РОМАН Дж. Д. СЭЛИНДЖЕРА «НАД ПРОПАСТЬЮ ВО РЖИ» КАК АВТОРСКИЙ МИФ

Гольтер Ирина Михайловна

старший преподаватель Днепродзержинского государственного технического университета, г. Днепродзержинск, Украина

Е-mail: 

Современное литературоведение требует новых продуктивных подходов, которые, в частности, дали бы возможность выявить глубинные связи художественного текста с мифологией (исполь­зование мифологических мотивов, традиционных образов, архетипов, определенных матричных сюжетов и т. п.). Реконструкция авторских мифов и анализ механизма активизации мифологического пласта в структуре современного искусства принадлежат к наиболее актуальным проблемам современного литературоведения. В связи с распространением мифопоэтического подхода в постсоветском литературоведении кажется важным исследовать возможность и целесообразность его применения (в сочетании с более традици­онными методами) в изучении классических текстов литературы. Под «авторским мифом» в самом широком понимании (подробно об этом речь пойдет ниже) мы понимаем максимально обобщенную модель художественного мира, положенную в основу текста, которая организует все события произведения и является по отношению к ним инвариантом.

Методологическую и теоретическую основу работы составили исследования по мифологизму, связи мифа с литературой Дж. Фрезера, М. Элиаде, В. Буркерта, Р. Жирара, Т. Цивьян, О. Фрайденберг, А. Лосева, Е. Мелетинського, Ю. Лотмана, Б. Успенского, Н. Осиповой и др.

Мифокритические исследования сегодня активно развиваются и в российском, и в украинском литературоведении, где именно благодаря применению мифологического подхода, по сути, заложены основы новой рецептивной практики с широкими возможностями интерпретации художественных произведений. В исследованиях О. Буряк, Г. Грабовича, О. Гожика, О. Забужко, И. Зварича, О. Кривчиковой, Т. Мейзерской, О. Нахлик, Е. Нахлика, Р. Пихманца, Л. Плюща, Я. Полищука, Н. Слухай-Молотаевой и др. развернут мифологический дискурс.

Актуальность темы определяется тем, что в контексте изучения творчества Сэлинджера насущной является необходимость проведения анализа эстетики и поэтики «Над пропастью во ржи» именно с позиции мифологической критики как авторского мифа. Такой анализ даст возможность выявить общие типолого-архетипические основы творчества писателя. Мы стремимся определить наличие мифологического фактора в романе системно, осмыслив его на разных уровнях: архетипно-инициационном (уподобление героя) и анагоги­ческом (создание символического культурного кода).

Такой подход в отношении Сэлинджера кажется нам целиком правомерным. Говоря о мифологизме этого писателя, мы различаем три аспекта понятия миф, предложенных Ю. Лотманом, З. Минц и Е. Мелетинским, в соответствии с которыми интерес к мифу выражается в трех основных формах [3, с. 62]:

1.         использование мифологических образов и сюжетов;

2.         установка на создание «авторских мифов»;

3.         создание «романов-мифов» («драм-мифов», «поэм-мифов»).

В «романе-мифе» миф принципиально не является ни единой общей линией рассказа, ни единой и единственной точкой зрения автора текста. Он сталкивается, сложно соотносится или с другими мифами (они дают другую оценку изображаемого), или с темами истории и современности. Роман «Над пропастью во ржи» целиком отвечает такому определению и, соответственно, может рассмат­риваться в качестве «романа-мифа». Можно сказать, что мы имеем дело с авторским мифом о становлении нового человека эпохи массовой культуры, о чем речь пойдет позже.

В современной науке одних только дефиниций понятия «авторский миф» сегодня накопилось немало. Наиболее подходящим, по нашему мнению, является значение термина, предложенное еще в пятидесятые года бельгийским философом Дени де Ружмоном. Согласно ему, миф — это символическая история, которая является «знаменателем бесконечного количества более или менее аналогичных ситуаций», а потому «помогает с первого взгляда распознать определенные типы сложившихся отношений и вычленить их из сумятицы будничных проявлений. В более узком смысле миф выражает правила поведения данной социальной или религиозной группы» [6, с. 18].

