МОТИВ  БЛУДНОГО  СЫНА  В  «БРАТЬЯХ  КАРАМАЗОВЫХ»  Ф.М.  ДОСТОЕВСКОГО

Костылева  Татьяна  Николаевна

магистрант  Гуманитарного  института  Киевского  университета  имени  Бориса  Гринченко,  Украина  г.  Киев

E-mail: 

Вышницкая  Юлия  Васильевна

научный  руководитель,  канд.  филолог.  наук,  доцент  кафедры  мировой  литературы  Киевского  университета  имени  Бориса  Гринченко,  Украина  г.  Киев

Библия  —  своеобразная  энциклопедия  жизни  человечества,  где  сконцентрированы  его  основные  мировоззренческие  позиции,  отражен  социокультурный,  исторический  опыт.  Поскольку  на  современном  этапе  изучения  художественных  произведений  огромное  внимание  уделяется  установлению  интертекстуальных  связей,  проблеме  источников  замыслов,  мотивов,  сюжетов,  образов  и  их  влияния  на  смысловую  нагрузку  того  или  иного  произведения,  и,  кроме  того,  отличительной  чертой  произведений  русской  литературы  являются  духовность  и  психологизм,  свойственным  Книге  Книг  в  целом  и  евангельским  притчам  в  частности,  то  взгляд  на  евангельский  код  как  на  ключ  прочтения  идейного  замысла  художественных  произведений  является  предметом  литературоведческого  интереса. 

Одним  из  наиболее  распространенных  мотивов  в  русской  литературе  является  мотив  блудного  сына.  К  нему  традиционно  обращались  русские  писатели,  начиная  с  XVII  века  (повесть  о  «Горе  —  Злосчастии»,  «О  Савве  Грудцыне»,  «Комедия  притчи  о  блудном  сыне»  Симеона  Полоцкого)  [2,  3].  В  этих  произведениях  актуализируется  идея  губительности  отступничества  от  Бога,  покидания  отчего  дома,  а  механизм  исцеления  обязательно  предполагает  страдания  и  воссоединение  с  Господом  внутри  себя  —  «покаяние  и  искупление  греха  изображается  как  единственный  исход  героя,  который  хотел  жить  как  ему  любо»  [5,  с.  45].

Среди  других  трактовок  событийной  канвы  притчи  о  блудном  сыне  уже  в  XVIII  ст.  можно  указать  «Гистории  о  российском  матросе  Василии  Кориотском»,  «Историю  об  Александре,  российском  дворянине»  [2,  3].  Здесь  развивается  идея  о  том,  что  герой-скиталец,  покинув  отчий  дом,  решает  жить  собственным  умом,  достигает  успеха  и  становиться  своеобразным  моральным  эталоном. 

XIX  век  отмечен  возвращением  к  сакральному  смыслу  притчи  о  блудном  сыне.  За  сюжетом  снова  просматривается  более  глубокий  смысл  —  «история  отпадения  человека  от  Бога  и  его  возвращение  в  Дом  Отца»  [1,  12]. 

Однако  стоит  отметить,  что  алгоритм  развития  и  воплощение  этого  глубокого  смысла  у  писателей  XIX-го  века  неодинаковый.  К  примеру,  А.В.  Чернов  разделяет  всю  русскую  литературу  «на  две  части,  два  онтологически  противоположных  направления:  к  первому  могут  быть  отнесены  произведения,  в  сюжетной  основе  которых  прохождения  героя  через  испытания  с  последующим  возвращением  к  истоку:  изменившийся  герой  обретает  себя,  «возвращается  к  себе:  к  семье,  возлюбленной,  родине,  жизни,  Богу»  [2,  6].  Во  главу  угла  этого  направления  можно  поставить,  по  Чернову,  прежде  всего,  А.С.  Пушкина,  а  также  И.А.  Гончарова,  Ф.М.  Достоевского.  «У  истоков  противоположного  направления  —  трагическая  фигура  Гоголя,  с  его  обостренным  осознанием  необходимости  возрождения  и  невозможности  его  осуществления»  [2,  6].  К  этой  категории  можно  отнести  также  И.С.  Тургенева.  Как  видим,  центральными  для  приведенных  выше  подходов  является  не  столько  мотив  конфликта  поколений,  мотив  «отцов  и  детей»,  сколько  мотив  поиска  духовного  единения  и  душевного  спокойствия,  гармонии  внутри  себя,  веры.  В  первом  случае  этот  поиск  завершается  успешно,  а  во  втором  приобретает  черты  вечного,  что,  в  свою  очередь,  выстраивает  своеобразную  оппозицию  «герой  —  окружающая  действительность»,  которая  превращается  в  стойкий  барьер,  выталкивающий  персонажа  «на  обочину»  жизни,  сбрасывая  его  со  счетов,  превращая  в  лишнего  человека,  не  властного  над  своей  судьбой. 

