Телефон: 8-800-350-22-65
WhatsApp: 8-800-350-22-65
Telegram: sibac
Прием заявок круглосуточно
График работы офиса: с 9.00 до 18.00 Нск (5.00 - 14.00 Мск)

Статья опубликована в рамках: LIV Международной научно-практической конференции «В мире науки и искусства: вопросы филологии, искусствоведения и культурологии» (Россия, г. Новосибирск, 16 ноября 2015 г.)

Наука: Филология

Секция: Русская литература

Скачать книгу(-и): Сборник статей конференции

Библиографическое описание:
Кудрявкин С.С. ЗНАКОВЫЙ МИР ТВОРЧЕСКОГО НАСЛЕДИЯ М.Ю. ЛЕРМОНТОВА В ПРАГМАТИЧЕСКОМ ОСВЕЩЕНИИ // В мире науки и искусства: вопросы филологии, искусствоведения и культурологии: сб. ст. по матер. LIV междунар. науч.-практ. конф. № 11(54). – Новосибирск: СибАК, 2015.
Проголосовать за статью
Дипломы участников
У данной статьи нет
дипломов
 
ЗНАКОВЫЙ  МИР  ТВОРЧЕСКОГО  НАСЛЕДИЯ  М.Ю.  ЛЕРМОНТОВА  В  ПРАГМАТИЧЕСКОМ  ОСВЕЩЕНИИ

Кудрявкин  Сергей  Серафимович

канд.  фил.  наук,  доцент  кафедры  русского  языка  и  литературы

Мичуринского  государственного  аграрного  университета,

РФ,  г.  Мичуринск-наукоград

E-mailsks.filolog@mail.ru

 

THE  SYMBOLIC  WORLD  OF  THE  CREATIVE  HERITAGE  OF  M.YU.  LERMONTOV  IN  A  PRAGMATIC  VIEW

Sergey  Kudryavkin

candidate  of  Philology,  assistant  professor  of  Russian  and  Literature  Department,

Michurinsk  State  Agrarian  University,

Russia,  Michurinsk-  Science  Town

 

АННОТАЦИЯ

Цель  настоящей  статьи  заключается  в  выявлении  специфики  восприятия  героями  произведений  М.Ю.  Лермонтова  знаковой  сущности  предметов,  явлений  и  событий  окружающего  их  художественного  мира.  В  качестве  основного  в  статье  выступил  семиотический  метод  исследования,  позволивший  придти  к  следующему  выводу.  Наиболее  внимательны  к  знакам  герои,  принадлежащие  к  светскому  обществу:  с  помощью  знаков  они  даже  пытаются  влиять  на  ход  событий.  В  открытой  оппозиции  к  вниманию  к  знакам  со  стороны  человека  находится  индифферентность  к  ним  со  стороны  природы.  Желание  же  лирического  героя  слиться  с  природой  и  вселенной  неизбежно  влечет  за  собой  согласие  на  беззнаковость  и  бесследность  собственного  существования. 

ABSTRACT

The  purpose  of  this  article  is  to  identify  the  perception  of  iconic  essence  of  objects,  phenomena  and  events  by  M.Yu.  Lermontov’s  characters  of  surrounding  literary-artistic  world.  The  semiotic  research  method  determined  as  the  main  research  method  allowed  to  come  to  the  following  conclusion.  The  characters  belonging  to  the  high  society  are  the  most  attentive  to  the  signs:  by  means  of  signs  they  even  try  to  influence  on  the  course  of  events.  In  the  open  opposition  to  the  attention  to  the  signs  of  the  person  is  the  nature’s  indifference  to  them.  The  lyrical  hero’s  desire  is  to  unite  with  nature  and  the  universe  and  it  inevitably  entails  consent  to  own  existence  without  signs  and  traces.

 

Ключевые  слова:  вариативность;  знак;  информация;  прагматика

Keywords:  variation;  sign;  information;  pragmatics.

 

Знаковый  мир  художественного  наследия  М.Ю.  Лермонтова  достаточно  разнообразен:  звуки,  имена,  портреты,  памятники,  надгробия  и  ландшафтные  знаки,  улицы  и  площади,  города,  локоны  волос,  одежда,  визитки,  перстни,  ожерелья  и  браслеты  –  вот  далеко  не  полный  перечень  самых  различных  предметов,  явлений,  событий,  несущих  в  себе  какую-либо  информацию  для  героев  или  о  героях.

