ЭПИСТОЛЯРНАЯ ПРАКТИКА ПОЭТОВ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА И ВОЗМОЖНОСТИ ЕЕ ИНТЕРПРЕТАЦИИ

Берендеева Ирина Александровна

канд. филол. наук, старший преподаватель
Тобольской государственной социально-педагогической академии
им. Д.И. Менделеева, г. Тобольск

E-mail: irina_berendeeva@inbox.ru

В истории русской культуры и литературы Серебряный век стал одним из самых сложных и противоречивых периодов: под влиянием больших социальных потрясений происходила переоценка многих прежних ценностей и позиций; усиливалась и обострялась литературная борьба, складывались новые, часто антагонистические литературные школы и направления, играющие ведущую роль не только в литературной, но и в общественной жизни; шли интенсивные поиски новых путей в искусстве, нового содержания, новых жанрово-родовых структур. В этой атмосфере возникает острая потребность в самосознании и в самораскрытии: в поисках подходящей формы для самовыражения многие художники слова активно обращаются, в частности, к такому пограничному жанру, как письмо.

В науке проблема эпистолярных жанров исследована в большей части с точки зрения их «промежуточного» положения — между документальными и художественными жанрами литературы. При всей теоретической сложности жанрового вопроса очевидны следующие возможности в изучения письма: как бытового документа, в том числе с перспективами изучения реалий эпохи, быта; как литературного факта (в качестве источника в изучении «творческой лаборатории» писателя или поэта, а также стилевых, тематических и других тенденций литературной эпохи); как эстетического явления (с акцентом исследовательского внимания на художественной архитектонике текста). Опыт наблюдения над письмами поэтов и писателей позволяет говорить о том, что именно факт принад­лежности письма художнику слова актуализирует литературные и эстетические возможности жанра письма: в письмах сразу появляется, наряду с автобиографическими сведениями, широта наблюдений и размышлений, четко выступают принципы понимания человека, которые соединяются с житейским самопознанием и познанием окружающего мира, самым неожиданным образом открывается душевная жизнь человека, возникает целостный образ действительности — с преобладанием или лирических, или эпических размышлений. Будучи бытовым жанром, письмо литератора всегда существует на границе и во взаимодействии с современной литературно-художественной средой. Кроме того, аксиологический статус письма во многом определяется спецификой историко-культурной эпохи: так, эпистолярный жанр в культуре Серебряного века характеризуется высокой степенью субъективности и акцентом на самовыражение, свободой в передаче чувств, эмоций автора в момент создания письма. Определяя в целом эстетический объект писем данного периода, отметим, что при всем разнообразии их тематического диапазона отличительной особенностью является личность самого адресанта, самого художника в его взаимосвязях с искусством и жизнью. Совершенно очевидно, что письмам в указанный период придается особенное значение: они являются актом творчества, а ответственность за написание письма — это ответственность творца, художника, который как личность всегда больше, значительнее завершенного произведения. Автор как порож­дающий субъект во всех своих проявлениях становится главной эстетической ценностью, и его образ, личность, биография получают особую семиотическую нагрузку. Письма в таком смысле менее всего являются документом истории или биографии поэта, поскольку в самом акте коммуникации когнитивная функция письма не является определяющей. Письма подобного рода призваны, скорее, передать состояние души пишущего, перевести акт коммуникации на метафизический уровень, что, по сути, и является разновидностью писательского творчества.

