СТИХОТВОРЕНИЕ ДЖОНА ДОННА «SONG» («GO AND CATCH A FALLING STAR») КАК ЧАСТЬ ЦИКЛА «SONGS AND SONNETS»

Стихотворение «Song («Go and catch a falling star») впервые было опубликовано посмертно в 1633 году в первом издании стихотворений поэта, которое называлось «Стихотворения Дж. Д. с приложением элегий на смерть автора». Позднее был собран единый цикл «Songs and Sonnets» (1635 г.), в число его составителей входил и сын поэта, Джон Донн младший.

Цикл был назван по аналогии со сборником Р. Тоттела, который впервые был издан 5 июня 1557 года под названием «Песни и сонеты, написанные благородным лордом Генри Говардом, покойным графом Сарри, а также другими и отредактированные Ричардом Тоттелом» («Songes and Sonettes written by the ryght honorable Lorde Henry Haward late Earle of Surrey and other edited by Richard Tottle»). Этот сборник вызвал волну подражаний, появилось огромное количество подобных антологий. Первое издание состояло из шести разделов и содержало 271 стихотворение: 40 из них принадлежали Генри Говарду, графу Сарри, 97 — Томасу Уайету, 40 были написаны Николасом Грималдом, остальные 94 текста находились в разделе «Неизвестные авторы».

Жанр антологии, который характеризуется участием нескольких авторов, изначально предполагает неоднородность материала. Как отмечает Д. А. Соколов в диссертации ««Песни и сонеты» Р. Тоттела и проблемы английского петраркизма 1530-х-1580-х годов», разные стили авторов, разные жанры, разные даты созданий, разная степень известности и разное отношение составителя к разным авторам – всё это в своей совокупности является неотъемлемой характеристикой «Тоттелевского сборника». В данном сборнике представлены произведения в период с 1520-х по конец 1550-х годов, «их авторами были люди разных судеб, устремлений, социальной принадлежности, различных религиозных и политических убеждений» [7, с. 7]. П. А. Марквис замечает, что литературные антологии в целом и «Тоттелевский сборник» в частности характеризуются диалогами, происходящими «между противоположными тендерными, политическими, историческими и эстетическими идеологиями» [13, с. 153].

Сборник любовной лирики Джона Донна «Songs and Sonnets» (1635 г.), подобно антологии Р. Тоттеля, неоднороден, поскольку сам поэт не воспринимал стихотворения, включённые в него, в качестве единого поэтического цикла. Внутри сборника ведётся диалог между произведениями разных годов, между ранним и поздним Д. Донном, между несколькими гранями изменяющегося мировоззрения поэта. Следовательно, название, предоставленное составителями, точно отразило сущность этого поэтического цикла. Кроме того, заглавие должно было демонстрировать жанровую принадлежность сборника. Необходимо заметить, что в «Songs and Sonnets» встречается всего несколько песен и ни одного сонета. Однако, слово «сонет» в Англии XVII века зачастую употреблялось в значении любовного стихотворения любой жанровой категории, поэтому название данного цикла можно перевести на русский язык как «Песни и стихотворения о любви». Из этого следует, что в данном случае заглавие предоставляет нам информацию и о жанровой категории, и о структуре цикла, и об эпохе, которая повлияла на творчество Джона Донна.

«Songs and Sonnets» совершенно отличаются от елизавентинских циклов любовной лирики. А.Н. Горбунов отмечает, что в стихотворениях данного сборника «полностью отсутствует какое-либо скрепляющее их сюжетное начало. Нет в них и героя в привычном для того времени смысле этого слова» [2, с. 36]. Однако специфические особенности поэтики Д. Донна, системы образов, как и сама «метафизичность», проявляющая себя в каждом произведении и создающая аллюзию на прошлые работы поэта, позволяют говорить о единстве авторской позиции в «Songs and Sonnets».

Центральная тема «Songs and Sonnets» – место любви в мире смерти, хаоса и перемен, в котором уже давно «распалась связь времён». Каждое стихотворение цикла изображает вырванную из контекста сцену, картину, «своего рода моментальный снимок, фиксирующий широчайший спектр чувств» [2, с. 37]. Границы между произведениями стираются, позволяя текучести повествования образовать общий поток смысла внутри цикла.

