НЭП  В  РОМАНАХ  А.  МАРИЕНГОФА  «ЦИНИКИ»  И  И.  ЭРЕНБУРГА  «РВАЧ»

Юденкова  Елена  Владимировна

аспирант  кафедры  русской  литературы  ХХ  и  ХХI  веков,  теории  литературы  и  фольклора  Воронежского  государственного  университета,  РФ,  г.  Воронеж

E-mail: 

NEP  IN  THE  NOVELS  OF  A.  MARIENGOF  «CYNICS»  AHD  I.  EHRENBURG  «GRABBER»

Elena  Yudenkova

post-graduate  student,  Department  of  Russian  literature  of  the  XX-XXI-st  centuries  Voronezh  State  University,  Russia,  Voronezh

АННОТАЦИЯ

В  статье  рассматриваются  способы  изображения  новой  экономической  политики  А.  Мариенгофом  и  И.  Эренбургом  в  романах  1920-х  годов  «Циники»  и  «Рвач».  Сравнение  данных  авторов  позволяет  выявить  различие  их  точек  зрения  на  героев  и  события,  которые  они  описывают.

ABSTRACT

The  article  discusses  the  methods  of  depiction  of  the  new  economic  policy  by  A.  Mariengof  and  I.  Ehrenburg  in  the  novels  of  the  1920s  "Cynics"  and  "Grabber".  Comparison  of  these  authors  reveals  their  different  points  of  view  on  the  characters  and  the  events  they  describe.

Ключевые  слова:  русская  литература  ХХ  века;  роман;  литературоведение;  А.  Мариенгоф;  И.  Эренбург;  1920-е  годы;  нэп.

Keywords:  literature  of  20th  century;  novel;  literary  criticism;  A.  Mariengof;  I.  Ehrenburg;  1920-th  years;  nep.

Введение  новой  экономической  политики  в  советской  стране  1920-х  годов  повлекло  за  собой  серьезные  последствия  не  только  в  идеологии  и  политике,  но,  что  немаловажно  для  рядового  гражданина,  в  сфере  быта.  На  перемены  бытового  характера  немедленно  отреагировала  литература,  ибо  ее  герой  оказался  вовлеченным  в  процесс,  который  требовал  не  только  художественного  осмысления. 

Показательно,  что  литература  в  1920-е  годы,  после  господства  модернистского  искусства  на  протяжении  всего  Серебряного  века,  обращается  к  натурализму.  «Литературный  быт»  (термин  Б.М.  Эйхенбаума)  диктует  литературе  новые  формы  и  способы  изображения  действительности.

В  этом  смысле  интересны  романы  А.  Мариенгофа  «Циники»  и  И.  Эренбурга  «Рвач».  Имажинист  А.  Мариенгоф  и  И.  Эренбург,  в  целом  сложившиеся  литераторы,  тяготеют  к  натуралистической  поэтике.  Предмет  изображения  оба  писателя  выбирают  сходный  —  нэп,  но  по-разному  подходят  к  его  изображению  и  обнаруживают  авторскую  оценку.

  Роман  А.  Мариенгофа  «Циники»  —  это  дневник  рассказчика  и  главного  героя  Владимира,  охватывающий  период  с  1918  по  1924  годы.  Это  собрание  разрозненных  записей,  тех,  которые,  по  его  словам,  совершенно  случайно  сохранились.  Поэтому  роман  представляет  собой  чередование  фрагментов,  связанных  с  любовной  историей  Владимира  и  Ольги,  и  фрагментов,  повествующих  о  ситуации  в  стране  —  выписки  из  газет,  рекламные  объявления  и  т.  д.

По  мнению  Т.  Хуттунена,  ключом  к  пониманию  выбора  именно  такого  способа  повествования  А.  Мариенгофа  может  быть  его  попытка  организовать  в  1928  году  Общество  поэтов  и  литераторов  «Литература  и  быт»,  в  манифесте  которого  основной  задачей  писателя  называется  необходимость  тщательного  изучения  нового  советского  быта,  который  нужно  «увязать  с  реальным  материалом»  (почти  как  у  Ю.  Тынянова  —  «зацепить  быт»  —  Е.Ю.)  [4,  с.  100]. 

Рассказчик  Владимир  говорит  о  «естественной»  разрозненности  записей  своего  дневника.  С  одной  стороны,  это  выражение  его,  рассказчика,  находящегося  внутри  описываемых  событий,  его  ощущение  реальности.  С  другой  стороны,  это  авторский  способ  изображения  «рассыпавшейся»  на  множество  частей  действительности:  она  может  быть  отражена  только  в  такой  форме,  —  это  то  самое  влияние  «литературного  быта»,  вторжения  реальности  в  литературу.