Миф — это важнейший знак и своеобразный «шифр» культуры. Мифологический код порождает новые культурные смыслы, создает варианты определенного инварианта. «Новые смыслы образовываются не столько внутри конкретного литературного произведения, сколько на уровне текста, поэтому художественный образ, мотив, жанр, поэтический прием становятся материалом исследования» [2, с. 19]. Применяя это определение к Сэлинджеру, уместно в связи с этим вспомнить мысль известного украинского литературоведа Т.Н. Денисовой, которая считает, что Сэлинджер «умело использует американский миф о невинном Адаме, строящем Город на Горе, служивший основой образования Нового Мира отцами-пилигримами». По ее мнению, роман «репрезентует болезненную современность такого мифа. Ночной Нью-Йорк возникает вместо овеянного мечтой города и в нем — впечатлительный чистый подросток, которому просто нет места в этом мире “phony” — вранья» [1, с. 138—143].

В произведении речь идет о времени формирования мировоззрения героя, начале поисков им собственной позиции, а отсюда — повышенный интерес и к внутреннему, и к окружающему миру. Отстраненный от взрослой, т. е. общественной жизни, тинэйджер придирчиво и критически присматривается к нему со стороны, а не изнутри. Но и полностью отдалиться подросток не может: он является органической составляющей этого общества. Поэтому и относится к окружающему миру эмоционально и с довольно большим предубеждением.

Из Америки середины ХХ века читатель переносится в другие, глубинные измерения. На архетипно-инициационном уровне важно проследить характер главного героя произведения. В этом смысле время, о котором идет речь, было «пограничным», поскольку в его рамках зарождается и развивается новая модель героя: это персонаж индивидуалистического бунта против социума. Такой тип героя, бесспорно, тесно связан с утверждением ценностных ориен­таций, которые своеобразно апеллируют к вечной «правде» мифа.

Холдену неуютно в мире phoney, он не может смириться с ним. Но для него двойная мораль является признаком устройства «мира взрослых» вообще, а не конкретного общества. Проблема состоит в сохранении детской чистоты и искренности. Нельзя дать «миру взрослых» погубить невинное детство. Скитаясь по городу, Холден проходит ряд испытаний, среди которых центральное место занимает случай с проституткой и лифтером, поскольку сексуальная инициация — это элемент мифологии, непременный фактор человеческих представлений о возмужании. Эпизод из жизни американского тинэйджера вводится в общечеловеческую вселенную, и исповедь мальчишки приобретает метафизическое значение. Холден и Америка — два мира романа. И при том, что Холден — ее часть, они несовместимы. Подросток не вписывается в систему, которую надо лечить от опасной болезни неискренности, корысти и равно­душия. Таким образом, у созданного Сэлинджером мифа есть узкокультурный (становление массовой культуры) и социально-политический (человек в послевоенном мире, мире мощного атомного оружия и высоких технологий) контекст.

Очевидно, что инициация в романе представлена как один из этапов на пути познания героем своего мира и как важный элемент процесса культурной самоидентификации. Холден переживает определенный момент перехода от «Лже-Я» к настоящему «Я» человека, который понимает свое место в мире. Инициация становится, таким образом, одним из вариантов культурной самоидентификации, поскольку не следует забывать, что речь идет о первом поколении — порождении массовой культуры, находящемся в поисках своего пути.

Поиск самоидентификации героя определяет наличие мифо­мотива одевания масок. В поэтике романа Сэлинджера маска играет роль посредника между внутренним миром героев и окружающей их действительностью.

Непредсказуемость, сложность, жестокость, иногда открытая агрессия внешнего мира заставляют героев приспосабливаться к действительности, которая им диктуется, и надевать на себя социальные маски. Такой является маска «шута», «дурака», за которую, как за надежный щит, прячется Холден. Подобная маска кажется герою единственной возможностью контролировать фактически неподвластные ему события. Холден — маргинальная личность, которую не понимают. Он воплощение архетипического образа Трикстера, который умело играет, скрывая свою боль и отчаяние. Маска помогает герою оградить свой внутренний мир от враждебного отношение окружающих, сохранить психическую стойкость. Она является для Холдена своеобразным способом общения с внешним миром, практически единственной возможностью самовыражения.

