СИСТЕМА  ВРЕМЕН  В  ТВОРЧЕСТВЕ  Н.С.  ГУМИЛЁВА

Ядрышникова  Елена  Владимировна

студент  3  курса  филологического  факультета  Стерлитамакского  филиала  БашГУ,  РФ,  Республика  Башкортостан,  г.  Стерлитамак

E-mail:  MishinaGV@yandex.ru

Мишина  Галина  Витальевна

научный  руководитель,  канд.  филол.  наук,  доцент  кафедры  русской  и  зарубежной  литературы  Стерлитамакского  филиала  БашГУ,  РФ,  Республика  Башкортостан,  г.  Стерлитамак

Различные  аспекты  времени  (бытовое  и  историческое,  личное  и  социальное)  могут  быть  как  в  центре  внимания  писателя  в  виде  образа  времени,  связанного  с  мотивом  движения,  развития,  становления,  с  противопоставлением  преходящего  и  вечного,  так  и  могут  быть  включены  в  другие  образы,  принимая  совершенно  иное  значение.

В  творчестве  Н.С.  Гумилева  категория  времени  предстает  не  только  в  виде  обозначения  конкретных  временных  промежутков,  но  часто  —  в  образе  Рока,  Судьбы,  Смерти,  которые  необходимо  преодолеть.  Иногда  Гумилев  указывает  на  реальное  время:  «И  восемь  раз  полумесяц  становился  луной  прежде,  чем  я  пришел  в  Занзибар»  [2,  с.  264].

Но  такие  случаи  достаточно  редки.  Создается  ощущение,  что  реальное  время  неинтересно  поэту.  Для  него  не  играет  роли  временная  протяженность  события,  оказавшего  влияние  на  душевное  состояние  лирического  героя,  важно  только  обозначить  его.  Поэтому  слова  «миг»  и  «час»  порой  выступают  как  синонимы.

Один  временной  промежуток  не  мыслится  частью  другого,  а  выступает  как  равный  ему.  Эта  неразличимость  мгновенья,  часа,  дня,  года  в  пределах  Вечности  наиболее  ярко  проявляется  в  стихотворениях  сборника  «Колчан»  (1915).  Это  стихи  о  войне,  где  время  и  пространство  обретают  особый  статус.  Под  влиянием  враждебной  стихии  человеческое  время  как  бы  сжимается.  В  каждое  мгновение  человек  на  войне  проживает  целую  жизнь,  стремясь  вобрать  в  себя  весь  окружающий  мир.  Все  человеческое  существование  делится  на  короткие  отрезки,  каждый  из  которых  —  целый  мир,  целая  жизнь.

Герой  освобождается  от  власти  времени  и  начинает  существовать  в  вечности.  Земные  час  или  день  значение  уже  не  имеют:

Мы  видели  горы,  лес  и  воды,

Мы  спали  в  кибитках  чужих  равнин,

Порою  казалось  —  идем  мы  годы, 

Казалось  порою  —  лишь  день  один.

(«Возвращение»)

Человек  начинает  мыслить  иными,  более  широкими  категориями,  приобщаясь  к  общемировому  движению,  вливаясь  во  всеобщий  процесс  развития,  но,  в  то  же  время,  являясь  носителем  фундаментальной  общечеловеческой  культуры,  лирический  герой  Н.С.  Гумилева  стремится  охватить  как  можно  большее  время.

Возникает  противоречие  между  реальной  жизнью  человека,  с  зависимостью  от  внешних  обстоятельств,  и  существованием  его  духа  в  бесконечном  бытии.  Е.А.  Подшивалова  отмечает:  «Жизнь  человека  в  истории  остается  у  Гумилева  драматической.  Но  жизнь  человека  в  культуре  с  ее  специфическим  функционированием,  позволяющим  преодолеть  притяжение  пространства  и  зависимость  от  времени  и  найти  собеседника,  невзирая  на  разделяющие  границы  и  века,  снимает  этот  драматизм»  [3,  с.  16].

Так  век  за  веком  —  скоро  ли,  Господь?  — 

Под  скальпелем  природы  и  искусства

Кричит  наш  дух,  изнемогает  плоть,

Рождая  орган  для  шестого  чувства.

(«Шестое  чувство»)

То,  что  неосуществимо  в  рамках  жизни  одного  человека,  становится  возможным  для  человека  в  целом.  Поэтому  у  Н.  Гумилева  «век  за  веком»  звучит  как  «день  за  днем»  или  «час  за  часом».  Но  ценность  отдельной  личности  не  становится  меньше,  потому  что  ее  существование  подготовлено  всей  предшествующей  культурой  и  представляет  собой  результат  общечеловеческого  развития  плюс  собственный  жизненный  опыт.  Возможно,  намеренно  поэт  смешивает  час  и  миг,  день  и  год,  сталкивает  временные  отрезки  друг  с  другом  с  целью  запутать  время,  обмануть  его,  убежать  от  конкретных  минут  в  бесконечность.

