ПЕЙЗАЖ КАК ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ДЕТАЛЬ В МАЛОЙ ПРОЗЕ С. ШИЛОВА

Многие писатели обращались к такой детали, как пейзаж. С.С. Шилов не исключение. В рассказе «Чёрно-бурая лисица» описывается суровая природа Забайкалья. Зимний пейзаж динамичен, природа уподоблена живому существу: «Ледяной ветер <…> бесновался в поле…» [3, с. 66], «и снова выл, бесновался, прыгал, закручивался вокруг ледяной ветер» [3, с. 66], «сосны коленками прут на охотника» [3, с. 67], «дыхание леса» [3, с. 67]. Динамика создаётся за счёт использования большого числа глаголов: бесновался, выл, прыгал, взмывался, закручивался. Непрестанное природное движение передаётся градациями: «ледяная, враждебная песня ветра» [3, с. 66], «и лес, и небеса, и поля грозят сокрушить, уничтожить, погубить» [3, с. 66]. Пейзажные зарисовки не составляют единого, цельного, монолитного пейзажа, что даёт ощущения постоянного присутствия напряжения. Художественные средства, с помощью которых рисуется пейзаж, акцентируют внимания на том, как сложно было герою заполучить редкую лисицу: «изнеможенно сел дедушка Рёва <…> ветер распахнул худощавую шубейку» [3, с. 67].

Образ природы в шиловском рассказе сопоставим с пейзажем в стихотворении А.С. Пушкина «Бесы» (1830):

Мчатся тучи, вьются тучи;

Невидимкою луна

Освещает снег летучий;

Мутно небо, ночь мутна<…> [3, с. 168].

При описании зимней природы Шилов, как и Пушкин, использует образ ветра: «Ледяной ветер <…> бесновался в поле» [3, с. 66], «ледяную, враждебную песню ветра» [3, с. 66]. Образ перекликается с пушкинской вьюгой: «Вьюга злится, вьюга плачет» [2, с. 168]. Неслучайно, оба писателя обратились к образу ветра. Ветер – это стихия ожившего духа, чьё воздействие можно увидеть, услышать, но который сам остаётся невидимым. В народных представлениях ветер наделяется свойствами демонического существа. Ветер воспринимался как стихия, наделенная большим могуществом. Ветер считался опасным также в связи с широко распространенным среди русских крестьян поверьем о том, что с ним приносятся мор [1, с. 130]. С помощью образа ветра подчеркивается бесноватость происходящего и с Дедушкой Рёвой, и с лирическими героями из стихотворения Пушкина.

Ветер в произведениях «кружит» путников, тем самым сигнализирует о бесовстве. В шиловском рассказе отсутствует прямой образ беса, все его качества автор переносит на ветер: «и снова выл, бесновался, прыгал, закручивался вокруг ледяной ветер» [3, с. 66]. В пушкинском стихотворении образ беса выражен философичнее, но именно этим образом ямщик объясняет буйство природы: «В поле бес нас водит, видно, да кружит по сторонам» [2, с. 168], «Сил нам нет кружиться доле» [2, с. 168], «Закружились бесы разны будто листья в ноябре» [2, с. 168].

У авторов присутствуют образы заблудших путников. У Шилова – это Дедушка Рёва, у Пушкина – барин и ямщик. Они выделены неслучайно. Заблудившийся путнику Шилова символизируют потерявшийся русский народ, который не может найти свою дорогу к светлой жизни. Шилов через пейзажную деталь показывает неспособность крестьян самостоятельно найти путь к счастливому будущему.

«Таёжная быль» открывается описанием природы: «Густой лес окружал» [3, с. 21], «Горная речка, толкая в этом месте, <…> дугу» [3, с. 21]. Пейзаж композиционно делится на две части. Первая часть – это природа до отъезда Сохатого из лагеря: « Тайга <…> жила своей жизнью» [3, с. 23], «она (тайга) <…> тягостно шумела» [3, с. 23], «Легкий ветер побежал по верхушкам»[1, с. 24], «Тайга чутко насторожилась» [3, с. 24]. Вторая часть – это природа во время доставки пакета с приказом: «Тропинка разбаловалась» [3, с. 31], «Багровое солнце низко повисло нал лесом» [3, с. 32], «С запада надвигается верная туча, и ветер забуранил вверху» [3, с. 32], «Зачиркали молнии, и загромыхало небо» [3, с. 32], «Рвался <…> гром» [3, с. 32], «тайга бушевала» [3, с. 32].