Лаконичные  газетные  цитаты  иллюстрируются  фрагментами  о  жизни  героев.  Например,  газетная  выписка  о  заготовке  конины  для  Москвы  иллюстрируется  описанием  ужина  (от  лица  Владимира),  на  котором  подают  «корейку  восемнадцатилетнего  мерина»  [3,  с.  148].  Интересно,  что  это  не  простая  иллюстрация.  Оценка  одного  и  того  же  события  с  точки  зрения  государства  и  отдельного  человека  разнится:  в  газете  заготовка  конины  представляется  как  победа  над  голодом,  а  Владимир  этот  оптимизм  не  разделяет.  На  деле  заготовка  конины  оборачивается  убоем  рабочих  лошадей,  мясо  которых  невозможно  употреблять  в  пищу,  что  рассказчику  на  собственном  опыте  и  приходится  почувствовать.  Отсюда  его  ирония  по  поводу  цитаты  из  газеты.

Это  особое  чередование  «субъективных»  и  «объективных»  фрагментов  текста  позволяет  А.  Мариенгофу  дать  читателю  ключ  к  пониманию  своего  отношения  к  описываемым  событиям.  Проекты,  которые  выдвигаются  в  новой  России,  абсурдны  и  совершенно  неадекватны  социальной  и  бытовой  ситуации. 

Так,  пока  граждане  четвертой  категории  получают  всего  лишь  1/10  фунта  хлеба  в  день,  Совет  Народных  Комиссаров  решает  поставить  памятники  Спартаку,  Гракхам,  Бруту  и  т.  д.  [3,  с.  140];  рабочие  типографии  «Фиат  Люкс»  вынуждены  трудиться  в  холоде,  в  то  время  как  в  Москве  ставят  одиннадцать  памятников  «великим  людям  и  революционерам»  [3,  с.  149];  пассажирское  железнодорожное  движение  запрещено,  зато  Народный  Комиссариат  по  просвещению  разрабатывает  проект  создания  пяти  новых  музеев  [3,  с.  177]  и  т.  д.

Повествование  насыщено  натуралистическими  деталями,  кричащими  о  невыносимом  быте,  особенно  это  касается  фрагментов  о  голоде.  Натурализм  у  А.  Мариенгофа  служит  для  эпатирования  читателя  и  идет  от  действительности  —  как  правило,  натуралистические  детали  содержатся  в  «объективных»  главах.

Композиционное  расположение  фрагментов  в  романе  является  именно  чередованием,  но  не  диалогом  общественно-политической  и  повседневной,  бытовой  жизни  отдельного  человека  —  подчеркивается  их  оторванность  друг  от  друга.  Этот  прием  позволяет  увидеть  перестраивание  и  ломку  быта,  которые  являются  следствием  изменения  идеологических,  мировоззренческих  основ  общества. 

Главные  герои  оказываются  лишенными  той  среды,  в  которой  они  сформировались  как  личности.  Это  выражается  в  романе  прежде  всего  в  том,  что  у  героев  нет  фамилий  (а  значит,  они  утратили  связь  с  родом,  но  ни  в  коем  случае  не  забыли  его):  Ольга,  Владимир,  Сергей,  Гога.  Эти  герои  —  представители  интеллигенции. 

Контрастны  им  имена  людей  нового  революционного  времени:  у  личного  секретаря  Ольги  фамилия  «Мамашев»,  но  в  романе  он  называется  не  иначе  как  с  добавлением  нового  обращения  —  «товарищ».  Нэпман  Илья  Петрович,  создавший  целую  «философию  взятки»  [3,  с.  195],  носит  «говорящую»  фамилию  «Докучаев»,  в  чем  выражается  отношение  к  нему  прежде  всего  главных  героев.  У  этих  героев,  являющихся  представителями  новой  социальной  общности,  нет  памяти,  а  значит  и  корней,  прошлого.

«Перекраивание»  быта  в  романе  можно  отследить  с  помощью  деталей  «старого»  времени.  В  самом  начале  «Циников»,  в  первой  главе  «1918»  передается  переходность  времени:  революционные  события  произошли,  идет  перестройка  государственных  основ,  остатки  старой,  свергнутой  новым  режимом  жизни  постепенно  исчезают.  Владимир  все  еще  приходит  к  Ольге  с  цветами,  в  то  время  как  ситуация  не  располагает  к  старомодному  романтизму:  влюбленные  в  качестве  подарка  приносят  мешки  с  мукой  и  пшеном;  соль,  ставшая  редкостью,  хранится  у  Владимира  в  золотой  табакерке  времен  Елизаветы  Петровны.  Это  элементы  игры,  которую  ведут  герои  и  которая,  становится  для  них  способом  выжить,  пока  ситуация  в  обществе  не  станет  стабильной,  а  условия  их  жизни  —  сходными  с  теми,  к  которым  они  привыкли.