Лирический герой Донна познаёт разнообразные аспекты любви и ищет душевное равновесие, меняя облик и мировоззрение. Он не равен автору, порою даже неимоверно далёк от него. Впрочем, лирическая исповедальность вообще не была характерна для литературной эпохи, к которой относился Д. Донн.

Барочная контрастность цикла создаётся за счёт постоянно сменяющихся поэтических интонаций: настроения неожиданно чередуются, мелодии скачут, перестраивая ритм и темп. Кроме того, два стихотворения сборника написаны от женского лица, что усложняет систему образов и создаёт полярность стиля повествования («Confined Love» («Любовь под замком»), «Selfe Love» («Идеальный предмет»)). Джон Донн, описывающий в других своих произведениях неверность женщин, их легкомыслие, равнодушие и переменчивость, рассматривает предмет собственных осуждений непосредственно изнутри, вживаясь в него.

В «Любви под замком» поэт ведёт монолог от имени женщины, которая уверена, что нельзя «ставить для жён всюду заслон» [3, c. 28], запретить им «резвость крылатую» [3, c. 28], поскольку подобная жадность ни к чему хорошему не приведёт («Good is not good, unless // A thousand it possess, // But doth waste with greediness» [14]). Героиня сравнивает женщину с солнцем, луной, звездой, вольной птицей, прекрасным торговым кораблём, плодовым садом и доказывает, что женщинам нужна свобода в любви, что они её заслуживают, тем более что сами мужчины не ограничивают себя в страстях и желаниях: «Some man unworthy to be possessor // Of old or new love, himself being false or weak, // Thought his pain and shame would be lesser, // If on womankind he might his anger wreak» [14].

Словно бы продолжая этот монолог, в «Идеальном предмете» лирическая героиня поэта объясняет, почему мужчины не достойны её любви. Мотив возложенного запрета на женскую любовь снова здесь занимает центральную роль. Поэт отражает непостоянство женщин, их поиски идеального кавалера, показывает, что они сами не знают, чего хотят, что отталкивают мужчин из-за противоречивых причин. Таким образом, женщина считает, что любвеобильный мужчина будет чувствовать себя скованным цепями отношений и сбежит, разборчивый легко изменит, «чтоб отведать новых блюд», «богач подарками скуёт и сделает рабой», а от скупого кавалера не получишь никакой радости. В итоге женщина приходит к тому, что легче всего любить только одну себя: «Is there then no kind of men // Whom I may freely prove? // I will vent that humour then // In mine own self-love» [14].

Д. Донн на контрасте двух позиций, мужской и женской, раскрывает причину, почему мужчины и женщины страдают и ранят друг друга, опасаясь любить другого человека, и эта особенность по-новому раскрывает структуру цикла, в которой борются два начала – мужское и женское.

Проводились различные попытки внутренней классификации цикла, хотя членение, безусловно, упрощает многообразие и сложность «Songs and Sonnets». В контексте данного исследование стоит рассмотреть категоризацию Н. Андрисена, поскольку она объясняет положение «Song» («Go and catch a falling star») в цикле.

В книге «John Donne. Conservative Revolutionary» он выступает против биографического метода при изучении поэзии Д. Донна. Автор считает, что любые попытки связать поэтический мир поэта с конкретными фактами его биографии приведут к неточностям и заблуждениям касательно природы творчества Джона Донна. Н. Андрисен уверяет, что стихотворения Донна не являются отражением его опыта. Противоречивые трактовки отношений между мужчиной и женщиной, которые встречаются в любовном цикле Донна, учёный объясняет тем, что поэт желал рассмотреть любовь с разных сторон и показать её в истинном воплощении.

Н. Адрисен в своей работе представляет категоризацию произведений по литературным традициям, на которые ориентировался Джон Донн:

1. Традиция Овидия

Влияние Овидия на Д. Донна началось ещё в начале творческого пути поэта, во время написания маленькой «книги элегий» (1593-1596). В это время автор обращается к античной традиции, опираясь на «Amores» Овидия в качестве образца.