Тайга во второй части рассказа настроена враждебно по отношении к Сохатому: «Больно исхлещет <…> ветками, исколет сучьями» [3, с. 31]. Герой блуждает, ходит по кругу: «он через час остановился, мороз пошёл по коже: перед ним бурлила та же речка» [3, с. 33]. Возникает образ заблудшего путника, но в отличие от предыдущего произведения, автор показывает, как Артём, блуждая по тайге, находит нужную дорогу: «Он (Сохатый) увидел тропинку. Узнал причудливую скалу Шаман <…> вышел к подставке № 4» [3, с. 39]. Сохатый, как и Шилов, революционер, борющейся за народное счастье, именно поэтому он находит путь.

Своим блужданиям Артем дает объяснения: «Нечистый балует» [3, с. 33]. Качествами нечистого духа наделена тайга: «Тропинка <…> то бросится направо<…> то круто повернет влево» [3, с. 31], «Трещали и валились старые деревья»[1, с. 32], «Гром <…> разрывал и небо, и землю» [3, с. 32]. Бесовские качества и движение природы подчеркнуты большим числом эмоционально окрашенных глаголов: разбаловалась, бросится, повернет, забуранул, застонали, запела, зачиркали, хлестал, рвался, трещали, сгибались. Природную динамику передаётся парцелляция: «Вовсю хлестал дождь. Рвался над головой гром.» [3, с. 32], «Тайга бушевала. Трещали и валились старые деревья. Березки сгибались до самой земли.» [3, с. 32]. Парцелляция не только передаёт движение природы, но и создаёт напряжение, подчеркнутое не цельным описанием пейзажа.

В рассказе «Перед урожаем» пейзаж композиционно делится на три части. Первая часть – это природа до появления ростков: «солнце нещадно палило» [3, с. 74], «иссохли ручьи» [3, с. 75], «печально чернела елань» [3, с. 75],  «крадучись, пробирались они (тучки) по небу» [3, с. 75], «солнце уходило» [3, с. 75], «затягивала сероватая, прозрачная пелена» [3, с. 75]. Природа в этой части выступает пассивно, лениво, что подчеркивают глаголы неполноты действия: темнели, чернела, уходило, затягивало, наступала.

Вторая часть – это природа после молебни отца Аполлинария: «показались <…> черные тучи, а к вечеру разразилась такая гроза» [3, с. 77], «рванул гром» [3, с. 77], «валились и загорались деревья»[3, с. 77], «все сравняла и затопила вода»[3, с. 77]. Такая перемена пейзажа обусловлена действиями крестьян, вздумавших «учить» природу. Это подчеркивают эмоционально окрещенные глаголы: разразилась, рвался, валились, загорались, сравняла, затопила.

Третья часть – эта природа после стихийного бедствия: «Солнце <…> веселое, смеющиеся» [3, с. 78], «Беззаботно кидало оно (солнце) <…> лучи» [3, с. 78]. В этой части природа иронична по отношению к человеку, что передают эпитеты, используемые писателем: веселое, смеющиеся, беззаботно. Природа дала крестьянам всходы, но они пренебрегли ее дарами, не смогли их сохранить. Шилов призывает крестьян активно бороться, а не жить пустыми надеждами, верой в чудо. Такое композиционное решение даёт возможность показать природу динамично, через пейзаж очертить контур новых революционных идеалов. Изображая природные стихии, прозаик подчеркивают невозможность смены идей без потерь и разрушений.

В ходе развития действия катаклизм выступает как ключевой, переломный момент в мировоззрении героев. Природное буйство является выражением авторской концепции роли личности в истории, в жизни общества, государства. Представления писателя обусловлены жизненными принципами, важнейший из которых – отстаивание революционных интересов, что находит отражение не только в судьбах героев рассказов, но и в описании природы.

Природа в Шиловских рассказах представлена динамично, что подчеркивается средствами художественной выразительности: градацией, парцелляцией. Так же можно проследить связь образов природы с мифологией (образ ветра, образ тайги). Все это уподобляет пейзаж живому существу.

Основным фактором, влияющими на выбор, акцентировку пейзажной детали в рассказах С.С. Шилова, является авторская концепция роли личности в истории, в жизни общества, государства. Представления писателя обусловлены жизненными принципами, важнейший из которых – революционное отстаивание народных интересов. Прозаик призывает крестьян бороться, а не жить пустыми надеждами на лучшую долю.

Список литературы:

1. Мадлевская Е.Л. Русская мифология. Энциклопедия. – СПб.: Мидгард, 2005. – 778 с.
2. Пушкин А.С. «Пора мой друг, пора…». Стихотворения. – СПб.: АзбукаКлассика, 2004 – 310 с.
3. Шилов С.С. Месть Сухой протоки. – Благовещенск: Амурское отд. Хабаровского кн. изд-ва, 1976. – 224 с.