Название  романа  А.  Мариенгофа  «Циники»  можно  понимать  двояко.  С  одной  стороны,  герои  пытаются  не  воспринимать  трагически  бытовые  проблемы,  они  острят  и  иронизируют  по  поводу  быта.  Но,  с  другой  стороны,  цинизм,  которым,  как  маской,  пытались  защититься  герои  в  революционной  безбытности,  чтобы  выжить,  их  разрушил:  Ольга,  ставшая  любовницей  брата  Владимира  Сергея  и  нэпмана  Докучаева,  в  конце  романа,  когда  быт  в  стране  налаживается,  кончает  самоубийством. 

Прав  Б.  Аверин,  который  называет  героев  А.  Мариенгофа  и  циниками,  и  романтиками  одновременно  [1,  с.  478]:  герои  беспокоились  не  о  своем  благополучии,  они  были  готовы  страдать,  терпеть  лишения  ради  революции,  как  они  ее  понимали,  но  стали  свидетелями  нэпа.  Ольга  охарактеризует  новую  экономическую  политику  однозначно:  «Пpекpаснейшая  из  pожениц  (имеется  в  виду  революция.  —  Е.Ю.)  пpоизводит  на  свет  чудовище»  [3,  с.  171]. 

Иной  способ  обнаружения  авторской  оценки,  продиктованной  временем,  демонстрирует  И.  Эренбург  в  романе  «Рвач».  Его  отношение  к  быту,  к  нэпу  сформировалось  под  влиянием  меняющейся  общественной  ситуации.  Как  отмечал  сам  писатель,  ему  захотелось  рассказать  о  комсомольце,  соблазненном  возможностью  легко  пожить  и  ставшем  таким  образом  спекулянтом.

В  центре  внимания  И.  Эренбурга  —  взаимоотношения  со  средой  главного  героя  Михаила  Лыкова.  Интересно,  что  рассказчику,  именующему  себя  «автором»  романа  (безусловно,  нельзя  отождествлять  его  с  биографическим  автором,  «автор»  в  «Рваче»  выступает  как  объект  с  фразеологической  точки  зрения,  т.  е.  как  рассказчик  [5,  с.  327]),  свойственна  рефлексия  относительно  собственного  текста.

Так,  в  самом  начале  «Рвача»  рассказчик  комментирует  работу  своей  писательской  мысли:  хотелось  бы  начать  с  финала:  «Злоупотребления  в  «Югвошелке»  наконец-то  раскрыты!»,  уподобляя  первое  же  предложение  романа  газетному  заголовку,  но  он  останавливает  себя:  роман  может  выйти  слишком  злободневным,  фельетонным,  но  никак  не  социально-бытовым  (вспомним,  что  Б.  Эйхенбаум:  предостерегал  писателей  именно  от  злободневности). 

Рассказчик  И.  Эренбурга,  в  отличие  от  рассказчика  А.  Мариенгофа,  не  принадлежит  той  же  среде,  о  которой  ведет  свое  повествование.  Он  дистанцируется  от  плебейского  окружения,  которое  формирует  его  героя,  чем  выражает  свое  негативное  отношение  к  нему.  В  отличие  от  А.  Мариенгофа,  сочувствующего  своим  героям-интеллигентам,  И.  Эренбург  презирает  Михаила  Лыкова.

Жизнь  героя  описывается  в  «Рваче»  с  сохранением  хронологии  и  вниманием  к  среде,  которая  охарактеризована  однозначно:  «костенеющая  скорлупа  быта»  [6,  с.  22].  Иначе  говоря,  манера  повествования  «автора»-рассказчика  в  романе  обозначает  игру  самого  биографического  автора  И.  Эренбурга  со  своим  героем. 

Для  понимания  поведения  главного  героя  важно  значение  его  имени.  Интересно,  что  имя  «Михаил»  означает  «равный  Богу»,  а  «говорящая»  фамилия  «Лыков»  —  «не  лыком  шит»  —  подчеркивает  особенность  его  психологии:  герою  легко  жить,  полагаясь  на  случай,  занимаясь  подвернувшимся  «дельцем»,  а  не  утруждать  себя  осознанием  и  осмыслением  новых  изменений  в  обществе  (в  «Главе  о  фраках»  Михаил  Лыков  сравнивается  с  боксером,  которого  усадили  за  шахматную  доску).