Специфика  отношений  человека  (пользователя)  и  знака  стала  основным  предметом  исследования  прагматики  как  одного  из  разделов  семиотики.  Цель  настоящей  статьи  заключается  в  рассмотрении  некоторых  особенностей  восприятия  героями  лермонтовских  произведений  всего  того  в  окружающем  их  мире,  что,  по  их  мнению,  обладает  (или  способно  обладать)  знаковой  сущностью. 

Одна  из  основных  особенностей  отношения  героев  произведений  Лермонтова  к  знакам  –  вариативность  их  восприятия.  Утверждение  Заруцкого,  героя  драмы  «Странный  человек»,  «…вещи  делают  впечатление  на  сердце,  смотря  по  расположению  сердца…»  [2,  т.  3,  с.  287]  носит  программный  характер. 

В  драме  «Маскарад»  есть  принципиально  близкое  понимание  знака.  Главный  герой  на  маскараде,  не  без  лермонтовской  иронии,  замечает  по  поводу  наполнивших  праздничную  залу  масок:

«  …Да  маски  глупой  нет:

Молчит…  таинственна,  заговорит…  так  мило.

Вы  можете  придать  ее  словам

Улыбку,  взор,  какие  вам  угодно…»  [2,  т.  3,  с.  364] 

Маска  –  знак  особенный,  не  просто  молчащий,  но  скрывающий  обозначаемое,  точнее,  подменивающий  его  суть.  Но  в  данном  случае  важно  подчеркнуть  иное:  знак  располагает  к  вариативности  его  расшифровки,  свободе  интерпретации  и  прочтения.

В  «Княгине  Лиговской»  описана  светская  беседа  на  званом  обеде  у  Печориных,  где  между  княгиней  Верой  и  неким  дипломатом  завязалась  дискуссия  по  поводу  Москвы.  В  репликах  обоих  заметно  явное  восприятие  старой  столицы  именно  как  знака,  но  раскрывающего  различные  смыслы.  Для  дипломата,  «длинного  и  бледного,  причесанного  a  la  russe  и  говорившего  по-русски  хуже  всякого  француза»,  Москва  была  «только  великолепным  памятником,  пышной  и  безмолвной  гробницей  минувшего».  Оппонирующая  ему  княгиня  придерживается  иной  точки  зрения:  «Я  люблю  Москву.  С  воспоминаниями  об  ней  связана  память  о  таком  счастливом  времени!..»  [2,  т.  4,  с.  218].  В  принципе,  светская  дискуссия  носит  несколько  некорректный  характер,  так  как  мнения  оппонентов  лежат  в  разных  плоскостях.  Холодному  дипломату-петербуржцу  Москва  представляется  только  официальным  знаком  российской  истории,  и  знаком,  естественно,  истории  ушедшей.  Отсюда  и  соответствующая  лексика:  памятник,  гробница,  минувшее.  Для  княгини  Веры  Москва  не  исторический  знак,  а  знак  частный,  личностный,  знак  детства  и  юности,  теплота  воспоминаний  о  которых  согревает  и  сам  знак. 

В  унисон  прокомментированной  цитате  из  «Княгини  Лиговской»  звучит  и  цитата  из  поэмы  «Сказка  для  детей».  Нина,  героиня  поэмы,  выросла  в  старинном  особняке,  описание  которого  выдержано  в  готических  тонах.  Но  страх  от  сумрачных  зал  с  высокими  колоннами  и  зеркалами  со  временем  исчез.  Героиня  «привыкла  толковать  по-своему  развалин  говор  странный…»  [2,  т.  3,  с.  499].  Повествователь-бес,  сниженный  вариант  своего  родного  брата  Демона,  а  вместе  с  ним  и  автор,  намечают  возможность  двойственного,  как  минимум,  прочтения  знаков.  Например,  о  слышимых  шорохах  говорится  «то  были  тени  предков  –  или  мыши!»  [2,  т.  3,  с.  499]. 