Следует отметить, что поэтика Овидия обладает несколькими свойствами, близкими к барочно-маньеристской эстетике: пестрота, динамика, отсутствие единой концепции (Овидий старается изобразить жить в её движении и переменчивости), неожиданные смены тем, искусственность образов, сочетание комического и философского.

Вероятно, именно эти свойства заинтересовали Д. Донна в творчестве древнеримского поэта. По мнению А.Н. Горбунова, Джона Донна привлекла «лёгкая ироничность Овидия, его отношение к любви как к занятию несерьёзному, забавной игре или искусству, украшающему жизнь» [2, с. 29]. Элегии Донна, как отмечает Дж. Лейшман, носили явно полемический характер [12]: поэт противопоставил своё творчество увлечению сонетами в духе Петрарки, которое достигло апогея в Англии к началу 90-х годов XVI века. Представив любовь в качестве игры, Д. Донн лишил её идеализации и переосмыслил в духе своего времени.

В «Songs and Sonnets» Джон Донн снова возвращается к традиции Овидия. К стихотворениям, опирающимся на эту традицию, можно отнести «The Flea» («Блоха»), «Song» («Go and catch a falling star») («Песня»), «Woman’s Constancy» («Женское постоянство»), «Love’s Usury» («Амур-ростовщик»), «Любовь под замком», «Community» («Община») и др.

Рассмотрим стихотворение «Амур-ростовщик» с точки зрения античных традиций, в том числе овидиевой. В данном стихотворении Амур примеряет на себя образ дьявола: мотив продажи времени соединяется с мотивом дьявольской сделки («For every hour that thou wilt spare me now, // I will allow, // Usurious god of love, twenty to thee, // When with my brown my grey hairs equal be», «This bargain’s good; if when I’m old, I be // Inflamed by thee, // If thine own honour, or my shame and pain, // Thou covet most, at that age thou shalt gain»). Лирический герой Донна готов отдать всё ради наслаждения юношескими забавами; жизнь ассоциируется у него исключительно с молодостью, с любовными утехами.

Античные мотивы играют немаловажную роль в построении сюжетной линии стихотворения, образы-реминисценции позволяют взглянуть глубже на историю молодого повесы, живущего страстями. В стихотворения можно выделить следующие ключевые античные мотивы:

• мотив приближающейся старости, возвращающий нас к стихотворениям Анакреонта: «Сединой виски покрылись, голова вся побелела, // Свежесть юности умчалась, зубы старческие слабы. // Жизнью сладостной недолго наслаждаться мне осталось. // Потому-то я и плачу - Тартар мысль мою пугает! // Ведь ужасна глубь Аида - тяжело в неё спускаться. // Кто сошёл туда - готово: для него уж нет возврата» [7, c. 342].
• мотив наслаждения каждым моментом жизни («carpe diem»), опирающийся на «Оду к Левконое» (сб. Оды, I.11) Горация: «Пока мы говорим, убежит завистливое время: наслаждайся настоящим, как можно меньше доверяйся будущему» [11].
• сюжет измены со служанкой, безусловно, следующий за традицией Овидия: «Боги бессмертные! Как? Совершить пожелай я измену, // Мне ли подругу искать низкую, крови простой? // Кто ж из свободных мужчин захочет сближенья с рабыней? // Кто пожелает обнять тело, знававшее плеть? // Верной служанки твоей ужель домогаться я буду? // Лишь донесет на меня, да и откажет притом... // Нет, Венерой клянусь и крылатого мальчика луком: // В чём обвиняешь меня, в том я невинен, - клянусь! // Не утверждал ли я сам, и при этом твердил постоянно, // Что со служанкой грешить - значит лишиться ума?» [5, c.124].

Ср. с.: «Let me think any rival’s letter mine, // And at next nine // Keep midnight’s promise; mistake by the way // The maid, and tell the lady of that delay; // Only let me love none; no, not the sport // From country grass to confitures of court, // Or city’s quelque-choses; let not report // My mind transport» [14].

Точно так же, как герой «Amores» на протяжении всего сюжета элегий ведёт диалог с Амуром, молодой герой Д. Донна просит бога любви дать ему время насладиться любовными забавами: «Till then, Love, let my body range, and let // Me travel, sojourn, snatch, plot, have, forget, // Resume my last year’s relict; think that yet // We’d never met» [14].

