БИБЛЕЙСКАЯ ЦИТАТА В ТВОРЧЕСТВЕ М. УСПЕНСКОГО

«Догматические» тексты (они же «ключевые», «канонические») — та реальность, с которой приходится иметь дело в данном случае. В литературоведении отбор такого рода текстов производится с опорой на интуицию исследователя. Лингвисты предлагают более жесткие критерии, соотнося цитаты с генерализированными высказываниями, аккумулирующими в виде формул, правил, сентенций, суммы знаний о мире.

Критерием определения «догматических» текстов некоторые исследователи ставят частотность их цитирования.

Библейские цитаты, цель которых — выражение общечеловеческих истин, предписание норм поведения, характеризуется через авторитетную функцию. М.М. Бахтин в работе «Слово в романе» рассматривает в качестве «догматического» текста Библию. Библейская цитата у Бахтина не «двуголосое слово» и (в этом смысле) «мертвая цитата». Это качество библейской цитаты получает следующее обоснование. Контекст способен «исказить» «точно процитированные слова». Как результат происходят «смысловые и акцентные изменения в цитате» [1, с. 153]. Цитата, таким образом, вступает в «химическое соединение в смысловом и экспрессивном плане» с контекстом, а в результате меняется и цитата, и принявший ее текст. Автосемантизм свойственен только «авторитарному» слову: решающим признаком «авторитарного слова» является неизменяемость его семантики в ситуации нового контекста: «В него гораздо труднее вносить смысловые изменения с помощью обрамляющего его контекста, его смысловая структура неподвижна и мертва, ибо совершенна и однозначна, смысл его довлеет букве, окостеневает» [1, с. 155].

Библейская цитата в литературе ХХI века утрачивает авторитетную функцию, а вместе с тем обретает свойство «двуголосности», способность изменять свое значение в новом окружении.

Библия у М. Успенского цитируется свободно и подчас не для того, чтобы что-то доказать, а по-постмодернистски, в иронической функции.

Еще ранние произведения автора отличались одной очень характерной чертой — соединение в себе двух начал — фантастического и реалистического. Почти в каждом рассказе мы находим намек на нечистую силу. Демонологические образы фольклора нашли свое отражение и в христианских представлениях о бесах и дьяволе, которые, в свою очередь, также повлияли на народные представления о нечистой силе. Впоследствии все демонологические образы нашли свое воплощение в искусстве. Наиболее широко они отражены в художественной литературе. Нечистая сила в литературном произведении приобретала какие-то новые черты, утратила некоторые старые, интерпретировалась в зависимости от мировоззрения и задач автора.

В рассказах М. Успенского нечистая сила также выражает идеи и умонастроения автора. Ее роль в произведениях — еще больше подчеркивать недостатки геров:

«... супруги в конце концов обратились к очень старому, но проверенному способу — решили заложить свои души... Звездюки потребовали, чтобы им доставалось впредь все без очереди и по божеской, то есть государственной цене» [4].

 «А тут еще рука вернулась на прежнее место, и все узнали, что Колобихин обманщик, и была еще целая куча неприятностей — и Колобихину, и министру, и многим другим, чего, собственно, и добивался кое-кто, затеяв всю эту историю» [7] .

А поскольку действие рассказов происходит в советское время, в эпоху атеизма, то ситуация становится комической.

В трилогии «Там, где нас нет», «Время Оно», «Кого за смертью посылать» библейская цитата используется не только для того, чтобы подчеркнуть недостатки героев, но также образуется бесконечный диалог автора с современниками, а главное — предшественниками.

Всем известный библейский эпизод о построении вавилонской башни нашел отражение в произведении М. Успенского. Башня строилась потомками Хама, чтобы прославиться и не быть в подчинении у потомков Сима и Иафета. Но эта гордая затея людей была неугодна Богу, и Господь смешал язык строителей так, что они начали говорить на разных языках и перестали понимать друг друга. Тогда люди были вынуждены бросить начатую постройку и разойтись по земле в разные стороны. Таким образом, башня была не достроена вследствие того, что эта затея была не угодна Богу. У М. Успенского построение вавилонской башни также не заканчивается, но причина в другом: волхв Беломор собирает главного героя Жихаря во Время Оно и говорит ему:

 «… Поэтому отправишься ты в халдейскую страну Вавилон, к халдейскому царю Вавиле, который строит вышку до самого неба… надо ее порушить» [3, с. 158].