Показательно,  что  двойственность  четко  соответствует  оппозициям  ирреальное  –  реальное  или  идеальное  –  материальное.  Показательно  так  же  и  то,  что  Нина  выбирает  для  себя  романтически-идеалистическую  трактовку  окружающего  мира:  ее  «мысль  горячая»  стала  «летать  над  бледною  головкой  и  туманный,  воздушный  рой  видений  навевать…»  [2,  т.  3,  с.  499–500].  Важно,  наконец,  и  то,  что  автор  и  повествователь  находят  «прочтение»  Нины  правильным,  относят  ее  душу  к  тем,  «которым  рано  все  понятно». 

Допуская,  таким  образом,  многочисленные  толкования  знаков,  Лермонтов  вовсе  не  считает  все  варианты  верными  и  непогрешимыми.  Явный  приоритет  отдается  идеалистическому  мировоззрению  и  соответствующей  трактовке.  Правильно  «читать»  окружающий  мир  знаков  способны  немногие.  Так,  в  «Вадиме»  он  пишет:  «…великие  души  имеют  особенное  преимущество  понимать  друг  друга;  они  читают  в  сердце  подобных  себе,  как  в  книге,  им  давно  знакомой;  у  них  есть  приметы,  им  одним  известные  и  темные  для  толпы;  одно  слово  в  устах  их  иногда  целая  повесть,  целая  страсть  со  всеми  ее  оттенками…»  [2,  т.  4,  с.  23–24].  Вновь  перед  читателем  оппозиция,  где  с  одной  стороны  –  знакомая  толпа,  а  с  другой  –  «великие  души»,  то  есть  духовная  элита  человечества.

Однако  не  только  герой  может  верно-неверно  прочесть  знак,  но  и  сам  знак  может  быть  «верным»  или  «неверным»,  иначе  –  знак  может  более  или  менее  точно  и  полно  выражать  обозначаемое,  быть  более  или  менее  ему  соответствующим.

Не  однажды  в  произведениях  Лермонтова  звучит  мысль  о  возможном  несоответствии  имени  как  знака  обладателю  имени.  В  “Menscen  und  Leidenscaften”,  например,  уже  упоминавшийся  Заруцкий  не  без  дипломатической  расчетливости  обращается  к  Любови  Волиной  с  просьбой  о  помощи  в  его  любовных  отношениях  с  ее  сестрой  Элизой:  «…Знавали  ли  вы  страданья  любви,  вы  носите  ее  имя,  отвечайте,  протекал  ли  огонь  ее  по  вашим  жилам?..»  [2,  т.  3,  с.  183].  Надежды  героя  основаны  прежде  всего  на  том,  что  Любовь  не  посмеет  «не  соответствовать»  своему  имени.  Косвенно,  здесь  же  присутствует  идея  обязывающего  начала  в  знаке,  заставляющего  не  только  знак  быть  точным  выражением  обозначаемого,  но  и  обозначаемое  быть  вполне  соответствующим  своему  знаку.

Вместе  с  тем  Лермонтов  выносит  решение  проблемы  адекватности  знака  обозначаемому  за  рамки  человеческой  компетентности.  Люди  искусства,  поэты  наиболее  часто  встают  перед  вопросом  о  нахождении  знаков-средств  для  передачи  и  выражения  своих  мыслей  ощущений.  И  абсолютно  точных  знаков  никогда  не  находят: 

«…  Сладость  есть

Во  всем,  что  не  сбылось,  –  есть  красоты

В  таких  картинах;  только  перенесть

Их  на  бумагу  трудно;  мысль  сильна,

Когда  размером  слов  не  стеснена,

Когда  свободна,  как  игра  детей,

Как  арфы  звук  в  молчании  ночей!» 

«1831-го  июня  11  дня»  [2,  т.  1,  с.  193]

Лермонтов,  таким  образом,  присоединяется  к  русским  романтикам,  исповедующим  идею  «невыразимости»  (например,  В.А.  Жуковский  в  «Невыразимом»,  Ф.И.  Тютчев  в  «Silentium!»).

Рассматривая  знаковую  систему  художественного  мира  Лермонтова  сквозь  призму  прагматики,  нельзя  не  обратиться  к  вопросу  о  нужности  или  ненужности  знаков  для  автора  и  его  героев. 

В  решении  данной  проблемы  Лермонтов  не  однозначен.  Противоречивая  диалектика  позиции  достаточно  четко  видна  хотя  бы  из  следующего  фрагмента  стихотворения  «1830.  Майя.  16  число»:

«Боюсь  не  смерти  я.  О  нет!