Кроме того, он боится истинного любовного чувства, воспринимая её как наказание и надеется, что Амур позволит ему избежать этой кары («then subject and degree         // And fruit of love, Love, I submit to thee. // Spare me till then; I’ll bear it, though she be // One that love me» [14]). Амур для героев Овидия и Донна - вечный спутник, который может оказаться либо другом, либо врагом в зависимости от ситуации, поэтому их лирические герои то радуются стрелам Амура, то шутливо проклинают его за свои израненные чувства.

Опираясь на «Amores», Д. Донн прежде всего показывает лишь одну из сторон любви, игривую, жадную и непостоянную; циничная трактовка чувств является хотя и ключевой в творчестве Донна, но не единственной. Неожиданным образом Донн создаёт «свой вариант петраркизма» [2, c. 40].

2. Традиция Петрарки

Несмотря на то, что в овидианских стихотворениях Донна высмеиваются петраркистские штампы, поэт решается показать и эту сторону отношений, считая без них любовную картину своей лирики неполной, однако Д. Донн и в этом случае переосмысливает творчество предшественника, демонстрируя всю витиеватость своего творчества.

В стихотворениях этой группы обыгрывается типичная ситуация сонетов Петрарки: лирический герой страдает из-за того, что его отвергла дама, в которую он влюблён. Наиболее близким к традиции Петрарки является стихотворение «Twicknam Garden» («Твикнамский сад»). Оно было написано в честь графини Люси Бедфорд, одной из покровительниц Д. Донна, чья помощь была ему жизненно необходима в тяжёлые годы. Комплиментарный жанр, в котором написано данное стихотворение, не требовал от поэта описания серьёзных искренних чувств. Вероятно, данный жанр был выбран специально, поскольку создавал внешнюю серьёзность, хотя, как отмечает А.Н. Горбунов, «юмор подспудно присутствует в стихотворении, умеряя экзальтацию тона и снижая привычные петраркистские образы» [2, c. 41].

В других стихотворениях этой группы лирический герой Донна ещё более отстранён от происходящих в его судьбе событий: он с остроумием оценивает свои чувства («The Broken Heart» («Разбитое сердце»)), шутливо издевается над собою («The Triple Fool» («Тройной дурак»)), направляется искать новую любовь («The Blossom» («Цветок»)), преследует свою возлюбленную и после смерти («The Apparition» («Призрак»)). В последнем стихотворении штампованный образ отвергнутого и убитого горем возлюбленного Д. Донн доводит до гротеска: убивает героя и превращает в приведение, которое вновь преследует даму сердца и видит её в постели с другим. В этот момент лирический герой Донна отходит от петраркистской традиции – он с упоением жаждет мести за разбитое сердце и умерщвлённую душу: «And, in false sleep, will from thee shrink: // And then, poor aspen wretch, neglected thou // Bathed in a cold quicksilver sweat wilt lie // A verier ghost than I. // What I will say, I will not tell thee now, // Lest that preserve thee; and since my love is spent, // I’d rather thou shouldst painfully repent, // Than by my threatenings rest still innocent» [14].

В этой группе стихотворений неудовлетворённый и жаждущий ответной любви герой с ироничным скептицизмом анализирует свои взаимоотношения с дамой сердца и в итоге усмиряет свою страсть.

Несмотря на то, что ирония занимает центральное положение в поэтике Донна, не все его стихотворения подвергаются внутренней насмешливой оценке, к ним как раз относятся стихотворения третьей категории.

3. Традиция неоплатонизма

В третьей группе «Songs and Sonnets» стихотворения посвящены идеалу взаимной искренней любви; в них поэт отказывается от иронии и насмешки касательно отношений двух людей.

Д. Донн знал работы итальянских неоплатоников - Марсилио Фичино, Пико делла Мирандола и Иехуда Абрабанеля, которые «выстроили весьма сложное учение о любви как о союзе любящих, таинственным путём познающих в облике любимого образ Творца» [2, c. 43]. Джон Донн снова лишь взял за основу неоплатоническую доктрину, оттолкнувшись от которой он создал произведения нового стиля.

