ЦИКЛИЗАЦИЯ  РАССКАЗОВ  В  ПРОЗЕ  Л.ПЕТРУШЕВСКОЙ  (НА  ПРИМЕРЕ  СБОРНИКА  «ГДЕ  Я  БЫЛА»)

Марутина  Ирина  Николаевна

канд.  филол.  наук,  доцент  Среднерусского  гуманитарно-технологического  института,  г.  Обнинск

E-mail: 

Как  полагает  современная  жанрология  [1,  5,  8],  трансформация  жанровых  форм  в  меняющейся  парадигме  художественности  происходит  при  ориентации  на  структурный  принцип  «ведущего  жанра»,  становящийся  метажанровым  принципом.  В  малых  жанрах  часто  доминирует  метонимический  принцип  миромоделирования,  предполагающий,  что  конкретный  предметно-бытовой  план,  «кусок  жизни»,  подается  писателем  как  часть  большого  мира.  Структура  малого  жанра  внутренне  организует  отдельно  взятый  фрагмент,  концентрируя  его  обобщающий  смысл,  координирует  часть  и  целое,  определяет  место  этого  фрагмента  в  бесконечной  системе  мира,  выверяет  идею,  воплощенную  в  «куске  жизни»,  всеобщим  смыслом  бытия  [6].

Специфика  современного  рассказа  проявляется  в  том,  что  он  часто  похож  на  анекдот  [2,  4,  9]:  в  нем  представлено  одно-единственное  событие,  он  характеризуется  символической  точностью  деталей  и  минимальным  числом  персонажей.  Анекдот  легко  внедряется  в  художественную  структуру  практически  любого  современного  текста,  поскольку  обладает  качествами,  отвечающими  требованиям  новой  литературной  ситуации:  лаконизмом,  парадоксальностью,  коммуникативностью.  Формула  анекдота  в  современном  художественном  повествовании  наполняется  новыми  структурными  элементами:  вводятся  новые  персонажи,  психологические  мотивировки,  комментарий  героя-повествователя.  В  результате  изменяется  и  план  содержания:  безапелляционность  сменяется  авторской  неоднозначностью.  Современный  анекдот  разворачивается  в  картину,  представляющую  наш  абсурдный  мир  в  целом.

В  новейшей  литературе  явно  присутствует  установка  на  «открытость  и  незавершенность»,  что  одновременно  сближает  ее  и  с  «романным  контрапунктом»,  и  с  лирической  системой  циклообразования.  Каждый  отдельный  рассказ  представляет  лишь  фрагмент,  «кусок»  распавшейся  целостности.  Произвольно  располагая  эти  «куски»  и  фрагменты,  писатель  складывает  из  них  бесконечное  множество  «узоров».  Именно  так  образуются,  варьируются  и  разрастаются  (по  объему  и  составу)  прозаические  циклы  Л.  Петрушевской.  Каждое  произведение  циклов  Л.  Петрушевской  может  существовать  как  самостоятельная  художественная  единица,  но,  будучи  извлеченной  из  него,  теряет  часть  своей  эстетической  значимости.  При  этом  художественный  смысл  цикла  не  сводится  только  к  совокупности  смыслов  отдельных  произведений,  его  составляющих.  Возникает  концептуальное  единство  на  тему  «живая  душа  в  мёртвом  мире».  Синтез  реальности  и  метареальности  становится  в  произведениях  этой  писательницы  основным  жанровым,  структуро-  и  сюжетообразующим  принципом.  Здешнее  и  потустороннее  у  Л.  Петрушевской  находятся  в  диффузном  состоянии,  поэтому  основным  конструктивным  элементом  прозы  Петрушевской  становится  мотив  путешествия.  Мифологическая  картина  мира  выстраивается  у  Петрушевской  из  самых  простых  ситуаций,  окружающих  Женщину,  в  жизнь  которой  сверхъестественное  входит  как  обыденное,  Апокалипсис  переживается  как  бытовое  жизненное  испытание. 