Боюсь  исчезнуть  совершенно.

Хочу,  чтоб  труд  мой  вдохновенный

Когда-нибудь  увидел  свет;

Хочу  –  и  снова  затрудненье!

Зачем?  что  пользы  будет  мне?..»  [2,  т.  1,  с.  135] 

Лирический  герой  понимает  творчество  как  собственный  знак,  позволяющий  ему  не  исчезнуть  совершенно  и  после  смерти  продолжить  инобытие  на  «этом»,  земном  свете  именно  с  помощью  знака.  Поэтому  творчество  в  частности  и  знак  в  принципе  необходимы  герою  для  решения  стратегической  задачи  пребывания  в  памяти  поколений  и  обретения  бессмертия.  Но  уже  финал  цитаты  ставит  под  большое  сомнение  целесообразность  как  данного  «предприятия»  в  целом  (не  исчезнуть  совершенно),  так  и  средства  его  осуществления  –  воплощения  себя  в  знаке-творчестве.

Ненужность  знаков  обусловлена  в  произведениях  рядом  причин.  Одна  из  них  –  нежелательность  информации,  в  знаках  заключенной.  Часто  герой,  не  желающий  тревожить  себя  негативной  информацией  и  стремящийся  пребывать  в  состоянии  покоя,  несет  в  себе  более  или  менее  выраженное  эгоистическое  начало.  Подтверждением  тому  служит  признание  Печорина,  сделанное  Вернеру  перед  дуэлью  с  Грушницким:  «Видите  ли,  я  выжил  из  тех  лет,  когда  умирают,  произнося  имя  своей  любезной  и  завещая  другу  клочок  напомаженных  или  ненапомаженных  волос.  Думая  о  близкой  и  возможной  смерти,  я  думаю  об  одном  себе…»  [2,  т.  4,  с.  442].  В  этой  фразе  не  только  отрицание  сентименталистического  мироощущения,  но  и  утверждение  крайней  субъективно-идеалистической  позиции  романтического  героя,  признающего  единственно  достойным  предметом  познания  и  внимания  лишь  собственное  Я  и  его  внутренний  мир.

В  антитетичном  лермонтовском  мире  противоречивыми  могут  оказаться  даже  причины,  порождающие  общее  следствие.  В  своеобразной  оппозиции  и  к  нежелательности,  и  к  пренебрежительному  безразличию  как  причинам  ненужности  знаков  выступает  причина  излишества  знака  именно  потому,  что  информация  и  без  него  присутствует  в  памяти  пользователя  и  не  может  быть  даже  временно  забытой  в  силу  ее  жизненной  важности  для  героя.  Примеров  тому  немало  в  произведениях  Лермонтова.  В  программном  стихотворении  «1831-го  июня  11  дня»  есть  такие  стихи:

«И  сердце  полно,  полно  прежних  лет,

И  сильно  бьется;  пылкая  мечта

Приводит  в  жизнь  минувшего  скелет,

И  в  нем  почти  всё  та  же  красота…»  [2,  т.  1,  с.  189] 

Как  видно,  «скелет  минувшего»  вызывается  к  жизни  не  каким-то  знаком,  а  пылкой  мечтой,  то  есть  воспоминанием,  существующим  в  сознании  героя  автономно  от  внешних  катализаторов. 

  На  двойственность  сознания  лермонтовского  лирического  героя  исследователи  указывали  неоднократно  [См.:  1;  3;  5].  Помня  свое  небесное  происхождение,  лирический  герой  чувствует  себя  накрепко  связанным  с  землей  и  не  может  представить  бесплотного  счастья  и  блаженства.  Данное  противоречие  мировоззрения  героя  и  его  автора  нашло  косвенное  отражение  и  в  их  отношении  к  знакам.

Героя  поэмы  «Исповедь»  явно  не  устраивает  следующая  перспектива: 

«…Я,  свежий,  пылкий,  молодой,

Который  здесь  перед  тобой,

Живу,  как  жил  тому  пять  лет,

Весь  превращуся  в  слово:  нет!..

И  прах,  лишенный  бытия,

Уж  будет  прах  один,  –  не  я!..»  [2,  т.  2,  с.  154] 

С  его  точки  зрения  такие  знаки  как  слово  и  прах  не  просто  нежелательны,  но  и  лишены  бытия,  они  слишком  несущественны.  Герой  не  согласен  на  бесплотно-знаковое  существование,  и  за  этим  отказом  отчетливо  просматривается  потребность  существования  реального,  материального.