О  среде,  из  которой  вышел  главный  герой,  говорится  много:  читатель  узнает,  что  он  «лакейский  сын»,  который  попадается  однажды  «с  поличным»  на  краже  имбирного  пряника,  кутит  в  первый  раз,  учится  в  прогимназии  и  т.  д.  Роль  быта,  окружения  для  формирования  личности  подчеркивается  в  романе  с  помощью  навязчивых  образов-воспоминаний,  которые  постоянно  возникают  в  сознании  Михаила  Лыкова.  Однако  герой  «не  дорос»  до  того,  чтобы  проанализировать  их.  Духовного  мира  у  него  нет,  Михаил  Лыков  равен  своей  физической  оболочке,  отсюда  натурализм  как  способ  изображения.  В  отличие  от  А.  Мариенгофа,  у  И.  Эренбурга  источником  натурализма  является  сам  герой,  а  не  окружающая  его  ситуация.

Среди  таких  воспоминаний  героя  следует  особо  отметить  образ  отца.  В  романе  он  называется  не  иначе  как  «папаша»,  который  «был  живой  манишкой»,  «человеком»  [6,  с.  12—13],  услужливым,  покорным  и  униженным.  Это  наложило  отпечаток  на  главного  героя:  его  амбициозность,  эгоизм  были  вызваны  желанием  избавиться  от  чувства  униженности,  привитого  с  детства.  «Униженный»  быт,  в  котором  прошли  ранние  годы  Михаила  Лыкова,  сделали  его  детство  «душным»,  «оловянным»  [6,  с.  22]. 

Снятый  «великим  переполохом»  со  своего  «жизненного  поста»  [6,  с.  29],  герой  растерялся.  Весь  жизненный  путь  Михаила  Лыкова  можно  охарактеризовать  повиновением  случаю,  быту,  условиям,  но  с  оговоркой:  он  пытался  убежать  от  современной  ситуации,  от  быта,  от  революции  к  легкой,  более  комфортной  жизни. 

Не  случайно  о  сыне  Михаила  в  финале  романа  говорится:  «а  ручки…  по-прежнему  рвались  к  яркой  побрякушке»  (курсив  мой.  —  Е.Ю.)  [6,  с.  352],  приведенная  цитата  может  метафорически  выразить  жизненную  позицию  главного  героя.  Это  неосознанное,  не  одухотворенное  стремление  героя  ко  всему  яркому,  необыкновенному.

По  этой  же  причине  Михаил  Лыков  мечтает  стать  поэтом  —  то  же  желание  добиться  славы,  оваций,  восторгов.  Решение  примкнуть  к  эсерам,  партии,  которая  напоминала  «грандиозный  митинг-концерт»:  пословицы  они  произносят  «патетично»,  «с  дрожью,  как  прозрения»  [6,  с.  31]  —  объясняется  тем,  что  они  «яркие».  Следует,  правда,  отметить,  что  эсеры  ко  времени  создания  романа  уже  были  врагами  новой  власти.  И.  Эренбург  в  данном  случае  прибегает  к  политически  окрашенной  характеристике  героя.

«Случай»,  особое  стечение  обстоятельств  руководит  Михаилом  Лыковым  в  его  жизни.  Он  оказывается  то  в  «мофективной  секции»  (в  книге  «Люди,  годы,  жизнь»  И.  Эренбург  расшифрует  этот  термин  как  «морально  дефективный»)  Собеса,  то  идет  на  фронт,  то  учится  до  нервного  истощения,  потому  что  «профессия  создавалась  условиями»  [6,  с.  80].  Условиями,  бытом,  а  именно  началом  нэпа,  было  вызвано  и  последнее  занятие  героя  —  спекуляция. 

Жизнь  революционных  лет  в  тексте  романа  прямо  названа  «ирреальной»:  даже  Уэллс  не  придумал  бы  ничего  подобного  [6,  с.  106].  Быт  действительно  абсурден,  порочен,  факты  кажутся  «неправдоподобными»  [6,  с.  72]:  люди  «обжирались  с  голодухи  кормовой  свеклой»,  «ошалевшая»  воспитательница  пыталась  раздобыть  «ситцу,  сахару,  керосину»  [6,  c.  75].  Для  делегатов,  которые  входили  в  состав  «какой-нибудь  четвертой  подкомиссии»,  обсуждающей  организацию  «титанической  опытно-показательной  комиссии»  [6,  с.  75],  быт  —  не  более  чем  абстракция,  тогда  как  именно  эти  условия  в  изобилии  плодят  «детей  нэпа»:  Сонечек,  Арсениев  Вогау  и  Шестаковых. 