Создается комический эффект за счет того, что царь получает свое имя от названия города — Вавилон, а также устанавливается контакт между текстами. Эта реминисценция отсылает к источнику, который, по мнению автора, читателями будет опознан. Таким образом, создается приращение эстетического потенциала текста за счет расширения и даже разрастания его до бесконечности. Это усиливается тем, что и в Библии, и в произведении М. Успенского башню строят по одной причине — из-за гордости. По Библии, возвести башню надоумил сатана, в трилогии М. Успенского — Мироед. Этот герой у писателя является олицетворением зла, значит, он отождествляется с сатаной.

Прием интертекстуальности автор использует, чтобы привлечь внимание читателя, заинтересовать его, а опознание интертекстуальных ссылок предстает как увлекательная игра.

В Библии в книге «Бытие» (35: 25-35) Господь является Иакову в Лузе по возвращении его из Месопотамии, «и благословил его, и сказал ему Бог: имя твое Иаков; отныне ты не будешь называться Иаковом, но будет имя тебе: Израиль. И нарек ему имя: Израиль» [2].

В трилогии М. Успенского этот сюжет обретает новое звучание:

«— Не отпущу, покуда не благословишь! — вот что толковал незнакомец всю ноченьку.

— Будь ты неладен, блин поминальный! — воскликнул Жихарь. — Так бы сразу и сказал — благослови! Благословляю!

…Тот разжал смертельные объятия, откатился в сторону и встал на колени.

— И весь мой дом благослови, господин!

— Благословляю, — согласился Жихарь. — Жалко что ли?

— Наречешь ли меня не Иаковом, но Израилем?

— Сколько угодно, — сказал Жихарь…

— Буду ли побеждать человеков? — не унимался борец.

— Будешь, вздохнул Жихарь…» [3, с. 251].

Таким образом, используя пародию, автор меняет смысл библейского текста. Жихарь предстает в образе Бога, а Иаков — хитрецом евреем, ищущим везде только выгоду. Следующий эпизод еще более усиливает это впечатление:

Библия книга «Бытие» (28: 32-28):

«И увидел (Иаков) во сне: вот, лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот, Ангелы Божии восходят и нисходят по ней. И вот, Господь стоит на ней и говорит: Я Господь, Бог Авраама, отца твоего, и Бог Исаака… Землю, на которой ты лежишь, Я дам тебе и потомству твоему… и благословятся в тебе и в семени твоем все племена земные…» [2].

У М. Успенского:

«Во сне ему (Жихарю) привиделась лестница от земли до неба, и не какая-нибудь там приставная, нет — основательные каменные ступени. По лестнице, вздыхая и вытирая мокрый лоб, поднимался Иаков. А сам Жихарь стоял наверху и обещал гостеприимному хозяину с три короба — и того, и сего, и пятого, и десятого. Обещал силу, могущество, долголетие, удачу… Во сне, известное дело, язык без костей… Иаков же всему верил и кланялся болтуну на каждой ступени» [3, с. 254-255].

Всеобъемлющая авторская ирония ни на миг не оставляет героев, подчеркивая подчас, казалось бы, незначительные эпизоды. А устная, обиходно-разговорная речь не только формирует образы, но и усиливает эффект воздействия на читателя комической ситуации.

М. Успенский также пародирует историю Иакова:

… И нанялся к отцу Рахили,                И служил Иаков за Рахиль 7 лет.