В  то  же  время  в  произведениях  Лермонтова  можно  встретить  неприятие  знаков  как  феномена  слишком  земного  и  конкретного  со  стороны  представителей  ирреального  мира. 

В  поэме  «<Азраил>»  вопрос  Девы  о  его  имени  главный  герой  находит  несущественным:  «Что  до  названия?  Зови  меня  твоим  любезным,  пускай  твоя  любовь  заменит  мне  имя,  я  никогда  не  желал  бы  иметь  другого.  Зови,  как  хочешь,  смерть  –  уничтожением,  гибелью,  покоем,  тлением,  сном  –  она  всё  равно  поглотит  свои  жертвы…»  [2,  т.  2,  с.  126–127].  В  словах  Азраила  выражена  идея  независимости  обозначаемого  от  обозначающего;  сущего  от  того  знака,  под  которым  это  сущее  известно  в  мире  явного;  первичного  от  вторичного. 

Есть,  наконец,  и  еще  одна  причина  ненужности  знаков.  Она  мрачно  примиряет  два  предыдущих  антитетичных  тезиса  (обозначение  бесплотного  плотским  и  плотского  бесплотным)  и  вытекает  из  идеи  о  несуществовании  инобытия,  об  отсутствии  ирреального  мира.  Главный  герой  драмы  «Menscen  und  Leidenscaften»  Юрий  Волин,  несомненно,  выражающий  одну  из  сторон  авторского  сознания,  в  диалоге  с  Любовью  безрадостно  констатирует:  «Друг  мой!  нет  другого  света…  есть  хаос…  он  поглощает  племена…  и  мы  в  нем  исчезнем…  мы  никогда  не  увидимся…  разные  дороги…  все  к  ничтожеству…  Прощай!  мы  никогда  не  увидимся…  нет  рая  –  нет  ада…  люди  брошенные  бесприютные  созданья…»  [2,  т.  3,  с.  251].  Вопрос  о  способности  знаков  выполнять  трансцендентные  функции  передачи  информации  из  одного  мира  в  другой,  теряет  всякий  смысл  –  «нет  другого  света»;  передавать  ничего  не  надо,  так  как  некуда;  и,  стало  быть,  потребность  в  знаках  практически  отпадает.

В  художественном  мире  Лермонтова  есть  еще  один  «герой»,  который  не  испытывает  ни  малейшей  потребности  в  знаках.  Не  потому,  что  «не  верит»  в  иной  мир.  И  не  потому,  что  не  считает  возможным  бесплотное  кодирование  материальной  информации,  или,  наоборот,  конкретно-осязательное  обозначение  бесплотных  субстанций  и  идей.  Этот  «герой»  вообще  ни  во  что  не  верит  и  ни  о  чем  мучительно  не  размышляет,  потому  что  он  –  природа.

В  одном  из  лирических  отступлений  «Вадима»  противопоставлены  человеческие  претензии  и  свободная  воля  стихии,  проявлением  которой  в  данном  случае  является  река.  «Кто  из  вас  бывал  на  берегах  светлой  <Суры>?  –  кто  из  вас  смотрелся  в  ее  волны,  бедные  воспоминаньями,  богатые  природным,  собственным  блеском!  –  читатель!  не  они  ли  были  свидетелями  твоего  счастия  или  кровавой  гибели  твоих  прадедов!..  но  нет!..  волна,  окропленная  слезами  твоего  восторга  или  их  кровью,  теперь  далеко  в  море,  странствует  без  цели  и  надежды  или  в  минуту  гнева  расшиблась  об  утес  гранитный!  –  Она  потеряла  дорогой  следы  страстей  человеческих,  она  смеется  над  переменами  столетий,  протекающих  над  нею  безвредно,  как  женщина  над  пустыми  вздохами  глупых  любовников…»  [2,  т.  4,  с.  44].  Люди  хотели  бы  видеть  в  реке  знак  собственной  истории  или  истории  своих  предков,  но  река  не  хочет  этого.  Природа  слишком  безразлична  к  человеку,  чтобы  беречь  о  нем  память  для  него  или  для  себя,  она  не  хочет  быть  знаком  чьим-то  или  чего-то.