В этой группе Донн соединяет черты первых двух противоборствующих традиций, доказывая, что в любви духовное и телесное взаимодополняют друг друга.

В «The Ecstasy» («Восторге») поэт описал экстаз двух любящих, чьи души слились воедино, покинув телесную оболочку («When love with one another so // Interanimates two souls, // That abler soul, which thence doth flow,// Defects of loneliness controls» [14]). По мнению Джона Донна, без участия плоти слияние душ не могло произойти. В конце произведения души двух возлюбленных вернулись в свои тела (что противоречит неоплатонической доктрине), поскольку только благодаря телесной оболочки человек способен постичь экстаз («Love’s mysteries in souls do grow, // But yet the body is his book» [14]).

К этой группе можно причислить «The Good Morrow» («С добрым утром»), «The Sun Rising» («К восходящему Солнцу»), «The Anniversary» («Годовщина»), «Love's Growth» («Растущая любовь»), «A Valediction Forbidding Mourning» («Прощание, запрещающее печаль»), «The Undertaking» («Подвиг»), «A Valediction of My Name, in the Window» («На прощание: об имени, вырезанном на стекле»), «Valediction to his Book» («На прощание: о книге»), «A Valediction of Weeping» («Прощальная речь о слёзах»), «The Relic» («Мощи»), «The Canonization» («Канонизация») и др.

Поэт откровенно объяснил и описал счастье от взаимной любовной близости. По мнению А.Н. Горбунова, «ни один крупный английский поэт ни до ни после Донна не оставил столь яркого изображения взаимного чувства» [2, c. 46].

Опираясь на различные традиции, Д. Донн создаёт внутри цикла вечно борющиеся противоречия; каждое последующее произведение является оппонентом другого. Такие неоднозначные трактовки любви и отношений между мужчиной и женщиной демонстрируют в «Songs and Sonnets» контрадикторную сущность его творчества. В цикле Донном были переработаны многие мотивы и идеи предшественников, но поэт не создавал штампов, он пародировал эти штампы, создавая совершенно новую традицию. Цикл «Songs and Sonnets» вобрал в себя и оригинальность Джона Донна, и предшествующее литературное наследие.

Стихотворение «Song («Go and catch a falling star») входит в группу произведений, опирающихся на овидиеву традицию. Оно посвящено женской неверности, о которой так много писал Овидий. Найти верную женщину для героя Донна представляется невозможным, нереальным. Такое невероятное событие он сравнивает с поимкой звезды («catch a falling star») [14], беременностью мандрагоры («Get with child a mandrake root» [14]), тайной раздвоенного дьявольского копыта («who cleft the devil’s foot» [14]), осознанием времени («Tell me where all past years are» [14]) и способностью слышать пение русалок («Teach me to hear mermaids singing» [14]).

Герой уверен, что даже человек, способный видеть вещи, скрытые от глаз, не сможет найти такое чудо: «If thou be'st born to strange sights, // Things invisible to see, // Ride ten thousand days and nights, // Till age snow white hairs on thee, // Thou, when thou return'st, wilt tell me, // All strange wonders that befell thee, // And swear, // No where // Lives a woman true and fair» [14].

Женская верность кажется лирическому герою настолько маловероятной, что он, даже услышав весть о том, что некая женщина честна и верна, ни за что не отправится в путь, поскольку, пока он добирается до неё, она уже успеет обмануть несколько мужчин: «Yet do not, I would not go, // Though at next door we might meet, // Though she were true, when you met her, // And last, till you write your letter, // Yet she // Will be // False, ere I come, to two, or three» [14].

Вероятно, помимо традиции Овидия Д. Донн опирался и на работы других известных авторов, писавших о верности женщин. Следует отметить, что в «Неистовом Роланде» (1516) JI. Ариосто данная тема тоже занимает ключевое место. Связь со стихотворением Донна наиболее заметна в следующих строках: «Я заблуждался сам невероятно, // Когда считал, что больше честных жен, // Пока один венецианец знатный, // С кем я судьбой счастливой был сведен, // Примерами не объяснил занятно, // Так я, невежда, был им вразумлен; // Валерьо Джанфранческо – имя это // Не позабуду до скончанья света. // Он знал любой обман, любой секрет // Жен и любовниц и об их приемах, // И сверх того истории всех лет, // Был опытен и сам умом не промах. // Он мне открыл, что честных женщин нет // Ни в нищенских лачугах, ни в хоромах, // А коя праведной слывет в миру, // Та просто всех ловчей ведет игру» [7].