Взлет эпистолярного жанра на рубеже XIX—XX веков наблюдаем в практике поэтов-символистов. Символизм с характерной для него ориентацией на представления о теургической миссии искусства стремился конституировать в своих рамках определенный тип творческих контактов, дать интерпретацию основных эстети­ческих категорий, по-своему решив проблему взаимодействия искусства и действительности. Эти вопросы рассматривались прежде всего в теоретических и историко-литературных статьях символистов. Но зачастую фактом «профессиональных» связей у символистов становились их письма: в них отражались моменты не столько личных, сколько групповых литературных связей и взаимооценок; кроме того, в процессе диалога с собеседником осмыслялись важнейшие философско-эстетические проблемы символизма и искусства в целом. В этом смысле письма являлись неким соединительным звеном, пограничной зоной между теоретическими суждениями символистов, их творческими установками и жизненным общением. Об этом свидетельствуют, например, письма В.Ф. Ходасевича и З. Гиппиус, основное содержание которых сводится к литературной борьбе. Неудивительно, что в культуре символизма, где переписка художников слова стала распространенной и даже излюбленной формой общения, мы имеем целые комплексы писем поэтов к адресатам (так, весьма известна переписка А. Блока с Андреем Белым, А.М. Ремизовым, С. Соловьевым; переписка В. Брюсова с Вяч. Ивановым, Андреем Белым, М. Горьким и т. д.). В качестве адресата у символистов чаще всего выступал поэт из близкого литературного окружения. В этом — продолжение традиции дружеского письма романтиков начала XIXвека. Однако, диалогический контакт у символистов, по сравнению с романтиками, где все-таки главенствовала тема дружбы, стал отличаться большим выражением идейно-творческого плана: проблематика писем у символистов во многом связана с судьбами течения, утверждением специфических, нормативных черт поэта-символиста как носителя неких высших ценностей, что, в свою очередь, стало причиной такого распространенного явления, как обмен письмами, когда письма могли передаваться третьим лицам, читаться членами семьи, в кругу друзей, соратников. Так, например, в письме Андрею Белому от 3 января 1903 года А. Блок вспоминает, что в 1902 году он познакомился с письмом А. Белого к З. Гиппиус, которое она выслала А. Блоку и из которого он сделал выписки в свой дневник [1, с. 53]. Такое внимание А. Блока к письму Андрея Белого не случайно: письмо было написано по поводу книги Д. Мережковского «Л. Толстой и Достоевский» и в извлечениях напечатано в первом номере за 1903 год журнала «Новый путь» (сам факт публикации данного письма в известном литературном журнале также служит подтверждением значимости письма). В эпистолярной практике самого А. Блока также имеются письма, изначально создававшиеся с установкой на некоторую публичность, и письма, вероятность прочтения которых третьим лицом предполагалась возможной. В этом случае поэт тематически и стилистически обрабатывал — по его словам, «ограничивал» — письмо (и оговаривал это, называя данное письмо «сухим»). Так, в письме Андрею Белому от 25 января 1912 года он замечает: «Пишу Тебе сухо поневоле, потому что Ты будешь читать мое письмо вне моего круга — в доме В. Иванова… Атмосфера В. Иванова сейчас для меня немыслима» [1, с. 383—384]. В другом письме Андрею Белому А. Блок сообщал, что сам читал выдержки из адресованного ему письма Андрея Белого В. Пясту [1, с. 389]. Эта характерная закономерность письменного диалогического общения писателей и поэтов была обусловлена самой «литературностью» эпохи, ее насыщенностью литературными «событиями» — формированием и манифестацией литературных течений, школ, групп и утверждением их специфи­ческих черт, эстетических установок; попыткой выражения соотношения этих объединений с изменениями в художественном сознании эпохи; осознанием многообразных факторов самоопре­деления художников слова и выражением их мироощущения и т. п. Заметим, что обмен письмами был распространен не только в кругу символистов. Так, для М. Цветаевой вполне естественной была ситуация, когда ее письма к конкретному адресату прочитывались кем-либо еще.