В  какой-то  степени  программным  в  свете  анализируемого  вопроса  об  отношении  природы  к  знакам  выступает  фрагмент  из  поэмы  «Демон»:

«…Средь  полей  необозримых

В  небе  ходят  без  следа

Облаков  неуловимых

Волокнистые  стада.

Час  разлуки,  час  свиданья  – 

Им  ни  в  радость,  ни  в  печаль;

Им  в  грядущем  нет  желанья

И  прошедшего  не  жаль...»  [2,  т.  2,  с.  515–516] 

Облака  не  оставляют  следа.  Это  –  закон  природной  жизни.  У  природы  отсутствует  само  понятие  связи  времен,  потому  прошлое  нет  нужды  «переносить»  в  настоящее  и  хранить  в  будущем. 

Теперь  рассмотрим  некоторые  причины,  обусловливающие  важность  и  нужность  знаков.  Колебания  в  решении  лирическим  героем  вопроса  об  инобытии  оставляют  возможность  для  выполнения  знаками  трансцендентной  функции.  Узнавание  в  мире  том  чего-то  или  кого-то  из  мира  этого  –  событие  важное  для  героя.  В  миниатюре  «Они  любили  друг  друга  так  долго  и  нежно…»  неузнавание  героями  друг  друга  в  потустороннем  мире  есть  источник  трагического:

«…И  смерть  пришла:  наступило  за  гробом  свиданье…

Но  в  мире  новом  друг  друга  они  не  узнали…»  [2,  т.  1,  с.  534].

За  время  своего  земного  существования  герои  не  успели  (или  не  захотели)  накопить  нематериальные  знаки,  возникающие  в  процессе  доверительного  и  искреннего  общения:  звуки  и  речи,  ничтожные  по  значению,  но  сильные  по  знаковости  и  закодированные  от  других.

Другая,  не  менее  важная  причина  необходимости  знака  –  желание  остаться  в  памяти  поколений.  С  этим  связан  мотив  следа,  достаточно  определенно  звучащий  в  произведениях  Лермонтова  параллельно  с  мотивом  современного  поэту  поколения.  Знак-след  нужен  лирическому  герою  и  его  сверстникам,  чтобы  вписаться  в  мировую  историю.  Однако  бездеятельное  и  пассивное  поколение  не  сумеет  этого  добиться.  Идея  неспособности  современников  оставить  свой  след  лежит  в  основе  многих  стихотворений  Лермонтова,  «Отрывок»  и  «Дума»,  пожалуй,  самые  яркие  среди  них. 

Важность  знаков  для  некоторых  героев  лермонтовских  произведений  подтверждается  также  различными  действиями,  которые  эти  герои,  а  порой  и  автор,  совершают  со  знаками.  В  «Маскараде»  оперирование  знаками  особенно  активно  и  замысловато.  Герои  драмы  не  только  обозначают-клеймят,  но  и  подменяют  знаки,  манипулируют  ими,  и  именно  эти  подмены  составляют  суть  драматической  интриги  и  действия.

Центральной  и  сюжетоформирующей  подменой  драмы  является  действие  баронессы  Штраль,  выдающей  знак  Нины  (браслет)  за  собственный.  Любопытно,  что  браслет  как  знак  «отказался»  менять  заключенную  в  нем  информацию  и  остался  знаком  Нины,  а  также  знаком  любви  Арбенина.  В  этой  связи  факт  потери  Ниной  знака  любви  и  доверия  Арбенина  приобретает  символическое  звучание.  То,  что  знак  высоких  чувств  оказался  во  власти  эгоистически  мелких  интересов  общества  и  стал  предметом  обмана  и  подлога,  должно  неизбежно  повлечь  за  собой  гибель  самих  чувств. 

