НЕМЕЦКИЕ  ФИЛОЛОГИ  И  РУССКАЯ  ЛИТЕРАТУРА  В  РОМАНЕ  Г.  БЁЛЛЯ  «ГРУППОВОЙ  ПОРТРЕТ  С  ДАМОЙ»

Мельникова  Любовь  Александровна

аспирант  кафедры  литературы  БИ  СГУ  имени  Н.Г.  Чернышевского,  г.  Балашов

E-mail: 

GERMAN  PHILOLOGISTS  AND  RUSSIAN  LITERTURE  IN  THE  NOVEL  OF  H.  BÖLL  ‘GROUP  PORTRAIT  WITH  LADY’

Melnikova  Lyubov

postgraduate  of  Literature  Department  of  Balashov  Affiliation  of  Saratov  State  University  named  after  N.G.  Chernyshevsky,  Balashov

АННОТАЦИЯ

Целью  данной  статьи  является  исследование  образов  филологов,  представленных  в  романе  «Групповой  портрет  с  дамой».  В  ходе  сравнительного  анализа  образов  Шолсдорфа  и  Хенгеса  было  выявлено,  что  они  являются  контрастными  по  отношению  друг  к  другу,  что  весьма  характерно  для  карнавального  мышления,  элементы  которого  присутствуют  в  этом  произведении.  Факт  знания  немцами  русской  классики  выступает  в  данном  случае  предметом  авторской  и  читательской  рецепции  в  аспекте  проблемы  русско-немецких  культурных  взаимосвязей. 

ABSTRACT

The  aim  of  this  article  is  to  study  the  images  of  philologists  represented  in  the  novel  “Group  Portrait  with  Lady”.  During  the  comparative  analysis  of  the  images  of  Scholsdorf  and  Henges  is  elicited  that  they  are  contrastive  to  each  other,  and  it  is  rather  typical  of  the  carnival  thinking,  which  elements  appear  in  this  novel.  Knowledge  of  Russian  classics  by  Germans  serves  there  as  an  author’s  and  reader’s  reception  in  the  question  of  Russian-German  cultural  interrelations. 

Ключевые  слова:  филолог,  русская  литература  XIX  века,  «смех  сквозь  слезы»,  карнавал. 

Keywords:  philologist;  Russian  literature  of  19th  century;  “laughter  through  tears”;  carnival. 

Роман  Г.  Бёлля  «Групповой  портрет  с  дамой»  (1971),  который  по  праву  можно  считать  одним  из  лучших  произведений  писателя,  длительный  период  времени  был  вне  поля  зрения  отечественных  литературоведов  и  критиков.  Причиной  тому  послужило  «неблагоприятное»  с  исторической  точки  зрения  время  его  опубликования  в  Советском  Союзе  (1973  год),  которое  пришлось  на  эпоху  брежневского  застоя.  Поддержка,  оказанная  Г.  Бёллем  высланному  из  СССР  А.И.  Солженицыну,  послужила  поводом  для  внесения  его  имени  в  список  запрещенных  в  нашей  стране  писателей  на  долгие  годы.  Запрет  был  снят  лишь  в  эпоху  перестройки  —  в  1985  году. 

Роман  «Групповой  портрет  с  дамой»  выделяется  в  ряду  других  произведений  Г.  Бёлля  наличием  в  нем  русского  литературного  контекста.  Русской  литературе  XIX  века,  высоко  ценимой  этим  немецким  писателем  отведено  в  нем  особое  место.  В  частности,  оригинальной  переработке  подвергнут  один  из  ведущих  мотивов  русской  классики  —  мотив  «мертвых  душ»,  точнее  мотив  «аферы  с  мертвыми  душами».

В  поэме  Н.В.  Гоголя  Чичиков,  выполняя  одно  из  заданий,  порученных  ему  как  поверенному,  совершенно  случайно  узнает  из  разговора  с  секретарем  о  том,  что  по  факту  умершие,  но  обозначенные  в  ревизских  сказках  как  живые  крестьяне  могут  стать  источником  существенного  дохода:  «Да  накупи  я  всех  этих,  которые  вымерли,  пока  еще  не  подавали  новых  ревизских  сказок,  приобрети  их,  положим  тысячу,  да,  положим,  опекунский  совет  даст  по  двести  рублей  на  душу:  вот  уже  двести  тысяч  капиталу!»  [3,  с.  501].  В  данном  случае  в  качестве  «мертвых  душ»  выступают  реально  умершие  крепостные  крестьяне. 

