ЭТАПЫ РАЗВИТИЯ ЖЕНСКОГО ХАРАКТЕРА (НА МАТЕРИАЛЕ ПРОИЗВЕДЕНИЙ И. С. ТУРГЕНЕВА, Н. С. ЛЕСКОВА, С. Н. СЕРГЕЕВА-ЦЕНСКОГО)

Шалыгина Светлана Геннадиевна

аспирант каф. русской и зарубежной литературы ТГУ им. Г.Р. Державина, г. Тамбов

E-mail: lady68svetlana@yandex.ru

Принадлежность к полу — одна из важнейших характеристик личности, во многом определяющая ее культурную, нравственно-духовную ориентацию в мире. Ученые, чья деятельность относится к различным сферам наук, отмечают, что мужчины и женщины по-разному воспринимают окружающий мир. Для женщин и их восприятия мира (в отличие от мужчин) характерно доминирование чувства над разумом, интуиция, а не формальная логика. Восприятие мира для женщины всегда личностное и чаще всего связано с нравственным аспектом этого восприятия.

Русская литература всегда позиционировала женщину, прежде всего, как мать, хранительницу домашнего очага, верную супругу. Изображая женский характер, безусловно, имеющий различия с мужским, писатели, тем не менее, старались сохранить в нем черты, формировавшиеся веками и ставшие в некотором роде архетипическими именно для женщины: нежность, скромность, терпеливость, кроткость (не путать с покорностью), способность «болеть душой» за всех детей, способность стоять на смерть, защищая своего ребенка и многое другое.

В русской православной культуре женское начало занимает одно из важных мест. Женский лик имеет сама христианская церковь – «невеста Христа», Мать-заступница за мучеников веры, утешитель­ница. Высоко ценится идеал женской святости. Но исключительное место, пожалуй, занимает образ Богородицы. Внешним проявлением такого положения может служить то, что наиболее почитаемой и любимой иконой на Руси была икона Божьей матери.

Архетип матери и сопряженный с ним архетип матери с младенцем, отсылающий нас в свою очередь к мировому образу Божьей матери, так или иначе, являлся на страницах русской литературы. Это и героини А. С. Пушкина, Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского, Н. В. Гоголя, М. Ю. Лермонтова, С. А. Есенина, С. Н. Сергеева-Ценского и многих других писателей и поэтов. Каждый из художников, с одной стороны, старался воплотить в создаваемом им образе женщины что-то сугубо интимное, потаенное, непознанное, но лишь угадываемое; с другой — пытался как можно больше приблизить его (образ) к мировому понятию «женщина», синтезируя основные духовно-нравственные, религиозные и культурные ценности. Женщина позиционировалась как любящая и заботливая мать, хранительница домашнего очага и уюта, преданная спутница, мудрая подруга.

В 30—40-е годы XIX века в русскую жизнь и в литературу входит проблема эмансипации. Сначала женщина заявила о своей воле любить того, кого велит ей сердце, затем отстаивала свои права в семье, а вскоре напервый план вышла и потребность активного участия в общественной  жизни, освоения новых профессий. Женский вопрос, зародившись во Франции, упал на русскую почву и приобрел гипертрофированные, зачастую уродливые формы, кардинально разнящиеся с истинным значением понятия «эмансипация». Данное явление вызвало широкий резонанс, как в общественной, так и в культурной жизни страны, и обусловило появление так называемых «специалистов по женской части», о которых в свое время писал Н. С. Лесков: «Резюмировать все требования, разновременно заявленные специалистами по женской части, едва ли возможно. Требования эти все одинаково близко граничили с бредом сумасшедшего, с жестокостью варвара и с бесчестием развратителя. Начав оправданием выбора чтения перед публикою, сделанного чиновницей Толмачевою, специалисты по женской части издевались над всем, что составляет так называемую женственность; отвергали типичные черты, присущие женской натуре; смеялись над женской скромностью, над ее стыдливостью; представляли верность ложа запощеванским предрассудком; материнскую заботу о детях называли узостью взгляда, которому противупоставляли широкий взгляд на сдачу детей попечению общества или на существующую будто бы возможность любить чужих детей, как своих» [1, с. 226.]. Эта мода на так называемую «свободу» перевернула представления общества о назначении женщины и о роли этой самой женщины в этом обществе; а порой и невероятным образом помещалась в контекст раскольниковского «все дозволено».

Меняя свой статус и обретая новые возможности, женщина, вместе с тем, преступала основные заповеди, теряя тем самым и нравственность и духовность натуры.