хитрющему своему дядюш-                 И сказал Иаков Лавану: дай жену

ке Лавану в работники, и                     мою… Вечером же взял (Лаван)

волохал, как на каторге фа-                дочь свою Лию и ввел к нему…

раоновой, 7 годочков, после               Лаван сказал: … окончи неделю

чего ему привели страшно-                 этой, потом дадим тебе и ту за

ватую Лию и не велели жа-                 службу, которую ты будешь

ловаться… Следующие 7                     служить у меня еще 7 лет дру-

лет бедолага Иаков отраба-                гих. Иаков так и сделал… И

тывал уже непосредственно                (Лаван) дал Рахиль, дочь свою,

за Рахиль, но подлецу-дя-                    ему в жену… И служил у него

дюшке показалось мало и                    еще 7 лет других. … И как Ла-

работника терять не хоте-                   ван пошел стричь скот свой,

лось. К четырнадцати го-                     то Рахиль похитила идолов,

дам трудов праведных                          которые были у отца ее. Иаков

прибавилось еще 6 — уже                   же похитил сердце у Лавана

за приданое. Потом могу-                    Арамеянина, потому что не

чее терпение Иакова ис-                       известил его, что удаляется.

сякло, и он бежал с женами,                И ушел со всем, что у него

с добром и домашними богами… [3, с. 257]. было… [2, с. 31].

В отличие от романа, по книге «Бытия», Лаван догоняет Иакова, благословляет и возвращается домой.

Комический эффект достигается путем использования таких определений, как: «страшноватую Лию», «хитрющему дядюшке», «могучее терпение», «подлец-дядюшка». А так же «волохал, как на каторге фараоновой», «не велели жаловаться».

Естественно, каждый автор стремится описать созданный им иной мир, особенно актуальной становится проблема пространственного обозначения этой сотворенной реальности. Как правило, очерченность границы между мирами зависит от духовно-нравственных ориентиров создателя. И часто грань между Добром и Злом в современной литературе бывает размыта. Так происходит и у М. Успенского. Наиболее очевидно это в романе «Райская машина», поскольку библейская цитата обнаруживают себя на всех уровнях.

Одним из важнейших компонентов текста является его заглавие, в данном случае название — «Райская машина». При этом само словосочетание «райская машина» в тексте больше не используется. В финале же романа — в конце последней главы, то есть в его сильной позиции — появляется обобщающая метафора, коррелирующая с заглавием:

«Толпа двигалась медленно, и Роман Ильич то и дело различал в ней знакомые лица и фигуры. Даже майор Кыров был здесь, и Дима Сказка был здесь, и где-то впереди маячила стриженая круглая башка Панина, только к нему было не протолкаться.

Наверное, где-то была и Таня со своими маленькими изуродованными певцами…

— Видишь? — Мерлин схватил лайбона за руку.

— Чего тебе видишь?

— Город!

— Какой тебе город?

— А такой! Он расположен четвероугольником, и длина его такая же, как и широта… Стена его построена из ясписа, а сам город чистое золото, подобен чистому стеклу. Основания стены города украшены всякими драгоценными камнями… И двенадцать ворот как двенадцать жемчужин. Видишь, в главных воротах стоит ключарь Петр и приветствует нас?

— Сам ты Петр! — ответил Киджана. — У изгороди стоит слоненок Такунда и машет хоботом!» [6, с. 316-317].

Таким образом, текст характеризуется кольцевой композицией и заглавие «Райская машина» распространяется на все изображаемое.

Эпиграфы в романе М. Успенского — это цитаты, причем не только писателей, поэтов и философов, но и цитаты из Талмуда, энциклопедий:

«И в области райской я буду печально

О прежнем погибшем блаженстве мечтать» (Василий Жуковский) [6, с. 109].

«Рай: нет такого слова, которое было бы столь удалено от своего этимологического значения» (Вольтер) [6, с. 126].

«Сад Эдемский в шестьдесят раз больше Египта; он расположен в седьмой сфере небосвода, открывается двумя алмазными вратами и заключает в себе шестьсот тысяч ангелов с лучезарными ликами» (Талмуд) [6, с. 168].

Эпиграфы в романе соотносятся с последующей главой и помогают раскрыть ее смысл.

В романе можно также выделить ключевые слова. К этим словам можно отнести: черти или психи (так прозвали солдат из «UN Charity Forces»), черт (а также синонимы: дьявол, сатана и производные демоноговейный) чвель (пластинка с поперечными и продольными линиями, концентрическими кругами и примитивными фигурками людей и животных, которая является в романе генетическим свидетельством), Химэй (рай), Царство Небесное (и синонимы Град Небесный, Верхний мир), ад (синонимы: преисподня, Нижний мир).