Таким  образом,  обращение  к  Библии,  в  частности,  к  мотиву  блудного  сына,  можно  считать  одной  из  специфических  черт  русской  культуры  и  литературы.  Каждое  новое  столетие  пытается  посмотреть  на  библейские  тексты  под  углом,  рисуемым  социально-политической,  культурной  ситуацией,  индивидуально-авторским  восприятием,  черпая  из  Книги  Книг  воодушевление,  поддержку,  истину. 

Для  Ф.М.  Достоевского  «Библия  —  это  книга  человечества,  которую  верующие  всех  христианских  конфессий  лобзают  …со  слезами  и  любовью»  [8].  Все  творчество  писателя  насквозь  пропитано  христианскими,  библейскими  мотивами.  Такое  частое  обращение  к  религиозной  основе  в  творчестве  Достоевского  можно  связать  как  с  автобиографичными  моментами  («Первою  книгою  для  чтения  была  у  нас  у  всех  одна.  Это  «Священная  история  Ветхого  и  Нового  Завета»  <…>  сочинение  Гибнера»  [8]),  так  и  со  взглядом  Достоевского  на  русский  народ  как  исконно  религиозный  («Не  говорите  же  мне,  что  я  не  знаю  народа!  Я  его  знаю:  от  него  я  принял  вновь  в  мою  душу  Христа,  которого  узнал  в  родительском  доме  еще  ребенком  и  которого  утратил  было,  когда  преобразился,  в  свою  очередь,  в  «европейского  либерала»  [2,  20]). 

Если  говорить  не  о  причинах  заимствования  религиозной  образности,  а  о  характере  ее  функционирования  в  произведениях  писателя,  то  «жизнь  духа,  отрицание  и  утверждение  Бога  у  Достоевского  есть  вечно  кипящий  родник  всех  человеческих  страстей  и  страданий»  [6,  с.  112],  писал  о  творчестве  Федора  Михайловича  Дмитрий  Мережковский.  У  Достоевского  духовность,  вера  служит  инструментом  для  изображения  диалектики  человеческой  души,  для  проверки  христианских  истин  и  морали  на  практике. 

Главная  цель  изучения  творчества  Достоевского  неоднократно  сводилась  к  установлению  доминантных  мотивов,  заимствованных  из  Библии,  которые  выполняли  бы  своеобразную  организующую  функцию,  объединяя  произведения  писателя  в  некую  систему  целого.  К  таким  сквозным  мотивам  Р.Я.  Клейман  относит  мотив  мироздания,  мотив  шутовства,  мотив  юродства,  мотив  сновидчества-провидчества  и  другие  [2].  Важной  проблемой  была  также  выработка  своеобразной  сверхидеи,  к  которой  можно  было  бы  свести  все  произведения  писателя.  Так,  как  пишет  Б.С.  Кондратьева  «все  романы  Достоевского  имеют  общий  мифологический  сюжет…,  составляют  как  бы  единый  миф  о  России:  <…>подлинное  единение  людей  мыслится  Достоевским  через  идею  Христа,  а  всего  человечества  через  Россию,  принявшую  в  себя  эту  идею»  [2,  13].  Вячеслав  Иванов,  в  свою  очередь,  также  пишет,  что  реализм  Достоевского  содержит  в  себе  «постулат  Бога  как  реальность»  [2,  13].