По мнению известного украинского литературоведа А. Нямцу, «авторские мифы» — это ситуации, образы и мотивы литературных произведений, которые в силу изначальной силы заложенной в них структурно-содержательной доминанты начали активно использоваться другими авторами и в процессе дальнейшего функционирования подверглись своеобразной культурологической мифологизации [5, с. 59].Продолжая эту мысль, можно добавить, что сэлинджеровский «миф» был ответом нового поколения писателей на требования времени. После двух мировых войн человечество почувствовало потребность в чем-то новом, и молодежь, сначала в Соединенных Штатах, а потом и в Европе, разочаровавшись в «поколении родителей», весьма инертном, в большинстве своем консервативном, которое способно поклоняться лишь блеску «золотого тельца», захотела построить новое будущее — без меркантилизма и прагматизма. Сэлинджер был одним из первых, кто сумел ощутить это настроение американских молодых людей, которые позднее, уже в пятидесятые, сформируют философию и идеологию битничества, а в шестидесятые — движение хиппи. Это было поколение, пытавшееся найти решение важнейших моральных и мировоззренческих проблем эпохи. Поэтому современ­ный миф тесно связан с философскими учениями (в частности, трансцендентализма, экзистенциализма, дзэн-буддизма) и содержит мощный морально-этический пафос, цель которого — создание гармоничного мира.

Психологическая атмосфера романа «Над пропастью во ржи» во всей полноте отвечала настроениям конца 40-х — начала 50-х годов, отмеченных волной идейного разлада и безучастного, созерцательного отношения к жизни. Для значительной части населения США серьезные проблемы, волновавшие в предвоенное и военное время, отошли в сторону, лозунгами дня Америки-победительницы становились жажда обеспеченной спокойной жизни и потребительство.

Использование мифа как способа моделирования своего худо­жественного мира связывает творчество Сэлинджера с неомифологи­ческой модернистской литературой ХХ века, отличающейся своим рефлексивным, интеллектуалистским отношением к мифу. Влияние неомифологизма в сэлинджеровской поэтике ощутимо и проявляется в том, что писатель обращается к полигенетическому и гетерогенному материалу, превращая его в элементы своего мифа, в сложную систему реминисценций и аллюзий.

Современная Сэлинджеру общественно-политическая действи­тельность проявляет в его романе собственную мифологическую сущность, превращается в «миф действительности». Важным элементом мифологизма писателя является также собственный автобиографический и литературный материал: это сказывается в том, что отдельные события носят явный автобиографический характер (как когда-то ему самому, Холдену не нравится элитная школа, как когда-то его самого, Холдена не воспринимают соученики-ровесники, как когда-то у него самого, у Холдена сложные отношения с родителями, не понимающими, да и не стремящимися, понять сына). Именно этот «набор»: мифологический, литературный, философский, культурный, общественно-политический и автобиографический — сливается в одно многоголосое целое и делает роман Сэлинджера закодированным, что сближает творчество писателя с парадигмой модернистской неомифологической литературы, в частности, с такими ее представителями, как Э. Хемингуэй («Фиеста», «Прощай оружие!»), У. Фолкнер («Шум и ярость»), Ф.С. Фицджеральда («По ту сторону рая», «Великий Гэтсби»), Дж. Керуак («На дороге»).

Как пишет Ю. Лотман, в мире мифологических текстов, в силу пространственно-топологических законов его построения, выде­ляются, прежде всего, структурные законы гомеоморфизма: между расположениями небесных тел и частями тела человека, структурой года и структурой возраста и т. д. устанавливаются отношения эквивалентности [6, с. 209—210]. Это приводит к созданию элемен­тарно-семиотической ситуации: любое сообщение должно интерпре­тироваться, т. е. переходить при его трансформации в знаки другого уровня. Поскольку микрокосм внутреннего мира человека и макрокосм окружающей его вселенной отождествляются, любой рассказ о внешних событиях может восприниматься как имеющий интимно-личностное отношение к каждому из читательской аудитории.

В своем романе Сэлинджер объединяет картины современной жизни с мифологизированностью художественного видения: изображенные здесь реалии жизни приобретают внереалистическиймасштаб благодаря приему двойного кодирования, состоящему в том, что то же самое явление или событие он описывает двумя культурными кодами, сразу в двух системах понятий (с одной стороны, архаической (мифологической), с другой — современной (социально-политической и конкретно-бытовой)). Блуждание Холдена по Нью-Йорку — это своеобразное путешествие в мифологическом пространстве, путешествие по универсальному миру, отчаянная попытка подростка преодолеть границы и барьеры, желание познать себя, освободиться и переосмыслить жизнь, стать свободным духовно. Не случайно мальчик часто ощущает голод и жажду — Сэлинджер неоднократно показывает нам его в кафе, ресторане, баре и т. д. Это символизирует еще и жажду духовную, которая мучает нашего героя, определенный «онтологический голод».