Если  Чичиков  руководствуется  стремлением  к  обогащению,  то  Груйтеном,  автором  авантюры  в  романе  Г.  Бёлля,  в  большей  степени  движет  игровой  азарт.  «Мертвыми  душами»  в  фиктивных  ведомостях  его  фирмы  «Шлемм  и  сын»  становятся  русские  классики  и  их  герои:  Пушкин,  Лермонтов,  Гоголь,  Гончаров,  Толстой,  Чичиков,  Обломов,  Раскольников,  Свидригайлов  и  др.,  которые  обозначены  в  них  как  рабочие  немецкой  строительной  организации.  Созданию,  а  затем  и  разрешению  подобного  «абсурдного  литературного  казуса»  [2]  в  романе  помимо  Груйтена,  не  прочитавшего  как  выяснится  впоследствии  за  свою  жизнь  ни  одной  русской  книги,  способствовали  филологи:  зондерфюрер  немецкой  армии  Хенгес  и  финансовый  служащий  Шолсдорф.  Первый  помогает  Груйтену  составить  списки  из  фамилий  русских  классиков  и  их  героев  для  фиктивных  ведомостей,  второй  —  разоблачает  во  время  одной  из  плановых  проверок  это  ведущееся  с  «завидной  аккуратностью»  [2]  предприятие.

Особое  отношение  автора  к  филологам  проявлялось  в  романе  и  ранее.  Уже  упоминаемый  выше  глава  строительной  компании  Генрих  Груйтен,  наиболее  заметный  след  в  судьбе  которого  оставили  представители  этой  профессии,  именно  в  образе  филолога  первоначально  видел  образец  для  подражания  для  своего  старшего  сына  Генриха.  Так  на  него  повлиял  один  из  его  заказчиков  —  профессор-филолог,  специалист  по  романским  языкам,  «библиотека  которого,  равно  как  и  доступность,  а  также  открытое  и  душевное  отношение  к  людям  произвели  на  Груйтена  неизгладимое  впечатление»  [2].

Образы  Шолсдорфа  и  Хенгеса  контрастны  по  отношению  друг  к  другу.  Более  подробно  из  них  описан  Шолсдорф,  что,  по-видимому,  обусловлено  некоторой  авторской  симпатией  к  этому  персонажу.  Хотя  первоначально  паспортный,  физический  портрет  Шолсдорфа  производит  отталкивающее  впечатление:  «Он  казался  таким  исключительно  хилым,  чувствительным  и  нервным,  что  был  признан  негодным  к  военной  службе  даже  «самыми  дотошными  медицинскими  комиссиями»  [2].  Но  дальнейший  ход  повествования  способствует  изменению  отношения  к  этому  герою.  Г.  Бёлль  акцентирует  в  характере  этого  персонажа  такие  национальные  качества,  как  прилежание  и  упорство.  Сумев  в  короткие  сроки  освоить  до  этого  незнакомую  ему  область  деятельности,  Шолсдорф  смог  стать  одним  из  самых  ценных  сотрудников  в  финансовом  ведомстве,  не  утратив  при  этом  своей  любви  к  славистике,  которая,  по-видимому,  продолжала  занимать  в  его  системе  ценностей  высокое  место.  Он  с  недоумением  отклонял  многочисленные  поступающие  к  нему  предложения  по  переводу:  «Неужели  я  должен  был  переводить  на  русский  язык,  так  сказать,  немецкую  унтер-офицерскую  или,  что  то  же  самое,  немецкую  генеральскую  прозу?  Неужели  я  должен  был  профанировать  святое  для  меня  дело,  составляя  вопросники  для  военнопленных?  Да  никогда  в  жизни!»  [2]. 

Он  представляет  собой  тип  филолога-фанатика.  В  связи  с  этим  его  эмоциональная  реакция  на  обнаружение  в  платежных  ведомостях  фирмы  «Шлемм  и  сын»  фамилий  русский  классиков  и  их  героев  вполне  объяснима:  «Ш.  сперва  побледнел,  а  потом  задрожал  от  негодования,  разглядев  в  списке  нищенски  оплачиваемых  военных  рабов  Пушкина,  Гоголя  и  Лермонтова»  [2]. 