Человек  оказывается  вписан  в  человечество,  как  «современность  вписана  в  историю»  [3,  с.  21].  Гумилев  внесоциален  и  аполитичен  настолько,  насколько  это  возможно,  в  центре  его  внимания  –  непреходящие  ценности  и  человек  вообще.  Е.Г.  Эткинд  оценивает  литературную  позицию  Н.  Гумилева  как  «внеисторическую»:  «Н.  Гумилев  жил  в  послереволюционном  Петрограде,  но  и  он,  и  его  литературные  единомышленники  смотрели  на  «взбаламученную»  Россию  как  бы  не  видя  ее»  [6,  с.  43].

Н  Гумилев  видел  события  современности  сквозь  призму  общеисторического  движения.  Он  не  ставит  временных  ограничений  в  своих  произведениях.  Своеобразие  творчества  Н.  Гумилева  состоит  в  том,  что  он  обращается  не  к  бытовым,  не  к  частным,  а  к  знаковым,  освещенным  литературной  традицией  событиям.  То,  о  чем  пишет  поэт,  в  равной  степени  относится  к  прошлому,  настоящему  и  будущему,  поскольку  основывается  на  вечных  законах  связи  всего  живого.  Общеисторическое  движение  идет  по  кругу.  Важным  в  этом  смысле  становится  мотив  узнавания:  во  всем,  что  встречается  на  пути  человека,  угадывается  знакомое,  однажды  виденное.

Возникает  ощущение  бесконечной  повторяемости  событий.  То,  что  произошло  в  прошлом,  непременно  повторится  в  будущем,  которое  тоже  станет  прошлым  и  когда-нибудь  повторится.  В  каком  бы  направлении  ни  отправился  герой  Гумилева,  он  рано  или  поздно  вновь  окажется  в  точке  отправления.  Поэтому  герой  так  легко  проникает  в  прошлое  и  существует  в  нем,  как  в  настоящем.

Эти  идеи  были  присущи  всем  сферам  поэтической  жизни  начала  ХХ  века.  Жизнь  как  бы  разделилась  на  две  части:  реальную  жизнь  отдельного  человека,  обыденную,  временную,  где  слова,  обозначающие  определенные  отрезки  времени,  имеют  конкретное  значение;  и  на  вневременную  жизнь  в  круге  истории,  где  пространственные  границы  рушатся,  а  со  временем  происходят  метаморфозы:  мгновение  страдания  разрастается  в  вечность,  а  вся  человеческая  жизнь  умещается  в  одном  часе.  Встает  проблема  разрушающей  и  созидающей  роли  времени.

Философия  П.А.  Флоренского  убеждает  в  том,  что  время  —  только  приближение  человека  к  своему  концу,  время  —  враждебная  сила,  Рок,  воплощение  Судьбы  [5,  с.  530].  Время  реальное  —  убивающее  медленно.  Трагедия  заключается  в  том,  что  человек  замыкает  себя  в  рамки  собственной  Судьбы,  не  выходя  на  общечеловеческое  время  и  не  пытаясь  приобщиться  к  нему  через  мир  своей  души.  В  этом  смысле  человеческое  существование  конечно  и  поэтому  трагично. 

Возникает  необходимость  выйти  из  индивидуального  и  достичь  общемирового.  Если  человек  развивается  согласно  Божьей  воле,  живя  вечным,  то  в  этом  случае  каждая  минута  приближает  ищущего  к  совершенству  («Шестое  чувство»).  Созидающее  время  строит  новое  здание  человеческой  души,  основывающееся  на  бытии  по  всеобщим  законам  справедливости  и  красоты.  Поэтому  лирический  герой  Н.  Гумилева  постоянно  находится  в  состоянии  ожидания,  на  пути  к  истине.

В  системе  циклично  повторяющихся  прошедшего,  настоящего  и  будущего  у  Н.  Гумилева  главным  является  прошлое.  Это  связано  с  тем,  что  с  раннего  периода  творчества  у  героя  лирики  Гумилева  возникает  ощущение,  что  он  родился  не  в  том  месте  и  не  в  то  время.  Эта  неудовлетворенность  толкает  его  на  поиски  прародины  —  в  Африке,  Швеции,  Франции,  на  вечное  вспоминание  себя  прошлого  —  прапамять.  Постепенно  эти  поиски  и  воспоминания  переходят  из  плана  внешнего  во  внутренний,  духовный.

Причем  это  не  его  собственное  биографическое  прошлое,  а  общеисторическое.  Л.А.  Рапацкая  полагает,  что  это  является  стержневым  свойством  всего  «серебряного  века»:  «…  его  мысль  и  его  вкус  обращались  к  прошлому  и  дальнему;  его  архитектура  была  ретроспективной  и  на  всем  его  искусстве  лежал  налет  стилизации,  любования  чужим;  его  поэзия  ,  несмотря  на  внешнюю  новизну,  жила  наследием  предыдущего  столетия;  он  не  столько  творил,  сколь  воскрешал  и  открывал»  [4,  с.  189].  Эта  попытка  через  осмысление  прошлого  представить  себя  частью  общей  культуры.