Заглавие  книги  Л.  Петрушевской  «Где  я  была  (рассказы  из  иной  реальности)»,  как  и  названия  рассказов,  включенных  в  нее:  «Лабиринт»,  «В  доме  кто-то  есть»,  «Новая  душа»,  «Два  царства»,  «Тень  жизни»,  «Чудо»  и  др.  демонстрируют  возможные  варианты  перехода  из  одного  мира  в  другой.  Сборник  состоит  из  4  циклов:  «В  доме  кто-то  есть»,  «Чёрное  пальто»,  «Песни  восточных  славян»  и  «Сказки»  —  каждый  из  которых  подчинён  сверхзадаче  автора,  обозначенной  в  аннотации  книги:  «стремление  людей  спасти  друг  друга». 

В  первом  цикле  Петрушевская  определяет  жанровую  специфику  сборника,  отсылая  к  традиции  мениппеи.  Ссылаясь  на  М.М.  Бахтина,  напомним  черты  мениппеи,  актуальные  для  понимания  замысла  сборника  Петрушевской.  Во-первых,  сочетание  смелого  вымысла  и  фантастики  с  исключительным  философским  универсализмом;  испытание  последних  философских  позиций.  Во-вторых,  трехпланное  построение:  действие  переносится  с  Земли  в  Рай,  Чистилище  и  в  преисподнюю,  что  делает  возможным  разговоры  с  мертвыми.  В-третьих,  появляется  особый  тип  экспериментирующей  фантастики,  которая  дает  возможность  наблюдать  за  жизненными  явлениями  с  какой-нибудь  необычной  точки  зрения;  «включение  элементов  социальной  утопии,  которые  вводятся  в  форме  сновидений  или  путешествий  в  неведомые  страны»;  злободневная  публицистичность  [3].

Рассказ  «Возможность  мениппеи.  Три  путешествия»  выделяется  на  фоне  других  произведений,  синтезируя  автобиографичность,  авторефлексию,  размышления  писательницы  о  собственном  творчестве  и  своем  пути  в  литературу,  автокомментарий,  обращение  к  читателю  и  собственно  художественное  повествование.  Слово  «возможность»  в  заглавии  определяет  идейный  и  структурообразующий  принцип  повествования:  предполагается  вероятность  моделирования  различных  вариантов  человеческой  судьбы.  Отсюда  постоянно  повторяющиеся  слова:  «предположим»,  «допустим»,  «представим»,  «как  будто  бы»  и  т.  д.

Первый  рассказ  цикла,  «Лабиринт»,  является  смысловым  камертоном  к  сборнику,  вбирая  в  себя  основные  мотивы  творчества  Л.  Петрушевской:  это  проблема  одиночества,  крушения  семьи  как  духовного  целого,  разрыв  общечеловеческих  связей,  не  сложившаяся  личная  жизнь.  Одновременно  с  этим  Л.  Петрушевская  открывает  запредельное  пространство  омертвевшей  человеческой  души,  используя  явные  детали-эпитеты:  «похороненная»,  «пахло  гнильцой»,  «посмертные».  Ужас  реальности  Петрушевской  в  том,  что  она  практически  зеркально  отражает  реальную  «живую»  жизнь,  но  в  мире-перевёртыше  нет  солнца,  истины,  мудрости.  Основной  источник  света  здесь  —  луна.  И  такое  сумеречное  пространство  —  это  и  фон  большинства  рассказов  и  метафора  внутреннего  состояния  героев.  В  лабиринте  жизненных  невзгод  и  суетных  проблем  оказывается  главная  героиня,  девушка  Д.,  в  унылой  жизни  которой  впечатлением  на  всю  жизнь  становится  встреча  с  умершим  —  живым  Александром  Блоком,  благодаря  чему  в  жизнь  героини  приходит  осознание  причастности  к  вечности,  осознание  собственной  многогранности,  женственности.  Рассказ  заканчивает  отрывок  из  блоковской  «Незнакомки»,  когда  лирическому  герою  открывается  мистический  образ  полуреальной  —  полуидеальной  возлюбленной  и  одновременно  происходит  просветление  его  тоскующей  «меж  пьяными»  души.