Русская  классика,  по-видимому,  для  него  является  неким  подобием  святыни.  Именно  поэтому  данная  авантюра  с  его  точки  зрения  выглядит  кощунством.  Обратив  внимание  на  отсутствие  в  списках  фамилий  Тургенева  и  Чехова,  Шолсдорф  смог  быстро  установить  их  составителя,  которым  оказался  его  однокурсник  Хенгес,  являющийся  “ein  leidenschaftlicher  Turgenjevianer  und  ein  geradezu  verrückter  Tchechovianer”  [4,  с.  141]  («страстным  тургеневедом»  и  «прямо-таки  сумасшедшим  чеховедом»  [2]).  Данные  дискурс-оценки  можно  рассматривать  в  качестве  косвенных  указаний  на  филологический  фанатизм,  присущий  и  Хенгесу.  К  большому  недоумению  Шолсдорфа  Хенгес,  «…который  вполне  мог  получить  мировое  имя  как  специалист  по  Чехову»  [2],  теперь  специализировался  на  выведывании  военных  секретов  у  русских  военнопленных. 

Фанатичная  любовь  Шолсдорфа  к  славистике  помимо  уважения  и  восхищения  вызывает  и  смех.  Герой  комичен  своей  излишне  эмоциональной  реакцией  на  происходящие  события. 

Второй  филолог  Хенгес  описан  Г.  Бёллем  довольно  скупо.  Подробные  портретные  характеристики  этого  персонажа  отсутствуют.  В  тексте  их  заменяет  указание  на  одну  весьма  характерную  деталь  в  облике  Хенгеса,  добровольно  явившегося  в  суд  в  костюме  зондерфюрера,  «который  сидел  на  нем  довольно  мешковато,  так  как  носил  он  его  всего  месяц»  [2].  За  этим  вполне  бытовым  объяснением,  по  всей  видимости,  таится  более  глубокий  смысл.  Посредством  внимания  к  этой  детали  Г.  Бёлль,  по-видимому,  разделяет  недоумение  Шолсдорфа  относительно  того,  что  талант  и  способности  его  однокашника  могли  бы  получить  более  продуктивное  приложение  совсем  в  другой  области  знаний.

В  отличие  от  Шолсдорфа,  Хенгес  ведет  себя  менее  эмоционально  во  время  судебного  процесса.  Он  признается  в  своем  участии  в  афере,  но  умалчивает  о  финансовой  стороне  своих  филологических  услуг.  Данный  факт,  равно  как  и  отсутствие  в  списках  фиктивных  ведомостей  имен  его  любимых  писателей,  является  косвенным  подтверждением  того,  что  этот  персонаж  все  же  подчинен  некоторым  принципам  морали.  Тургенев  и  Чехов  оказываются  все  же  выше  низких  меркантильных  интересов.  Следовательно,  славистика  для  него  (пусть  и  отчасти)  —  не  только  этап  прошлого,  но  и  часть  его  настоящего.

Таким  образом,  контрастность  героев  проявляется  в  следующем:

Шолсдорф  настолько  влюблен  в  славистику,  что  отказывается  от  многочисленных  предложений  по  переводу  генеральской  прозы  или  вопросников  для  русских  военнопленных,  поскольку  не  хочет  «профанировать  святое  для  него  дело»  [2].  Хенгес  же  далек  от  соблюдения  столь  высоких  нравственных  принципов,  так  как  не  упускает  возможности  заработка  посредством  имеющихся  у  него  филологических  знаний;

Писатель  не  дает  четкого  ответа  на  вопрос  о  том,  раскаивается  ли  Хенгес  в  содеянном  им,  в  то  время  как  Шолсдорфа  на  протяжении  всей  его  жизни  мучают  угрызения  совести.  Хотя  впоследствии  он  искал  возможность  загладить  свою  вину:  время  от  времени  посылал  Лени  живые  цветы,  обучал  внука  Груйтена  русскому  языку. 