На наш взгляд, русская литература XIX — начала XX вв. создала героинь, находящихся на различных ступенях эмансипации, подготавливающих и сменяющих друг друга. Это Елена Стахова в романе «Накануне» (1859) И. С. Тургенева, Катерина Измайлова — главное действующее лицо очерка Н. С. Лескова «Леди Макбет Мценского уезда» (1864) и Антонина — образ, созданный С. Н. Сергеевым-Ценским в повести «Лесная топь» (1905). Если предположительно принять каждое обозначенное имя за точку на плоскости и попытаться очертить некую геометрическую фигуру, то результатом может оказаться (повторяем предположительно) треугольник с основанием «Елена Стахова — Антонина» и с вершиной «Катерина Измайлова».

Несмотря на внешнюю положительность образа Елены Стаховой, следует особое внимание уделить портретной характеристике, которую дает своей героине И. С. Тургенев: «Росту она была высокого, лицо имела бледное и смуглое, большие серые глаза под круглыми бровями, окруженные крошечными веснушками, лоб и нос совершенно прямые, сжатый рот и довольно острый подбородок. Ее темно-русая коса спускалась низко на тонкую шею. Во всем ее существе, в выражении лица, внимательном и немного пугливом, в ясном, но изменчивом взоре, в улыбке, как будто напряженной, в голосе тихом и неровном, было что-то нервическое, электрическое, что-то порывистое и торопливое, словом, что-то такое, что не могло всем нравиться, что даже отталкивало иных» [3, с. 73.]. Картина предстает довольно противоречивая, и позволяющая делать некоторые выводы о непостоянстве и «смешанности» натуры героини. Если обратиться к области физиогномики — искусству познавать по чертам лица характер человека, устанавливающему связь между внешним обликом и характером, то предоставляется возможность глубже и полнее разглядеть данный образ. Большие глаза говорят о чувствительности души и мужестве, уме и утонченности, артистизме и стремлении к лидерству, восприимчивости и властности. В то же время люди с большими глазами часто склонны выдавать желаемое за действительное, приукрашивать события и часто не осознают грань между правдой и ложью. Кроме того, большие глаза могут сигнализировать о непостоянстве их обладателя. Круглые брови указывают на осмотрительность, находчивость и изобретательность натуры. Несмотря на то, что люди с округлыми бровями предпочитают быть лидерами, они умеют сделать окружающих счастливыми, уверив в собственной преданности и любви. Однако иногда это бывает не более чем коварный расчет. Длинный и острый подбородок часто приписывают хитрым сказочным персонажам. Такие люди выделяются среди других, с одной стороны, проницательным умом, с другой — хитростью и сарказмом. Точно так же, как и люди с выпирающим подбородком, обладатели длинного подбородка упрямы, что в совокупности с хитростью, а также целеустремленностью и настойчивостью позволяет им легко и уверенно добиваться поставленных целей. Сжатый рот — признак упрямства и жесткости характера. Данная характеристика находит свое подтверждение в последующем развитии романа. Примечательным является еще и тот факт, что Елена Стахова «с детства жаждала деятельности, деятельного добра; нищие, голодные, больные ее занимали, тревожили, мучили» [3, с. 74.], в то время как к родителям своим она совершенно охладела. «Все притесненные животные, худые дворовые собаки <...> находили в Елене покровительство и защиту» [3, с. 74.], однако с матерью своей она обходилась, «как с больною бабушкой» [3, с. 74.]. Сердце, способное любить и сострадать, прежде всего отдает свою нежность самым близким людям— родителям. То, что Елена испытывает по отношению к обделенным людям и бродячим животным, мы бы не осмелились назвать любовью. Скорее всего, это или некое ощущение своей власти над тем, кто слабее и ниже по социальному статусу, или желание развеять «тоску взволнованной души». «Как жить без любви? А любить некого!» [3, с. 75.] — восклицает девушка, даже не подозревая, что это высказывание противоречит одной из заповедей Божьих: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле». Желание быть независимой от родительской опеки и самостоятельно принимать решения презентирует героиню Тургенева в некой степени как натуру эгоистичную и, в некотором роде, несколько жестокую, причиняющую близким душевные страдания. Но она не совершает самого страшного греха — убийства, хотя душевная и духовная нищета уже ей присущи: « <…> Елена являлась к своей матери — и та долго, молча, со слезами глядела на нее. <…> не раскаяние чувствовала он тогда, но глубокую, бесконечную жалость, похожую (курсив мой С. Ш.) на раскаяние» [3, с. 98.]. Елена, если можно так выразиться, характер, находящийся накануне, который в творчестве Н. С. Лескова впоследствии трансформировался в образ Катерины Львовны Измайловой.