Именно  об  «опьянении»  души  современного  человека,  когда  «от  тебя  уходит  жизнь,  счастье,  любовь»  («Где  я  была»),  рассказывает  Л.  Петрушевская.  Затрагивая  вечные  вопросы,  автор  апеллирует  к  вечным  образам  Фауста,  Гулливера,  Робинзона,  чьи  имена  вошли  в  названия  рассказов  второго  цикла  «Чёрное  пальто»  с  эпитетом  «новые».  Обрисовывая  повседневность  предельно  реалистично,  крупными  штрихами,  Петрушевская  создаёт  ощущение  кошмарного  сон  или  бреда,  отправляясь  с  читателем  в  путешествие  по  Аду.  Герои  «нового»  мира  предельно  приземлены,  и  порой  кажется,  что  абсолютно  бездуховны.  Но  это  только  иллюзия.  Петрушевская  выстраивает  рассказ  таким  образом,  что  герой,  движимый  эгоизмом,  доходит  практически  до  апогея  своего  нравственного  падения,  но  в  критический  момент  к  нему  приходит  осознание  того,  что  в  мире,  кроме  него  и  его  якобы  неразрешимых  проблем,  существуют  близкие  ему  люди,  которых  бездумным,  опрометчивым  поступком  можно  довести  до  сумасшествия  («Материнский  привет»),  или  отобрать  у  них  последнюю  надежду  («Чёрное  пальто»),  или  лишить  родного  человека  («Чудо»).  Как  чудо  или  откровение  воспринимают  герои  Петрушевской  собственно  человеческие  поступки:  мать  из  рассказа  «Чудо»,  желая  спасти  сына,  которого  не  любит  и  не  понимает  по-настоящему,  чуть  было  не  убивает  «последним  стаканом»  дядю  Корнила,  нового  Христа,  который  пришёл  в  мир  уже  после  распятия  в  облике  запойного  бомжа  и  опять  для  того,  чтобы  взять  на  себя  грехи  человеческие.  Страшно,  что  чудеса  в  новом  мире  оборачиваются  трагедией:  исцелённый  безногий  гоняется  за  своей  матерью  по  квартире  с  ножом,  Лазарь  воскрес,  а  его  дети  уже  из-за  наследства  в  суд  подали;  прозревший  слепец  начал  ругаться,  что  «теперь  ему  никто  не  подаст».  И  героине  рассказа  надо  лишь  поднести  дяде  Корнилу  последний  стакан,  чтобы  он  ушёл  из  мира,  но  в  последнюю  секунду  жалость  и  милосердие  делают  своё  дело,  и  героиня  находит  в  себе  силы  самостоятельно  справиться  со  своей  бедой,  не  совершая  страшного  убийства.  Герои  цикла  через  себя  и  ради  своих  близких  пытаются  постичь  хаос,  чтобы  найти  в  душе  нить,  опору,  за  которую  можно  удержаться.  И  таким  волоском,  на  котором  подчас  висит  жизнь  героев,  являются  их  живые,  но  словно  онемевшие  души. 

Чтобы  произошёл  катарсис,  Петрушевская  проводит  читателя  и  своего  героя  через  Чистилище,  максимально  сгущая  и  без  того  мрачные  краски  повествования.  Наиболее  мрачным  является  третий  цикл  сборника,  «Песни  восточных  славян»,  в  котором,  как  на  Страшном  суде,  перед  глазами  читателя  проходят  наиболее  страшные  человеческие  преступления  и  пороки:  перед  Новым  годом  муж  убивает  жену,  расчленяя  её  тело  («Новый  район»),  или  мужчина  оставляет  в  подъезде  больную  кошку  («Жена»),  или  скорослужащий  расстреливает  из  автомата  мирного  жителя,  когда  сдают  нервы  («Материнский  привет»),  или  одинокая  женщина  в  припадке  ярости  выплескивает  раствор  ядовитой  каустической  соды  на  годовалого  ребёнка  («Месть»),  а  одержимый  ревностью  муж  перерезает  горло  жене  и  сходит  с  ума  («Чёрный  пудель»).  Петрушевская  гипертрофирует  степень  человеческой  жестокости,  намеренно  сгущает  краски,  заставляя  ужаснуться,  чтобы  очнуться.  Через  страдания  ведёт  читателя  к  очищению,  и  в  последнем  цикле  «Сказки»  ненавязчиво  напоминает  о  простых,  но  словно  затёртых  в  памяти  вещах,  иносказательно  подсказывает  путь  к  спасению:  говорит  о  гуманности  («Матушка  капуста»),  о  родовой  памяти  («Золотая  тряпка»),  сердечной  любви  («Анна  и  Мария»),  душевной  щедрости  («Котёнок  Господа  Бога»),  милосердии  («За  стеной»),  напоминает  о  заповеди  «Не  сотвори  себе  Кумира»  Корысти,  Властолюбия,  Жадности,  Жестокости  («Завещание  старого  монаха»)  и  завершает  цикл  размышлением  о  самопожертвовании  («Спасённый»).  Без  дидактизма,  словно  исподволь  Л.  Петрушевская  подводит  читателя  к  простой  мысли  —  надо  принять  с  добротой  и  милосердно  того,  кто  рядом  с  тобой.  «И  если  белый  свет  принимает  очередное  посланное  Богом  существо,  то  этот  белый  свет  продолжает  жить»  («Котёнок  Господа  Бога»)  [7].

