ИМПЛИЦИТНЫЙ И ЭКСПЛИЦИТНЫЙ ГРОТЕСК В ПОЭЗИИ ДЖОНА АПДАЙКА

Козлова Анастасия Геннадиевна

аспирант Столичного института иностранных языков, г. Москва

E-mail: a1g1k@yahoo.com

Поэзия Джона Апдайка представляет значительный интерес для анализа и исследования благодаря своему стилистическому своеобразию и оригинальности [1]. Значительную роль в чём играет гротеск, особо яркими и противопоставленными разновидностями которого являются имплицитная и эксплицитная.

Неявно выраженная, более опосредованная и в большинстве случаев сливающаяся с другими тропами, имплицитная разновидность гротеска у автора достаточно часто находит своё выражение при сочетании с персонификацией, что способствует усилению экспрессивно-драматического эффекта [7]. Изображая элементы растительного мира, он описывает, как «радостно кружится, стремясь к земле, кленовое семечко и как между двух ядер вытянулся усик, цепляющийся внизу за землю, страдая от вращающихся зубьев газонокосилки»:

Gladly the maple seed spins down, between

Two roots extends a tendril, grips beneath

The soil, and suffers the mower’s spinning teeth [8, c. 98].

Лирическому герою начинает казаться, что «мир выкипает; Хо Ши Мин, Мао Цзэдун и Че Гевара знаменуют начало более светлого дня», посредством чего имплицитный гротеск и метафора сливаются в один драматизированный стилистический приём:

The world boils over; Ho and Mao and Che

Blood-red inaugurate a brighter day [8, c. 97].

Иногда граница между имплицитным гротеском и метафорой либо персонификацией стирается до такой степени, что невозможно с точностью отнести данный троп к одной категории. Поэту видится, что «в самой глубине чащи колючки пишут слово»:

Deepest in the thicket, thorns spell a word [8, c. 101].

Сочетаться персонификация может не только с имплицитным, но и с эксплицитным гротеском, применяемым по отношению к именам существительным, как одушевлённым, так и неодушевлённым, как нарицательным, так и собственным. Лирическому герою кажется, что «деревянный Брусок доверяет свои секреты плоскости; Ласточкин Хвост¹ подходит и заново соединяется с Текстурой дерева»: 

The Wood confides its secrets to the plane;

The Dovetail fits, and reconfirms the Grain [8, c. 98].

«Раскалённая добела извивающаяся Сталь щипцами погружается в Форму и, шипя, теряет окалину»:

The white-hot writhing Steel is tonged and plunged,

A-sizzle, into Form, all flecks expunged [8, c. 98].

Эксплицитность гротеска в поэзии Апдайка достигается в определённых случаях благодаря использованию перифрастичной метафоричности, что способствует визуализации у читателя задуманных автором концептов [4]. Время он именует «беспокойной водой», Веру — «маслом». «Проклятие Темпа», в его понимании, «регулирует танец, а движение требует непостоянства»:

Time is the troubled water; Faith, the oil.

The curse of Tempo regulates the dance;

To move necessitates Impermanence [8, c. 99].

Затрагивая извечные библейские мотивы и человеческие страхи, поэт воображает, актуализируя драматическую, экспрессивную и интенсифицирующую функции эксплицитного гротеска, что «Апокалипсис наступил; сумасшедший Эрос гонит континенты на множество человеческих жизней; полная изобилия и богатства слабая Республика, как корабль, скрипит и даёт протечки, в то время как кочегары внизу прибавляют жару»: 

Apocalypse is in; mad Eros drives

The continents upon a shoal of lives.

Awash with wealth, the fair Republic creaks,

While boilermen below enlarge the leaks [8, c. 97] …

Использование развёрнутого эксплицитного гротеска вместе с персонификацией по отношению к специальным техническим терминам, понятиям и процессам в рамках одного контекста с генерализированными одушевлёнными лицами приводит к созданию концептуальной многоплановости нарративно-дескриптивного языка поэзии Джона Апдайка [5]. Автор описывает, как персонифицируемый и приобретающий человеческие характеристики «Линотип навис над своим алфавитом и, как пером, без усилий переписывает тонны газетной бумаги; Гравёр и Подмастерье в своей комнате с кислотными ванными и страдающим фотофобией мраком превращают в металлические точки десять оттенков серого и возвещают о начале дня Рядового Обывателя»:

The Linotyper leans above his keys,

And fathers down a ton of journalese;

Engraver and Apprentice, in their room

Of acid baths and photophobic gloom,

Transform to metal dots ten shades of gray,

And herald Everyman’s beginning day [8, с. 98-99].