Как и у Д. Донна, в «Неистовом Роланде» доказывается, что «праведной» женщины не существует на свете, сколько бы её ни искать, поскольку та, кого называют верной, лишь притворяется ею.

Томас Нэш, ведущий английский прозаик елизаветинской эпохи, один из предшественников литературы барокко, в 1589 году опубликовал получивший определённый резонанс сатирический памфлет «The Anatomie of Absurditie» («Анатомия абсурда»), в котором автор приписывает Демокриту высказывание: «...красивая и целомудренная женщина - чудо из чудес... поскольку её трудно найти». Д. Донн в «Song» также сравнивает верную женщину со странным чудом («strange wonder»), видимо, совершенно отказываясь верить в реальность такого существа.

Встраивая своё стихотворение в уже известный литературный контекст, Д. Донн создаёт новую систему образов, существенно отличную от предшественников, писавших о женской верности.

В «Song» мифические образы создают два взаимосвязанных и противоборствующих мира – реальный (мир, в котором живёт герой и неверные женщины) и фантастический (мир необъяснимых явлений, в котором можно найти верную женщину, но только при взаимосвязи с другими чудесами).

Лирический герой Д. Донна предлагает своему безликому собеседнику зачать ребёнка с корнем мандрагоры. Корни мандрагоры действительно напоминают человеческую фигуру, Пифагор даже называл это растение «человекоподобным», а Колумелла - «травой-получеловеком». По корню различают растения мужского и женского пола: для мужчин подходит только растение женского пола, а для женщин – мужского.

Из-за библейского предания о мандрагоровых яблоках, которыми воспользовались для зачатия ребёнка Лия и Рахиль, мандрагоре приписывали возбудительные, благоприятно влияющие на оплодотворение свойства. В Средние века полагали, что мандрагора произошла из поллюции висельника. Кроме того, считается, что выдернутая с корнем мандрагора кричит и сочится кровью, и тот, кто выдирает её, тут же умирает в мучениях, поскольку душа мандрагоры жаждет крови, и она обязательно её заберёт себе.

Образ мандрагоры связан с образом женщины, которая привлекает и завлекает и которую невозможно поймать (как и падающую звезду, которая также упоминается в стихотворении). Если попытаться «вытащить» её, забрать себе, то постигнет смертельная кара. Поэтому оплодотворить мандрагору опасно и немыслимо, но в равной степени опасно и немыслимо, с точки зрения Донна, оказывается и заполучить сердце женщины.

Следующий загадочный образ – образ дьявольских копыт. В основном дьявол изображается с рогами, раздвоенными копытами и хвостом, иногда с крыльями летучей мыши. В «Житии святого Антония», приписываемом Афанасию, дьявол выглядит как зверь, похожий на мужчину, ноги и ступни которого напоминают ослиные.

В образе рассеченных надвое дьявольских копыт можно разглядеть мотив двуличия женской натуры. Независимо от мысленной замены образов, вопрос остаётся тем же: кто же разделил надвое дьявольские копыта? Кто же разделил надвое женскую душу и сделал женщин такими, какие они есть? Разгадав эту загадку, как кажется лирическому герою Донна, он сможет понять причину женской неверности, но сам он не верит, что есть вероятность раскрыть эту древнейшую тайну, поскольку никогда не откроется и тайна рассеченных копыт дьявола.

Лирический герой Д. Донна желает услышать пение. Поющие русалки, или сирены, - стереотипный образ, восходящий к классическим мифам. Эти мифические создания считаются невероятными соблазнительницами мужчин. Русалки очаровывали мореплавателей необычайно красивым пением и внешностью, желая их погубить. По аналогии с корнем мандрагоры в образе русалки представляется недоступная привлекательная женщина, чьи сердце и душу мужчине ни за что не заполучить.