Заглавие  романа  И.  Эренбурга  содержит  прямую  характеристику  главного  героя  Михаила  Лыкова  —  «Рвач».  Быт  в  романе  предстает  как  сила,  формирующая  героя,  заставляющая  его  жить  в  зависимости  от  сложившихся  обстоятельств.  «Духота»  быта,  жестокость  жизни,  окружавшей  Михаила  Лыкова,  привела  его  в  финале  романа  к  гибели.

В  то  же  время  заглавие  романа  представляет  собой  характеристику  и  целого  социального  слоя,  к  которому  принадлежит  Михаил  Лыков,  особого  мировоззрения,  сформированного  нэпом. 

Роман  А.  Мариенгофа  «Циники»  и  роман  И.  Эренбурга  «Рвач»  строятся  с  использованием  мотива  игры,  однако  писатели  реализуют  этот  мотив  по-своему.  Герои  А.  Мариенгофа  лишь  играют  в  циников,  на  самом  деле  они  «романтики»  (Б.  Аверин).  Цинизм  же  предполагает  наличие  двоякого  взгляда  на  мир:  низвергая  что-то,  издеваясь  над  чем-то,  циник  понимает  его  подлинную  ценность. 

Бытовые  детали  служат  метками  игры  героев.  Насыпанная  в  табакерку  времен  Елизаветы  Петровны  соль  для  Ольги  и  Владимира  является  символом  попранного  прошлого,  всего  того,  что  свершившаяся  революция  уничтожила.  Для  «новых»  людей  это  просто  деталь  быта,  солонка  и  не  более.  В  «Циниках»  смена  быта  времени  военного  коммунизма  на  быт  нэпманов  для  героев  обозначила  крах  их  надежд,  следовательно,  бытовые  детали  есть  обозначение  их  внутреннего  состояния.

Игра  не  освобождает  героев  от  нравственных  страданий  и  не  спасает  от  осознания  невозможности  вернуться  к  прежней  жизни.  Герой  И.  Эренбурга,  наоборот,  далек  от  этого.  В  романе  «Рвач»  именно  автор  выбирает  игру,  которая  реализуется  в  наблюдении  над  героями,  для  которых  быт  является  средой,  в  которой  можно  реализовать  свои  желания.  И.  Эренбург  подходит  к  своему  герою  с  точки  зрения  победившего  класса,  для  которого  естественно  презрение  к  «лакейскому  сыну»,  наживающемуся  на  революции.

Роман  А.  Мариенгофа  ставит  вопрос  о  том,  к  какому  итогу  придет  играющая  в  циников  интеллигенция,  сможет  ли  она  пережить  девальвацию  прежних  ценностей  и  замену  их  на  быт  нэпманов.  А  роман  И.  Эренбурга  может  быть  рассмотрен  в  контексте  статьи  Д.  Мережковского  «Грядущий  хам»:  «Рвач»  —  это  роман  о  победе  победившего  «хама»,  нового  аполитичного  слоя  общества,  легализованного  нэпом.

Список  литературы:

1. Аверин  Б.  Проза  Мариенгофа//  Мариенгоф  А.Б.  Роман  без  вранья;  Циники;  Мой  век.:  романы.  Л.:  Худож.  лит.,  1988.  —  480  с.
2. Корман  Б.О.  Избранные  труды.  Теория  литературы.  Ижевск:  Институт  компьютерных  исследований,  2006.  —  552  с.
3. Мариенгоф  А.Б.  Роман  без  вранья;  Циники;  Мой  век.:  романы.  Л.:  Худож.  лит.,  1988.  —  480  с.
4. Хуттунен  Т.  Имажинист  Мариенгоф.  Денди.  Монтаж.  Циники.  М.:  Новое  литературное  обозрение,  2007.  —  272  с.
5. Эйхенбаум  Б.М.  О  прозе:  сборник  статей.  Л.:  Худож.  лит:  Ленингр.  отд-ние,  1969.  —  501  с.
6. Эренбург  И.Г.  Собрание  сочинений:  в  9  т.  Т.  2:  Рвач;  Лето  1925  года;  В  Проточном  переулке.  М.:  Художественная  литература,  1964.  —  615  с.