Чаплин», 1937); быстротечности времени, глубокой тоски (Лермонтов «Выхожу один я на дорогу», 1841, «Сон», 1841 – Мандельштам «Концерт на вокзале», 1921, «Грифельная ода»); восприятия творческого акта как молитвы, замены религии (Лермонтов «Молитва», 1839 – Мандельштам «Жил Александр Герцевич», 1931); раздумий о вечности (Лермонтов «1 января 1831» – Мандельштам «1 января 1924»).

Переживаниям лирического героя Мандельштама находится аналогия в творчестве М.Ю. Лермонтова, благодаря чему духовная жизнь героя эстетизируется и противопоставляется обыденному течению жизни. Обращение Мандельштама к творчеству Лермонтова обусловлено все усиливающимся пессимизмом первого, разочарованием в жизни, в романтическом идеале Лермонтова, во всем его окружающем. Однако отношение к этому романтическому идеалу у Лермонтова двойственное: он разочарован в нем, ощущает недостижимость, но при этом тянется к прошлому, видя единственный выход в искусстве.

Нужно отметить, что реминисценции в лирике Мандельштама всегда представлены в сложном переплетении: источники отсылок могут быть множественными (различные авторы, виды искусства и т.д.). Реминисценции, восходящие к традициям М.Ю. Лермонтова тесно связаны с отсылками в лирике Мандельштама к стихотворениям А.С. Пушкина, Ф.И. Тютчева, Данте, к образам музыки как вида искусства и т.д.

Список литературы:

1. Лермонтов М.Л. Русская мелодия. Поэзия. Драматургия. Проза/ Сост., вступ. ст. И.П. Щеблыкина. ‒ М.: Парад, 2007. ‒ 663 с.
2. Мандельштам О.Э. Кое-что о грузинском искусстве. URL: http://rvb.ru/mandelstam/01text/vol_2/03prose/2_179.htm (дата обращения: 18.06.2017)
3. Мандельштам О.Э. Письмо о русской поэзии. URL: http://rvb.ru/mandelstam/dvuhtomnik/01text/vol_2/01prose/0654.htm (дата обращения: 16.06.2017).
4. Мандельштам О.Э. Стихотворения // Мандельштам О.Э. Собрание сочинений под ред. проф. Г.П. Струве и Б.А. Филиппова: В 4-х т. Т.1. – М.: «ТЕРРА» ‒ «TERRA», 1991. – 598 с.
5. Мандельштам О.Э. Шум времени // Мандельштам О.Э. Собрание сочинений под ред. проф. Г.П. Струве и Б.А. Филиппова: В 4-х т. Т.2. – М.: «ТЕРРА» ‒ «TERRA», 1991. – 724 с.
6. Эйхенбаум Б.М. О поэзии. – Л.: Советский писатель, 1969. – 554 с.