Георгий  Иванов,  например,  искал  гармоническое  начало  в  прошлом,  обозначая  его  вещными  приметами.  Такими  приметами-сигналами  у  него  становятся  предметы,  принадлежащие  прошлому,  уникальные  в  своем  роде.  И  каждый  из  них  несет  на  себе  печать  интимных  переживаний  лирического  героя. 

Осип  Мандельштам,  будучи  в  рамках  той  же  поэтической  школы,  что  и  Гумилев,  обращается  к  образам  прошлого  («Бессонница.  Гомер.  Тугие  паруса»).  Но  в  его  творчестве  нет  стремления  реконструировать  мир  прошлого  в  реальные  образы,  остается  условность  мифа.  Центром  мироздания  у  Мандельштама,  в  отличие  от  Гумилева,  становятся  не  миры  прошлых  веков,  а  современность,  Петербург,  впитавшие  всю  предшествующую  культуру.

По  Гумилеву,  человеку  необходимо  обратиться  к  истокам,  где  слова  и  поступки  чисты,  где  имеют  значение  добро,  красота,  благородство.  Лирический  герой  Гумилева  не  находит  в  современности  отдохновения  для  своей  души.

Я  вежлив  с  жизнью  современною,

Но  между  нами  есть  преграда,

Все,  что  смешит  ее,  надменную,  — 

Моя  единая  отрада.

(«Я  вежлив  с  жизнью  современною…») 

Герой  —  во  многом  человек  с  мифологическим  сознанием,  поэтому  для  него  невозможно  гармоническое  восприятие  настоящего.  Поэтому  прошлое  начинает  восприниматься  как  более  реальное,  более  ощутимое,  нежели  настоящее  и,  тем  более,  будущее.  Возникает  своеобразная  «перестановка»  времени,  которую  М.М.  Бахтин  назвал  «исторической  инверсией»:  «…мифологическое  и  художественное  мышление  локализует  в  прошлом  такие  категории,  как  цель,  идеал,  справедливость,  совершенство,  гармоническое  состояние  человека  и  общества..,  здесь  изображается  как  уже  бывшее  в  прошлом  то,  что  на  самом  деле  может  быть  осуществлено  только  в  будущем,  то,  что,  по  существу,  является  целью,  а  отнюдь  не  действительностью  прошлого»  [1,  с.  297].

Поэт  обращается  к  прошлому  с  целью  ощутить  себя  частью  культуры,  найти  вдохновение  в  чистом  пространстве  прошедших  времен.  Дальнее  время  обозначается  Гумилевым  именами  реальных  исторических  лиц  или  мифологических,  вымышленных  существ.  Причем  те  и  другие  становятся  в  один  ряд:  реальные  и  вымышленные  герои  сосуществуют  в  сознании  равноправно.  Жизнь  и  создание  человеческого  воображения,  творчества,  не  различаются.  Поэты  начала  ХХ  века  стремились  снять  перегородки  между  жизнью  и  культурой.  Поэтому  Одиссей  воспринимается  как  вполне  реальный  живший  в  прошлом  человек,  а  Колумб  предстает  в  ореоле  загадочности,  подобно  героям  мифов.

Н.  Гумилев  обращается  к  именам  легендарных  поэтов  и  художников:  Гомер,  Данте,  Петрарка,  Рублев.  Это  фундамент,  на  котором  поэт  строит  свое  творчество.  Гумилев  видит  себя  их  учеником  и  наследником  их  таланта,  ибо  причисляет  себя  к  той  же  высокой  когорте  творцов.  Сам  лирический  герой  выдержан  в  традициях  романтического  направления  начала  XIX  века.  Это  сильная,  деятельная,  активная  личность,  не  знающая  преград.  В  систему  его  нравственных  координат  входят  честь,  мужество,  душевная  энергия.  Романтическая  традиция,  безусловно,  переосмыслена  Гумилевым  в  индивидуальном  творческом  процессе  и  приложена  к  эстетике  «серебряного  века»,  а  потому  и  воспринимается  гармонично  и  по-новому.

Список  литературы:

1. Бахтин  М.М.  Вопросы  литературы  и  эстетики.  М.:  Худ.  Литературы,  1975.  —  243  с.
2. Гумилев  Н.С.  Огненный  столп.  Стихи  и  проза.  Ижевск:  Удмуртия,  1991.  —  324  с.
3. Подшивалова  Е.А.  Вступительная  статья  к  книге:  Н.  Гумилев.  Огненный  столп.  —  С.  4—9.
4. Рапацкая  Л.А.  Искусство  «серебряного  века».  М.:  Просвещение,  1996.  —  142  с.
5. Флоренский  П.А.  Столп  и  утверждение  истины.  М.:  Правда,  1990.  —  344  с.
6. Эткинд  Е.Г.  Там,  внутри.  О  русской  поэзии  ХХ  века.  СПб.:  Максима,  1997.  —  357  с.