Своеобразную  подмену  знаковой  сути  ядовитого  порошка  пытается  осуществить  и  сам  Арбенин.  В  свое  время  («тому  назад  лет  десять»)  герой  проигрался  «до  капли»  и  в  отчаянье  решил  попытать  счастья  еще  раз,  быть  может,  последний.  Купив  яду,  он  вернулся  к  игорному  столу.  «Последний  рубль  в  кармане  дожидался  //  С  заветным  порошком  –  риск,  право,  был  велик;  //  Но  счастье  вынесло…»  [2,  т.  3,  с.  452].  С  тех  пор  герой  хранит  заветный  порошок,  который  воспринимает  «талисманом  таинственным  и  чудным».  Яд,  знак  смерти  и  гибели,  Арбенин  превращает  для  себя  в  знак  удачи  и  спасения.  Это  уже  может  рассматриваться  как  своего  рода  провокация  по  отношению  к  злу.  И,  в  конце  концов,  знак  возвращает  себе  свое  негативное  содержание.  Из  оберега  он  трансформируется  не  просто  в  знак  смерти,  но  в  знак  убийства  и  несправедливости,  знак  обмана. 

В  драме  совершается  и  еще  одна  подмена  знаков.  Героиня  «Маскарада»  на  протяжении  всего  действия  выступает  перед  зрителем  и  другими  героями  под  знаком-именем  Нина,  тогда  как  ее  истинное  имя  –  Анастасия.  Лишь  однажды  один  из  периферийных  персонажей  пьесы,  некто  Петков,  обращается  так  к  героине:  «Настасья  Павловна  споет  нам  что-нибудь…».  На  данную  замену  в  лермонтоведении  уже  обращалось  внимание,  и  она  объяснялась  как  дань  светско-салонной  традиции  той  эпохи  [См.:  4].  В  свете  анализируемой  темы  видится  возможным,  в  целом  принимая  объяснение,  несколько  иначе  расставить  акценты.  Во-первых,  подмена  имени  актуализирует  оппозицию  истинное  –  фальшивое,  за  которой  можно  увидеть  параллельную  ей  оппозицию  общечеловеческое  –  светское.  Во-вторых,  отказ  от  изначального  знака-имени  и  замена  его  знаком  светски-игрушечным  и  чужеродным  чреваты  наказанием  и  бедой.  И  в  «Маскараде»  страдают  все  герои,  пытающиеся  манипулировать  знаками:  баронесса  покидает  свет  и  обрекает  себя  на  уединение  в  деревне;  Нина  гибнет  от  яда;  Арбенин  сходит  с  ума.  Стоящий  наиболее  близко  от  них  Звездич  также  оказывается  втянутым  в  водоворот  роковых  событий  со  знаками  и  выходит  из  истории  живым,  но  несчастливым:  он  «навек  лишен  спокойствия  и  чести». 

Идейное  содержание  лермонтовских  произведений  позволяет  считать  внимание  к  знакам  особенно  пристальным  в  светском  обществе.  Драма  «Маскарад»,  в  частности,  наиболее  очевидно  свидетельствует  о  важности  роли,  которую  могут  играть  в  судьбах  героев  различные  знаки,  о  том,  насколько  активным  может  быть  их  вмешательство  в  дела  героев  и  насколько  часто  сами  герои  пытаются  влиять  на  ход  событий  с  их  помощью.  В  открытой  оппозиции  к  вниманию  к  знакам  со  стороны  человека  находится  индифферентность  к  ним  со  стороны  природы.  Желание  же  лирического  героя  слиться  с  природой  и  вселенной  неизбежно  влечет  за  собой  согласие  на  беззнаковость  и  бесследность  его  существования. 

 

Список  литературы:

  1. Коровин  В.И.  Творческий  путь  М.Ю.  Лермонтова.  –  М.:  Просвещение,  1973.  –  288  с.
  2. Лермонтов  М.Ю.  Собр.  соч.:  В  4  т.  –  М.-Л.:  АН  СССР,  1959.
  3. Лермонтовская  энциклопедия  /  Под  ред.  В.А.  Мануйлова.  –  М.:  Сов.  энциклопедия,  1981.  –  784  с.
  4. Пеньковский  А.Б.  Нина.  Культурный  миф  золотого  века  русской  литературы  в  лингвистическом  освещении.  –  М.:  Индрик,  1999.  –  520  с. 
  5. Фохт  У.Р.  Лермонтов.  Логика  творчества.  –  М.:  Наука,  1975.  –  190  с.
Проголосовать за статью
Дипломы участников
У данной статьи нет
дипломов

Оставить комментарий

Форма обратной связи о взаимодействии с сайтом
CAPTCHA
Этот вопрос задается для того, чтобы выяснить, являетесь ли Вы человеком или представляете из себя автоматическую спам-рассылку.