Наряду с этим, в произведении наблюдается типичный для неомифологической литературы отход от сугубо бытового, фотографического наблюдения и изображения действительности, от четкой временной и пространственной закрепленности рассказа (герой, начиная свое повествование через год после описанных событий, смотрит на них совсем другими глазами, пройдя через страдания и обретя «просветление») при том, что объектами мифологизации оказываются не только вечные темы (любовь, смерть, одиночество «Я» в огромном мире), но и коллизии современной жизни, о которых уже шла речь.

В мифологическом мышлении Сэлинджера есть ряд символи­ческих образов, имеющих знаковый характер: это, например, образы жилища, воды, ржаного поля и т. д. Остановимся на них подробнее. Мифообразы жилища встречаются в романе в разных воплощениях (квартиры учителей, отчий дом Холдена, парк, кладбище — последний приют Али, общежитие Пенси и т. д.). Они, хотя и обладают широким спектром значений (дом — «родовое гнездо», комната в общежитии — временный приют, кладбище — последний приют), но во всех своих проявлениях ассоциируются и сливаются с образами героев произве­дения, являются их внешним зримым воплощением. Кроме того, это духовное пространство мифосемиотического художественного мира автора. Жилище мифологизируется Сэлинджером, попадает в ранг сакрального.

Ржаное поле тоже представляет нелегкий путь познания, ниву, на которой изобилуют ростки жизни. Происходит слияние с природой. Оберегая «начало» — детей, герой познает наивысшее, трансцендентное — самое Бытие. С другой стороны, абстрагируясь от внутреннего, зерна ассоциируются с зернами новой жизни на земле (здесь связь с детьми очевидна).

Мифообраз воды связан в романе с двумя символами: реки и дождя. Река ассоциируется с рождением и крещением, воплощает движение, динамизм, изменение, волю. В романе этот мифообраз символизирует желание главного героя начать новую, более совершенную жизнь, как можно дальше от надоедливой школьной зубрежки, от суеты равнодушного Нью-Йорка с его неистовым ритмом, где человек легко теряет себя, начиная жить «как все». Своей подруге он предлагает поселиться на берегу полноводной реки и любоваться природой, жить в гармонии с ней, ощутить покой и привлекательность простого и честного существования, где можно быть. Дождь — тоже источник жизни, символ обновления и очищения. Именно дождь идет в предрождественском Нью-Йорке, куда Холден приезжает, чтобы провести несколько дней в одиночестве, понять, как жить дальше. И именно из-за этого холодного дождя (разрушительной силы стихии) мальчик тяжело заболевает: простуда способствует общему ослаблению организма и нервному срыву, и Холден вынужден год провести в больнице.

Таким образом, образы дома — сакрального центра — и ржаного поля передают идею преемственности поколений, ассоциируются как с прошлым, так и с будущим. В них, как в сокровищницах, хранится коллективная память предков, их знания, мироощущение, мудрость, с помощью которых герой старается обрести себя. Мифообразы дождя, реки, в поэтике Сэлинджера связаны с идеей трансформации и возрождения. Они имеют очистительную силу, которая важна для писателя, стремящегося показать попытки героя начать новую жизнь.

Наряду с этой архаической символикой писатель использует и ряд образов из современной жизни, которые превращаются в своеобразные сэлинджеровские мифологемы: такими являются, в частности, образы-символы ночного Нью-Йорка, второсортного отеля, джазовой музыки, детской карусели и т. п.

Кроме синтагматического, повествовательного аспекта мифа, анализ авторского мифа Сэлинджера требует учета и его парадиг­матического аспекта, заключающегося в содержащихся в нем представлениях об устройстве мироздания и человека. Здесь интересной является система бинарных оппозиций, одновременно и структурирующих, и определяющих семантику авторского мифа. Инвариантным содержанием сэлинджеровского мифа являются представления писателя о человеческом существовании, которые касаются как отношений человека с другими людьми, с природой, поисков смысла жизни, миссии преобразования самого себя и всей Вселенной, борьбы со смертью и т. д. (макрокосм), так и самой сущности человеческого существования, его физической и духовной экзистенции (микрокосм). В синтагматическом аспекте они реали­зуются как рассказ о поисках ответа на эти вопросы, а в парадиг­матическом — как набор семантических оппозиций, которые структурируют представление об устройстве человека и мироздания (селинджеровская модель мира).