Н. С. Лесков, пожалуй, один из первых писателей в русской литературе, кто не просто создал образ женщины, для которой чужая жизнь не представляется как ценность, но сделал акцент на том, что убивать для нее дело обыденное, не предполагающее никакого раскаяния. Ни Елена Стахова ни Катерина Измайлова не хотят заниматься саморазвитием, самообразованием: «<…> чтение одно ее не удовлетворяло…» [3, с. 75.] (у Тургенева) и «Читать Катерина Львовна была не охотница…» [1, с. 64.] (у Лескова). Да и занятия, которые каждая для себя выбирает, являются, с одной стороны, неким вызовом обществу, не желанию мириться с установленными порядками, а с другой — элементарным желанием избавиться от скуки. Желанием, не культивирующим никаких душевных, духовных и моральных качеств. Елена уезжает с Инсаровым, потому что она охвачена жаждой борьбы, деятельности, о которой никогда ничего не читала, и не знает особенностей той среды, в которую ей предстоит попасть. Ей просто хочется быть в центре событий. Тем же отчасти можно объяснить и ее влечение к Дмитрию, который «учился и русской истории, и праву, и политической, экономии, переводил болгарские песни и летописи, собирал материалы о восточном вопросе…» [3, с. 91.]. Ее влекло к тому, чем занимался Дмитрий, к той кипучей деятельности, которая переросла в ее сознании в навящивую идею.

Катерина Львовна продвинулась дальше своей предшественницы — не просто захотела освободиться от скучной жизни в богатом свекровом доме, но достичь этого любым способом: «Поел Борис Тимофеевич на ночь грибков с кашицей, и началась у него изжога;…и к утру он умер, и как раз так, как умирали у него в амбарах крысы, для которых Катерина Львовна всегда своими собственными руками приготовляла особое кушанье с порученным ее хранению опасным белым порошком» [1, с. 72.]. В оправдание своей внезапно вспыхнувшей «любви» лесковская героиня нарушает не одну Божью заповедь. Сначала она перестает уважать родителя мужа, в чем, в некотором роде, просматривается ее связь с отношением к своим родителям героини Тургенева. Затем она преступает заповедь «не прелюбодействуй», изменяя мужу с работником Сергеем. И, наконец, когда Катерина Львовна понимает, что ее «счастью» могут помешать, решается на убийство своего свекра — Бориса Тимофеевича, мужа — Зиновия Борисыча, Феди Лямина — племянника мужа. Сбрасывая в воду любовницу Сергея, Катерина Львовна умирает сама, тем самым совершая самоубийство, заранее обрекая своего новорожденного ребенка на сиротство.

После написания повести «Леди Макбет Мценского уезда» в беседе с В. В. Крестовским Н. С. Лесков вспоминал: «А я вот, когда писал свою «Леди Макбет», то под влиянием взвинченных нервов и одиночества чуть не доходил до бреда. Мне становилось временами невыносимо жутко, волос поднимался дыбом, я застывал при малейшем шорохе, который производил сам движением ноги или поворотом шеи. Это были тяжелые минуты, которых мне не забыть никогда. С тех пор избегаю написания таких ужасов» [1, с. 432.].

Факт того, что отнимается чья-то жизнь, сам по себе является ужасным, но если это совершается руками женщины, предназначение которой давать жизнь, а не отнимать ее, степень этого ужаса начинает расти в геометрической прогрессии. Стремление Катерины в некотором роде эмансипироваться является по сути своей односторонним, сконцентрированным вокруг плоти и удовлетворения ее (плоти) мимолетных потребностей. Положение это даже не сродни теории Раскольникова, потому что там присутствует какое-либо обоснование, хоть и ужасающее своей дискриминацией, и как следствие угрызения совести, которыми мучится главный герой. В случае же с Катериной Львовной нет ни оснований, ни (что ужаснее всего) искреннего раскаяния, сигнализирующего о наличии духовной ипостаси человека. Этот образ, пожалуй, можно назвать точкой бифрукации в русской литературе, который впервые продемонстрировал женщину, которая является такой лишь с физиологической точки зрения. Что же касается внутреннего мира, мы осмелимся предположить, что наполненность его характеризуется понятием «анти»: антинравственность, антисострадание, антидуховность, антиумиление, антиархетип Матери.

В начале XX века явление эмансипации уже не вызывало той реакции, какой характеризовалось состояние общества в веке XIX. Женщины стали самостоятельными, имеющими право выбирать себе профессии и реализовывать свои способности на практике. Однако появление в русской литературе этого периода такого женского характера как Антонина, выведенного С. Н. Сергеевым-Ценским на страницах поэмы «Лесная топь», вызвало определенные волнения.