Х.Э. Керлот отмечает в «Словаре символов», что «они могут символизировать извращённое воображение, увлечённое низменными целями или примитивными уровнями жизни; или же — мучительное желание, ведущее, благодаря ненормальности их тел, к саморазрушению, поскольку они не могут удовлетворить ту страсть, которую возбудили своим музыкальным пением, красотой своего лица и груди… это означает, что они символизируют различные «искушения», встречающиеся на жизненном пути (или в символическом плавании) и препятствующие развитию духа из-за очарования, которое, отвлекая, принуждает его остаться на волшебном острове; или, другими словами, обрекают его на преждевременную смерть» [4, c. 469-470]. Автор замечает, что двойной рыбий хвост русалки выражает дуальность (или конфликт) в водных глубинах. Мы же это можем интерпретировать как противоречивость женской души.

В «Словаре символов и образности» понятие русалочьей песни трактуется как: 1) персонифицированная красота; 2) нечто несуществующее [9, c. 320].

Лирический герой «Song» приравнивает несуществующее и идеализированное существо - русалку к верной и добродетельной женщине, которая в его воображении представляет собой такой же мираж, такую же «фикцию». Мир реальный и фантастический сливаются здесь воедино. Создавая фантастические образы, поэт доказывает, что объект реального мира (верная женщина) не существует, ставя его в один ряд с мифическими существами и явлениями.

Кроме того, у римских поэтов (Проперция, Овидия и др.) встречается особый приём, получивший название «adunatas» — перечисление всякого рода невозможных событий, которым сопровождается клятва в верности. В эпоху Возрождения этим приёмом пользовались поэты-петраркисты, вероятно, Д. Донн в «Song» на свой лад обыгрывает его [1, c. 293].

Сопоставление фантастических и реальных человеческих желаний в стихотворении («Teach me to hear mermaids singing, // Or to keep off envy’s stinging») вызывает деструкцию системы образов: подсознательно хочется отделить фантазии от реальности («And find // What wind // Serves to advance an honest mind»), но, вероятно, в рамках данного списка смешанных перечислений невозможно достичь этой цели.

Стихотворение написано четырёхстопным хореем, чередующимся с одностопным, благодаря этому приёму создаются интересные, неожиданные паузы в середине строфы. Укороченные строки, которые предваряют последнюю строку каждой строфы, добавляют песенный характер стихотворению, оправдывая его название «Song». Можно представить, как певец аккомпанирует себе лютней и делает паузу в словах, чтобы сыграть некую мелодию и обратиться шутливым взглядом к слушателям: «And swear, // No where // Lives a woman true and fair».

Подобное разделение на две краткие строки заменяет у Донна одну длинную строку с цезурой, делая паузу более длительной, таким образом, выделяя финальные строки. Строка «Serves to advance an honest mind» поражает читателя, поскольку поэт после паузы вдруг сменяет легкомысленный тон предыдущих строк на более серьёзный, философский. К концу строфы герой вдруг задаётся глубокомысленными вопросами: как удержать зависти жало, какие ветры направляют к истине благочестивый ум («Or to keep off envy’s stinging, // And find // What wind //Serves to advance an honest mind»)? Дроблением строк Джон Донн достигает эффекта сатирической остроты.

Кроме игры с поэтической формой и сравнений с фантастическим миром, Д. Донн использует и другие способы для передачи и раскрытия смысла. Схема рифмовки ABABCCDDD подчёркивает значения слов. Рассмотрим последнюю строфу. Схема ABAB подходит жанру песни, поскольку создаёт мелодичное, напевное чередование, у Джона Донна в этих строках высмеиваются мужчины, верящие в существование честных женщин («If thou find’st one, let me know, // Such a pilgrimage were sweet; // Yet do not, I would not go, // Though at next door we might meet»). В лёгкости, с которой автор пишет о женском непостоянстве, проявляется традиция Овидия. Каждая последующая строка стихотворения ведёт к точному, заготовленному итогу. Рифмуя следующие два стиха по схеме CC, поэт дразнит читателей, готовя их к разочарованию («Though she were true, when you met her, // And last, till you write your letter»). В последних трёх строках поэт чётко выделяет окончания, словно бы пытаясь вразумительно объяснить собеседнику невозможность женской верности («Yet she // Will be // False, ere I come, to two, or three»). Короткие строки - проявление «strong line» - в этом случае помогают создать эффект ясного и отчётливого произношения каждого слова, четкой дикции.