Селинджеровский миф как рассказ о человеческой судьбе в мире предполагает наличие в нем сюжетного элемента. Многие исследователи (И. Галинская, А. Зверев, У. Френч и др.), полагают, что таким сюжетным элементом является архетипический сюжет странствия, путешествия, приобретающего у Сэлинджера значение поиска смысла жизни, нахождения истины и дополняется другими архаическими мифологическими сюжетными элементами.

Сэлинджер испытывает особый интерес к осмыслению основ бытия, к коренным вопросам человеческого существования. В его авторском мифе четко обозначена дихотомия: чувство/разум, смерть/бессмертие, память/забвение, одиночество/контакт. И эти противо­поставления указывают на представление писателя о человеческом бытии как о противостоянии двух противоположных начал

Амбивалентность сэлинджеровских оппозиций, которая прони­зывает все уровни текста, от языка произведения до тематических абстракций, своими корнями уходит в главное свойство мифологи­ческого мышления: как известно, любые архаические мифологические схемы характеризуются определенной двойственностью.

В пространственно-временной модели романа нашла отобра­жение центральная концепция автора: противопоставление человека, который ищет свое место в мире, и мира, который живет по своим законам. Подобная оппозиция служит своеобразной моделью, передающей процесс столкновения этических взглядов и норм разных категорий и культурных групп.

Таким образом, можно прийти к выводу, что в своем романе писатель создает мифосемиотическое пространство, опирающееся на личностную и коллективную память и мифологию.

Мир романа выходит за пределы сугубо литературного и имеет общекультурное, общечеловеческое значение, а опыт писателя приобретает универсальность общезначимого содержания. Взгляд на известный роман с точки зрения мифокритики, рассмотрение произведения как авторского мифа позволяет оценить его по-новому, понять процессы развития Соединенных Штатов Америки конца сороковых — начала пятидесятых годов — эпохи становления попкультуры, которая нашла отображение в произведении.

Мифомотивы и образы, составляющие семиотическую инфраструктуру романа «Над пропастью во ржи», дают представление об особенностях мифопоэтики писателя. Автор заставляет читателя погружаться в знаковую систему собственной реальности. Сэлинджеровский мир, селинджеровский космос — апокалиптический космос переходного времени, эпохи слома старой культуры и старых традиций, отмены былого времени и пространства и установления вместо них качественно нового бытия. Именно это, по нашему мнению, и является причиной того, что и сегодня, спустя шесть десятилетий, роман не перестает быть интересным и актуальным. Произведение обладает философичностью (хотя и не явно выраженной), в нем чувствуется большой эмоциональный накал, смысловое ядро текста утаивается в самом тексте, что провоцирует читателя на необходимость его поисков. Все это вместе взятое делает роман «вневременным», близким и понятным многим поколениям.

Список литературы:

1. Денисова Т.Н. Історія американської літератури ХХ століття. К.: Довіра, 2002. — c. 138—143. [Электронный ресурс] — Режим доступа. — URL: http://salinger.narod.ru/Texts/_Denisova-Salinger.htm.
2. Дербенева Л.В. Архетип и миф как архаические составляющие русской реалистической литературы ХIХ века. — Ивано-Франковск: Факел, 2007. — 428 с.
3. Лотман Ю.М., Минц З.Г., Мелетинский Е.М. Литература и мифы. Мифы народов мира. — Т. 2. — М., 1988. — С. 58—65.
4. Лотман Ю.М. Семиосфера и проблема сюжета. Внутри мыслящих миров. — М., 1996. — С. 206—238.
5. Нямцу А.Є. Традиції у слов’янських та західноєвропейських літературах (проблеми теорії). — Чернівці: Рута, 2001. — 152 с.
6. Rougemont Denis de. Love in the Western World/ Transl. by Montgomery Belgion. — Princeton Univ. Press, 1956. — 392 p.
7. Salinger J.D. The Catcher in the Rye. — M.: Progress, 1968. — 248 р.