Таким  образом,  можно  заключить,  что  все  творчество  Достоевского  пронизано  библейским  прецедентом.  Кроме  того,  идея  христианской  морали  в  сознании  писателя  тесно  связана  с  патриотизмом,  с  идей  родной  почвы.  Оторваться  от  веры  значит  порвать  с  Русью,  а  покинуть  родную  землю  —  забыть  Христа.  Вера  и  принадлежность  к  родине  —  вот  что  дает  русскому  человеку  духовную  мощь  и  гармонию.

Одним  из  сквозных  мотивов  в  творчестве  Ф.М.  Достоевского  является  мотив  блудного  сына.  Несмотря  на  то,  что  классики  литературоведческой  постструктуралистской  мысли  (Р.  Барт,  М.  Фуко)  рассматривают  произведение  и  его  автора  как  две  относительно  автономных  сущности,  представляется  возможным  применить  элементы  биографического  кода  к  пониманию  особенностей  функционирования  данного  мотива  в  его  творчестве.

Итак,  гипотетически  можно  предположить,  что  жизнь  самого  Достоевского  во  многом  была  сходна  к  жизненному  пути  блудного  сына  из  Евангелия  от  Луки.  Будучи  воспитанным  в  духе  христианской  морали,  сам  писатель  не  мог  не  проводить  соответствующие  параллели.  Так,  сходной  чертой  можно  считать  решение  Достоевского  стать  писателем,  пойти  против  воли  покойного  отца,  выйдя  в  отставку  и  лишив  себя,  таким  образом,  военной  карьеры.  Сходным  также  является  то,  что,  желая  определенной  самостоятельности,  Федор  Михайлович  требовал  часть  наследства,  которая  полагалась  ему  после  смерти  отца:  «Я  требовал,  просил,  умолял  три  года,  чтобы  мне  выделили  из  имения  следующую  мне  после  родителя  часть»  [2,  16].  Эти  намерения  фактически  идентичны  выраженным  в  эпизоде  из  притчи  о  блудном  сыне:  «И  сказал  младший  из  них  отцу:  отче!  Дай  мне  следующую  мне  часть  имения»  (Лк.,  15:12).  Рассорившись  со  своими  близкими,  Достоевский  так  описывал  ситуацию  отрешения,  в  которой  оказался:  «Итак,  я  со  всеми  рассорился  <…>  Им  (младшим  братьям  и  сестрам),  вероятно,  говорят,  что  я  мот,  забулдыга,  лентяй,  не  берите  дурного  примера,  вот  пример»  [2,  16].  И  далее:  «Я  остался  один  без  надежды,  без  помощи,  преданный  всем  горестям  моего  ужасного  положения  —  нищете,  наготе,  сраму,  стыду…»  [2,  17].

Еще  одним  фактом  биографии  Достоевского,  позволяющим  обнаружить  мотив  блудного  сына  в  биографии  писателя,  является  ссылка  1854—1856  года,  когда  Достоевский,  после  периода  увлечения  идеями  утопического  социализма,  которые  повлекли  за  собой  ослабление  религиозных  начал  в  сознании  писателя,  все  же  увидел  ошибочность  этих  мировоззрений,  утвердился  в  важности  христианской  веры  и  губительности  безверия,  то  есть  вновь  обрел  Бога  внутри  себя.  Так  и  отец  отзывается  о  своем  блудном  сыне:  «…брат  твой  сей  был  мертв  и  ожил,  пропадал  и  нашелся»  (Лк  15:  32)

Однако  мотив  возвращения,  раскаяния  находит  также  и  внешнее  воплощение  в  желании  милостыни  и  прощения  от  монарха  Александра  II,  подтверждением  чему  выступают  письма  писателя  к  монарху.  Так,  в  частности,  Габдуллина  упоминает,  что  «в  роли  блудного  сына  выступает  сам  автор  —  Достоевский  —  «ломоть  отрезанный»,  «несчастный»,  «больной»,  а  Отца  —  император  Александр  II  —  «милосердный»,  «благородный»,  «милостивый»»  [2,  21].