Антонина, будучи в детстве напуганной лесной шишигой, всю последующую жизнь чувствует себя не такой как все: «Антонина любила околицу… и любила смотреть в небо, так просто в самую синь, запрокинув назад голову.

Тогда небо казалось живым: кто-то плавал в нем темными и светлыми звездочками, легкими, как снежинки <…>

Антонина не знала, что это, и не знала, у кого спросить, и боялась спросить, чтобы не смеялись, но сама думала, что это ангелы» [2, с. 217].

После того, как Антонину выдали замуж за не любимого и абсолютно чужого ей человека, она оказывается в доме родителей мужа, откуда впоследствии уходит работать на лесопилку старовера Бердоносова. Интересно, что обстановка, в которой живет героиня Сергеева-Ценского в доме владельца лесопилки, очень напоминает жизнь Катерины Измайловой в доме свекра: «Комнат было много, и везде стояла простая дубовая мебель, а на этой мебели сидела и лежала задумавшаяся тишина, да из передних углов пугливо глядели черные, старинного письма, иконы, полинявшие, обожжен­ные» [2, с. 238.](С. Н. Сергеев-Ценский «Лесная топь») — «Везде чисто, везде тихо и пусто, лампады сияют перед образами, а нигде по дому ни звука живого, ни голоса человеческого» [1, с. 67.] (Н. С. Лесков «Леди Макбет Мценского уезда»). Жизнь Антонины сама по себе напоминает топь, которая со временем затягивает все больше и больше, не давая возможности вырваться. Единственным своеобразным вызовом подобному существованию может служить тот факт, что героиня намеренно оставляет своего новорожденного ребенка-урода в горящем доме, не желая мириться со своим «наказанием»: «И на что она вам нужна была? Урод! Ведь она урод была! — вдруг закричала, пошатнувшись вперед Антонина. — Вы бы над ней измывались, проходу бы ей не давали, кабы жива была!...Теперь стала нужна, как сгорела, а как жива была: терпи, ягодка, — это тебе в наказание дадено… Да я, может, не хочу терпеть!... Не за что меня наказывать! Не хочу терпеть, вот и все! Душа у меня сгорела! Не могу терпеть, вот и все!» [2, с. 225]. Фактически, Антонина преступает ту же заповедь, что и Катерина Измайлова: «не убий», однако разница между ними все же существует.

В отличие от Катерины Львовны героиня Сергеева-Ценского искренне раскаивается в содеянном ею: «…она стала странная и пугливая и бредила по ночам ребенком…» [2, с. 226], «Лезла в глаза маленькая девочка с родимым пятном, совсем маленькая — красный кусок мяса, — чужая и забытая  и потом вдруг своя и знакомая до последнего сгиба крохотного пальца…» [2, с. 229]. Желая хоть как-то искупить свою вину перед небом и людьми, героиня вступает в отношения со сторожем Зайцевым, перенесшим болезнь, «которая долго гноила его и, наконец, ушла, обезобразив так, что его пугались дети» [2, с. 226]. Но главным отличием Антонины от героинь, охарактеризованных выше, является наличие у нее души; души раскаивающейся, сопереживающей, сострадающей, любящей, как бы парадоксально это не звучало. Она искренне сопереживает жене Бердоносова — «высокой и худой, тихой бабе Александре» [2, с. 238], понимая, как нелегко ей приходиться переносить жестокость и побои мужа. К ней тянется «слабоумный тридцатилетний Тиша, старший сын Бердоносова» [2, с. 238]. Она искренне любит Фрола — младшего сына владельца лесопилки. Ей не нужны ни кипучая деятельность, как Елене Стаховой, ни так называемого «права на любовь», как Катерине Измайловой. Она не требует ничего. Хотя она могла пойти тем же путем, что и леди Макбет, в достижении цели быть с Фролом. Однако Антонине не важна физиологическая сторона отношений. Главное для нее — духовность, которая и определяет ее отношение к миру и людям.

Таким образом, представляется возможность проследить некое развитие женского характера на различных этапах прививания эмансипации на русскую почву. Вектор подобных изменений направлен от дилетантизма к самообразованию, от индивидуализма к семейственности, от безразличия к сопричастности, от черствости души к раскаянию, от физического к духовному.

Список литературы:

1.        Лесков Н. С. Собрание сочинений в 11-ти томах. Т. 1. — М.: Художественная литература, 1956. — 465 с.

2.        Сергеев-Ценский С. Н. Собрание сочинений в 12-ти томах. Т. 1. — М.: Издательство «Правда», Библиотека «Огонек», 1967. — 598 с.

3.        Тургенев И. С. Полное собрание сочинений и писем в 28-ми томах. Т. 8. —М.: Наука, 1960. — 450 с.