Перифрастичность, метафоризация и персонификация способствуют раскрытию и выведению на передний план развёрнутости эксплицитного гротеска, применяемого поэтом по отношению к  вопросам мироздания и смысла человеческой жизни, придавая, таким образом, весомость и эмоциональную окрашенность литературному языку [6]. Он приходит к выводу, что «Полумеры зачастую свойственны человеку; Компромисс, бесславный и серый, успокаивает Мудрых;  в Книге Жизни больше полей, чем текста»:

Half-measures are most human; Compromise,

Inglorious and gray, placates the Wise.

By messianic hopes is Mankind vexed;

The Book of Life shows margin more than text [8, c. 100].

Граница между эксплицитной и имплицитной разновидностями гротеска не всегда является чётко просматривающейся, что приводит к появлению смешанного гротеска, который, переплетаясь с другими тропами, производит яркий фасцинирующий эффект [3]. Задаваясь риторическим вопросом: «Всё ли неправильно?», писатель констатирует, что «Совет, несмотря на свою благоразумность, зависит от мелиоризма², который опрокидывает Правда; определённая Устойчивость кроется в вещах», где применение данной разновидности гротеска, в сочетании с антитезой, метафорой, персонификацией и употреблением придуманной автором, не существующей в английском языке лексической единицы, создаёт своеобразный «эффект домино», описывающий событие, вытекающее непосредственно из предыдущего:

All wrong? Advice, however sound, depends

Upon a meliorism  Truth upends;

A certain  Sinkingness resides in things [8, c. 100].

Развёрнутый смешанный гротеск в некоторых случаях находит своё выражение в сочетании с каламбуром, играющим на прямых и переносных значениях слов [2]. Согласно автору, «мрачное раздумье Вордсворта, гордость Мильтона и тревога Теннисона были все испытаны; болезненность конца века стала высоко шагающим Модернизмом, а затем начала хромать. Искусство сейчас предлагает не умение и изгнание, а никчёмные взрывы и враждебную улыбку»:

Wordsworth’s  sweet brooding, Milton’s pride,

And Tennyson’s unease  have all been tried;

Fin-de-siècle sickliness became

High-stepping  Modernism, then went lame.

Art offers now, not cunning and exile,

But  blank  explosions and a hostile smile [8, c. 100].

Из вышеприведённых примеров становится видно, что имплицитная и эксплицитная, а также не поддающаяся однозначной классификации смешанная разновидности гротеска придают своеобразие, необычность и нестандартность языку поэзии Джона Апдайка, делая его творчество оригинальным и неповторимым.

Примечания:

1.        «Ласточкин хвост» — конусовидное соединение между деревянными деталями в столярном деле.

2.        Мелиоризм — система взглядов, промежуточная между оптимизмом и пессимизмом, согласно которой мир можно сделать лучше.

Список литературы:

1.        Bloom H. Modern Critical Views of John Updike. — New York: Chelsea House, 1987. — 104 p.

2.        De Bellis J. The John Updike Encyclopedia. — Santa Barbara, California: Greenwood Press, 2001. — 545 p.

3.        Greiner D. Don De Lillo, John Updike, and the Sustaining Power of Myth. — Newark, Delaware: Ohio University of  Delaware Press, 2002. — 229 p.

4.        Hamilton A., Hamilton K. The Elements of John Updike. — Grand Rapids, Michigan: William B. Eerdmans, 1970. — 267 p.

5.        McNaughton W. R., Critical Essays on John Updike. — Boston: GK Hall, 1982. — 308 p.

6.        Newman J. John Updike. — London: Macmillan, 1988. — 176 p.

7.        Schiff J. A. John Updike Revisited. — Woodbridge, Connecticut: Twayne Publishers, 1998. — 238 p.

8.        Updike J. Collected Poems: 1953—1993. — New York: Knopf, 1995. — 387 р.