Степень «олитературивания» писем в практике поэтов Сереб­ряного века была различна, как, впрочем, могла изменяться на протяжении жизни того или иного поэта, писателя или в соответ­ствии с выбранным корреспондентом. Ярким примером эпистолярных текстов, обладающих большим исследовательским потенциалом, служат письма М. Цветаевой: ее эпистолярный дискурс «в полной мере несет на себе «отпечаток» мощнейших по силе лиризма поэтических текстов, является уникальным способом восприятия и осмысления бытия, отражает неповторимость и «непохожесть» авторской личности» [2, с. 145]. Другим ярким примером вхождения писем в сферу литературы является эпистолярное творчество В. Брюсова: по мнению С. Гиндина, его письма благодаря темати­ческой универсальности открывают практически неограниченные возможности для установления содержательных и структурообра­зующих связей между письмами и произведениями других жанров [3, с. 580].

Превращению письма из бытового факта в факт литературы во многом способствовала популярная на рубеже XIX—XX веков идея жизнетворчества, поскольку именно в русле этой идеи многие события жизни художника и способы их освоения (даже самые бытовые) превращаются в предмет его творческой рефлексии. В ситуации жизнетворчества письма как тексты бытового поведения зачастую становились продолжением художественной практики, а порой и ее основанием, свидетельством того, что частное письмо может восприниматься, изучаться в одной плоскости с художественными произведениями. В этом смысле показательны письма А. Блока Л.Д. Менделеевой 1900-х годов. Эти письма становятся пространством жизнетворчества в предельном его качестве — в ситуации мистического, творческого и любовного предела, когда документ превращается в литературный шедевр. Приметами писем А. Блока к Л.Д. Менделеевой являются наличие художественной образности, отсылающей к символистской эстетике, особая сюжетность в масштабе этого эпистолярия, а также особый характер коммуника­тивных отношений (между автором писем и его адресатом), указывающих на специфику субъектной организации текста. Главным событием эпистолярного сюжета в письмах к Л.Д. Менделеевой является событие Встречи, реалистический и метафизический смысл которой оформляется в системе сквозных мотивов («путь», «встреча», «Тайна» и др.) и мотивных вариантов («ожидание встречи», «страх встречи», «путь к встрече» и др.) — все эти первоэлементы истории позволяют увидеть в письмах поэта приметы романного жанра. Героями этого сюжета являют «он» (поэт, Блок, странник, шут, арлекин, тайновидец и т. д.) и «Она» (Прекрасная Дама, Заря, Купина и т. д.), которым суждено обрести долгожданную Встречу только за пределами этого эпистолярного романа. Именно воплощенная в эпистолярной практике идея блоковского жизнетворчества порож­дает сюжет, не поддающийся однозначной трактовке: и трагический, и спасительный; и воплощенный в жизнь, и ставший литературным произведением. Письма становятся романом, свидетельством сокро­венных, сокрытых от чужого взгляда отношений, таинственным письмом и литературным шедевром одновременно — все это удиви­тельным образом вписывается в блоковский сюжет личного преображения, которое распространяется не только на судьбу поэта, но и на все, написанное им.

Как видим, в культуре Серебряного века письмо настолько вышло за пределы быта, что вошло в сферу литературы в качестве полноправного участника, а в опыте символистов явилось эстетическим событием.

Список литературы:

1. Блок А. Собрание сочинений: В 8 т. Т. 8: Письма: 1898—1921 / Под общ. ред. В.Н. Орлова, А.А. Суркова, К.И. Чуковского; Подготовка текста и прим. М.И. Дикман. — М.; Л.: Худож. лит., 1963. — 771 с.
2. Курьянович А.В. Когнитивная сущность речевого жанра самопрезентация в эпистолярном дискурсе М.И. Цветаевой // Вестник Томского гос. пед. университета. Серия: Гуманитарные науки (Филология). — 2006. — № 5. — с. 144—150.
3. Письма из рабочих тетрадей / Вступ. ст., публ. и коммент. С.И. Гиндина // Валерий Брюсов и его корреспонденты. В 2 кн. Кн. 1. — М., Наука, 1991. — с. 555—821. — (Литературное наследство / АН СССР, Ин-т мировой лит. им. А.М. Горького. Т. 98).