Ключевые слова концентрируют внимание читателя на его сквозных образах и знаках, важных для понимания романа «Райская машина».

Через весь роман проходит ощущение смешения, информационного хаоса, подрыва устоев. М. Успенский заставляет читателя задуматься над вопросами: а что потом? Что будет за этим? Что будет с народами, у которых из-под ног выбили почву? Неужели спасутся только те, кто уйдет в изоляцию, в тайгу, обратно в каменный век, как это сделал эвенкский художник, а ныне шаман и вождь Толя Чарчикан? Но однозначного ответа автор не дает. Финал романа можно понимать по-разному. Конечно, хочется увидеть табличку «Выход — здесь», но открытый финал в лучших традициях русской литературы понадобился автору для того, чтобы напомнить читателю: выход там, где ты решишься выйти.

Но, тем не менее, силы Света и силы Тьмы в данном произведении не противостоят друг другу. Так, отшельник Илларион и падший ангел Денница вполне мирно общаются и даже едут в одной машине:

«Денница полез в кабину, схватив меня за рукав.

— Сядь между нами, — шепнул он. — Только отодвинь этого… от меня подальше. Мутит меня… Даже в детстве мимо церкви спокойно пройти не мог — припадки били…

— Ага! — торжествующе вскричал чуткий анахорет . — Да ведь ты, змий тонконогий, и должен при мне дискомфорт ощущать! Тосковать и томиться! Правильно тебя корежит! А вот возьму и оседлаю, как некоторый Афонский монах…

С этими словами отшельник уселся в кабину и захлопнул дверцу.

Речной есаул адских кровей не посмел закурить а присутствии праведника и вывел «Герцогиню» на шоссе» [6, с. 64].

Но праведник оказывается никаким не праведником:

« — Тут мы, пожалуй, и сойдем, — сказал молчальник. — Конец, Роман Ильич, моему обету…

— А от чего же вы спасались, батюшка?

— Да никакой я не батюшка, — сказал молодой старец. — И спасался я в скиту, понятное дело, от армии. А теперь, — он посмотрел на часы, — все. Двадцать восемь как одна копеечка» [6, с. 66].

Эта цитата подтверждает концепцию нового мышления, основным принципом которого становится утверждение, что нет ничего раз и навсегда установленного, безусловного и святого.

Как и в трилогии «Там, где нас нет», «Время Оно», «Кого за смертью посылать», в «Райской машине» М. Успенский использует библейские образы, чтобы привлечь внимание читателя. В ироническом освещении предстает образ монаха-молчальника:

«— Это же Илларион… — с ужасом и восхищением прошептал капитан. — Алала, ваше преподобие!

Я хотел что-то спросить, но вспомнил, что Илларион — известный молчальник…

— Братец мой солнышко! — воскликнул молчальник. — Поведай малым сим, что скороспешно я их обрящел, в урочный час поспел спасения ради. Был Иллариону глас во благовремении, были и знамения великие, и разверзлись очеса его, и узрел он, что… Короче, намекни пацанам, что с них пузырь хорошего вискаря…» [6, с. 54].

Таким образом, можно сделать вывод, что в творчестве М. Успенского библейская цитата утрачивает авторитетную функцию и служит лишь формальным приемом для утверждения собственной концепции мира — иллюзорного и парадоксального.

Список литературы:

1. Бахтин М.М. Слово в романе // Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М., 1975.

2. Библия. М.: Издание Московской патриархии, 1990.

3. Успенский М. Время Оно. М.: Эксмо, 2006.

4. Успенский М. Дефицит второго сорта //http://lib.ru/USPENSKIJM/rasskazy.txt.

5. Успенский М. Кого за смертью посылать. М.: Эксмо, 2006.

6. Успенский М. Райская машина. М.: Эксмо, 2009.

7. Успенский М. Рука в министерстве //http://lib.ru/USPENSKIJM/rasskazy.txt.

8. Успенский М. Там, где нас нет. М.: Эксмо, 2007.