На  протяжении  всего  романа  Г.  Бёллем  особо  отмечается  знание  героями  его  произведения  литературы.  Немцы  выступают  знатоками  русской  литературы  (Хенгес,  Шолсдордф),  а  русские  —  знатоками  немецкой  (Борис  Колтовский).  Вопрос  знания  русской  литературы  является  в  данном  романе  одним  из  аспектов  проблемы  русско-немецких  культурных  контактов.  На  примере  образов  Шолсдорфа  и  Груйтена  Г.  Бёллем  показано  два  полюса  в  его  решении  —  блестящее  знание  и  увлеченность  и  полное  отсутствие  какого-либо  представления  о  ней.  Невежество  наказывается,  но  и  просвещенность  не  получает  положительной  оценки,  так  как  несмотря  на  свои  вызывающие  одобрение  нравственные  принципы  (отказ  писать  донос,  несмотря  на  обнаружение  факта  явного  нарушения),  Шолсдорф  является,  в  первую  очередь,  представителем  государственного  аппарата,  его  основной  целью  является  контроль  за  надлежащим  исполнением  финансовых  операций  и  оформлением  документации.  В  данном  случае  «святое  для  него  дело»  и  его  непосредственные  обязанности  просто  совпадают  на  некоторое  время,  и  у  него  появляется  возможность  одновременно  продемонстрировать  свои  таланты  как  филолога,  так  и  финансиста.

Влияние  Гоголя  на  Г.  Бёлля  проявляется  не  только  в  использовании  последним  реминисценции  из  поэмы  «Мертвые  души»,  но  и  в  особенностях  стиля  повествования,  в  частности,  в  использовании  приемов  комического.  Смех  Г.  Бёлля  в  данном  случае  сближается  с  гоголевским  «смехом  сквозь  слезы».  Писатель  с  грустью,  завуалированной  под  насмешку,  констатирует  тот  факт,  что  образованность  Шолсдорфа,  служащая  на  пользу  только  лишь  государственному  аппарату  несет  не  меньший  вред  для  общества,  чем  невежество  Груйтена  и  ему  подобных  авантюристов.  Нельзя  не  отметить  и  наличие  элементов  карнавализации,  присутствующих  в  данном  эпизоде  романа.  Согласно  концепции  М.М.  Бахтина,  «карнавал  сближает,  объединяет,  обручает  и  сочетает  священное  с  профанным,  высокое  с  низким,  великое  с  ничтожным,  мудрое  с  глупым  и  т.  п.»  [1].  Афера,  осуществленная  Груйтеном,  показывает  невысокий  статус  русской  классики  в  современной  ему  Германии,  сведение  её  к  фиктивности  как  в  платежных  ведомостях  подставной  фирмы,  так  и  в  сознании  отдельных  немцев. 

Образы  Хенгеса  и  Шолсдорфа  контрастны  по  отношению  друг  к  другу,  что  также  весьма  характерно  для  карнавального  мышления.  Они  выступают  в  роли  шутов,  что  особо  наглядно  подчеркивается  во  время  перебранки,  возникшей  между  ними  во  время  суда  и  продолжившейся  в  закусочной,  наиболее  ярким  моментом  которой  является  реплика-обвинение  Шолсдорфа  Хенгесу:  «Всех,  всех  ты  предал,  не  предал  только  твоего  Тургенева  и  твоего  Чехова!»  [2].

Таким  образом,  смеховой  и  серьезный  аспекты  в  данном  романе  Г.  Бёлля  находятся  в  тесном  взаимодействии.  Сопряжение  мотивов  русской  классики  и  реалий  немецкой  действительности  тоталитарного  государства  ХХ  века  в  данном  произведении  носит  карнавальный  характер.

Список  литературы:

1.Бахтин  М.М.  Проблемы  поэтики  Достоевского.  [Электронный  ресурс]  —  Режим  доступа.  —  URL:  http://philosophy.ru/library/bahtin/01/index.html  (дата  обращения  28.09.2013  г.).

2.Бёлль  Г.  Групповой  портрет  с  дамой.  [Электронный  ресурс]  —  Режим  доступа.  —  URL:http://bookz.ru/authors/genrih-bell_/gruppovo_656/1-gruppovo_656.html  (дата  обращения  20.09.2013  г.).

3.Гоголь  Н.В.  Мертвые  души:  поэма;  повести.  М.:  Эксмо,  2012.  —  512  с.

4.Bőll  H.  Gruppenbild  mit  Dame.  Roman.  Köln:  Kiepenheuer&  Witsch,  1971.  —  400  S.