В «Song» использован ряд других приёмов: аллитерация «strange sights» (повторение согласных звуков подчёркивает слово «invisible» в следующей строке); словосочетание «might meet», близкое оксюморону и определяющее предсказуемость женского предательства; гипербола («ten thousand days and nights»); олицетворение («age snow white hairs»); метафоры («catch a falling star», «to keep off envy’s stinging», «wind serves to advance an honest mind» и др.).

Название «Song», обозначающее жанр, настраивает читателя на мысль, что стихотворение должно быть плавным и мелодичным, но Д. Донн обманывает ожидания, его стихотворение следует законам точности и метафизической остроты.

Совершенно в донновском ключе развёрнутое доказательство центрального тезиса стихотворения выстроено парадоксально: прибегая к фантастическим образам, он объясняет реальное. Внутренняя противоречивость стихотворения создаёт иллюзию многосложности смыслов, метафизичность образов. Расчленённое на части произведение кажется простым и понятным, но в целом оно демонстрирует многослойность, в которой смыслы настолько плотно сплетаются между собой, что за ними порой трудно уследить.

Список литературы:

1. Английская лирика первой половины века // Под ред. А.Н. Горбунова. – М.: Изд-во МГУ, 1989. – 347 с.
2. Горбунов А. Н. Три великих поэта Англии: Донн, Милтон, Вордсворт. — М.: Издательство МГУ, 2012. – 320 c.
3. Донн Д. Стихотворения и поэмы // Джон Донн; изд. подгот. А.Н. Горбунов, Г.М. Кружков, И. И. Лисович, B.C. Макаров; [отв. ред. А.Н. Горбунов]. - М.: Наука, 2009. - (Литературные памятники). – 567 с.
4. Керлот Х.Э. Словарь символов. М.: «REFL-book», 1994. – 608 c. 
5. Публий Овидий Назон. Любовные элегии. Метаморфозы. Скорбные элегии / Перевод с латинского С.В. Шервинского. - М., Художественная литература, 1983. – 512 c.
6. Соколов Д.В. «Песни и сонеты» Р. Тоттела и проблемы английского петраркизма 1530-1580 годов. Автореф. дис. канд. филол. наук. – СПб., 2004. – 19 с.
7. Триандафилиди А.Н. Легенда о неверных жёнах. Из поэмы «Неистовый Роланд» (песнь XXVIII, строфы I–LXXV) [Электронный ресурс] // Ковчег. - 2015. URL: http://www.kovcheg-kavkaz.ru/issue_65_766.html (режим доступа: свободный, дата обращения: 03.01.2016)
8. Эллинские поэты VIII-III вв. до н.э. – М.: Ладомир, 1999. – 515 c.
9. Ad de Vries. Dictionary of Symbols and Imagery. Holland, 1974. – 668 p.
10. Andreasen N. J. С. John Donne. Conservative Revolutionary, Princeton, 1965. – 260 p. 
11. IBER I - XI [Электронный ресурс] // Русская планета: аналитическое онлайн-издание о жизни в России. 2002. СПб. URL: http://www.russianplanet.ru/filolog/horatius/carmina/1_11.htm (режим доступа: свободный, дата обращения: 10.01.2016).
12. Leishman J. B. The Monarch of Wit: An Analytical and Comparative Study of the Poetry of John Donne / J. B. Leishman. - Lond.: Hutchinson University Library, 1962.
13. Marquis P. A. Politics and Print: the Curious Revisions to Tottel's Songes and Sonettes // Studies in Philology. Vol. 97. No. 2. 2000. – P.145-164.
14. The Poems of John Donne, ed. by E.K. Chambers. London: Lawrence & Bullen, 1896 [Электронный ресурс] // Bartleby.com, 2012. URL: http://www.bartleby.com/357/ (режим доступа: свободный, дата обращения: 14.11.2015).