Отказываясь  от  четкой  жанровой  модели  как  способа  оценки  и  упорядочения  действительности,  автор  сливается  со  своими  героями  и  не  столько  пишет,  сколько  «читает»  сюжеты  человеческих  судеб.  Жизнь,  по  Петрушевской,  состоит  из  свернутых  до  стенограммы  романов.  Реализации  этой  задачи  способствует  свободное  поле  цикла,  предоставляющее  оптимальные  условия  для  художественных  экспериментов  по  скрещиванию  жанровых  конструкций.  Прозаические  циклы  Л.  Петрушевской  обладают  следующими  свойствами:  произведения  связаны  между  собой  внутренними  смысловыми  связями;  монтажная  композиция,  при  которой  существует  ассоциативная  связь  между  текстами;  концептуальность,  зависящая  от  порядка  расположения  произведений  в  цикле,  характеризующаяся  выраженным  отношением  автора  к  окружающему  миру;  некий  сюжет  (развитие  центрального  мотива);  общность  ряда  системных  элементов  цикла  (жанровых,  стилистических,  образно-метафорических,  лексико-фразеологических,  интонационных).

Список  литературы:

1. Бахтин  М.  Эпос  и  роман  (О  методологии  исследования  романа)  //  Бахтин  М.  Литературно-критические  статьи.  —  М.  1986. 
2. Выгон  Н.  Анекдот  в  современной  философско-юмористической  прозе  //  Открытый  урок  по  литературе:  Русская  литература  ХХ  века.  —  М.:  Московский  Лицей,  2001.
3. Интерпретация  жанра  мениппеи  в  прозе  Л.  Петрушевской  /  Т.Г.  Прохорова,  Т.В.  Сорокина  //  Современная  русская  литература:  проблемы  изучения  и  преподавания:  Сб.  статей  по  материалам  международной  научно-практической  конференции  2—4  марта  2005  г.,  г.  Пермь.  В  2-х  частях.  Ч.  1  —  Пермь:  Пермский  гос.  пед  ун-т,  2005.  —  С.  139—146.
4. Курганов  Е.  Анекдот  как  жанр.  —  СПб.,  1997. 
5. Лейдерман  Н.  Теоретическая  модель  жанра  //  Лейдерман  Н.Л.,  Липовецкий  М.Н.  и  др.  Практикум  по  жанровому  анализу  литературного  произведения.  Екатеринбург:  Изд.  УрГПУ,  2003.
6. Маркова  Т.  Авторские  жанровые  номинации  в  современной  русской  прозе  как  показатель  кризиса  жанрового  сознания  //  Вопросы  литературы.  —  2011.  —  №  1.
7. Петрушевская  Л.С.  Где  я  была.  Рассказы  из  иной  реальности  /  Л.С.  Петрушевская.  —  М.:  Вагриус,  2002.  —  303  с. 
8. Шайтанов  И.  Жанровое  слово  у  Бахтина  и  формалистов  //  Вопросы  литературы.  —  1996.  —  №  3. 
9. Шайтанов  И.  Между  эпосом  и  анекдотом  //  Литературное  обозрение.  —  1995.  —  №  1.