Как  видим,  мотив  блудного  сына  близок  Достоевскому  не  только  в  силу  его  христианских  мировоззренческих  позиций,  но  и  благодаря  тому,  что  сам  писатель  на  протяжении  всего  жизненного  пути  проходил  через  отрешение,  возвращение,  раскаяние,  жажду  прощения,  великодушия.  Возможно,  причина  обращения  к  евангельскому  мотиву  блудного  сына  кроется  именно  в  этом.

«Братья  Карамазовы»  —  последний  и  самый  великий  роман  писателя,  который  стал  своеобразным  итогом  его  творческого  пути.  Достоевский  работал  над  ним  одиннадцать  лет,  однако  произведение  осталось  незавершенным.  Характерной  особенность  данного  романа  является  то,  что  притча  о  блудном  сыне  выступает  здесь  как  сюжетотворческим  компонентом,  так  и  ключом  для  раскрытия  идейного  замысла  писателя. 

О  том,  что  семейная  тема  выдвинута  на  передний  план,  свидетельствует  уже  первая  строчка  первой  книги  романа:  «Алексей  Федорович  Карамазов  был  третьим  сыном  помещика  нашего  уезда  Федора  Павловича  Карамазова,  столь  известного  в  свое  время  (да  и  теперь  еще  у  нас  припоминаемого)  по  трагической  и  темной  кончине  своей,  приключившейся  ровно  тринадцать  лет  назад  и  о  которой  сообщу  в  своем  месте»  [3,  7].  Перед  нами  фактически  с  самого  начала  открываются  ключевые  моменты  повествования:  сын,  отец,  трагическая  смерть  последнего.  Таким  образом,  мы  сразу  обнаруживаем  основной  «сюжетный  ген»  одноименной  притчи  —  мотив  родителей  и  детей,  который,  однако,  в  романе  имеет  свою  специфику.  Стоить  заметить,  что  в  произведении  также  довольно  четко  прослеживаются  мотивы  отхода,  странствования,  блуждания,  грехопадения.

В  частности,  мотивы  отхода,  покидания  родительского  дома,  скитания  также  представлены  фактически  в  начале  повествования:  читатель  видит  неутешительные  картины  детских  лет  троих  братьев.  Первого  сына  Дмитрия  Федор  Павлович  после  смерти  его  матери  спровадил  сначала  к  слуге  Григорию,  затем  на  попечение  Петра  Миусова,  а  какое-то  время  спустя  —  Митя  перешел  к  одной  из  своих  теток.  Что  касается  его  братьев,  Ивана  и  Алексея,  то  они,  в  целом,  повторили  путь  старшего:  после  смерти  матери  воспитывались  Григорием,  генеральшей,  Ефимом  Петровичем  Поленовым.  Как  видим,  отход  от  родительского  гнезда  в  романе  представлен  не  как  результат  осознанного  поступка,  выбора  жизненного  пути,  а,  скорее,  как  результат  «блудливости»  (то  есть  похотливости,  распутства,  неправедности)  кровного  отца  семейства.  Таким  образом,  перед  нами  важная  авторская  трансформация  мотива  о  блудном  сыне  —  Федор  Павлович  Карамазов  выступает  как  блудный  отец:  человек  живущий  во  грехе.

В  дальнейшем  сюжетная  канва  притчи  о  блудном  сыне  больше  всего  актуализируется  в  образе  старшего  брата  Дмитрия  Федоровича  Карамазова.  Он  —  кутила,  мот,  эмоционален,  падок  на  сладострастие,  вера  проявляется  в  его  душе  только  в  моменты  отчаяния.  Именно  он  постоянно  жаждал  получить  от  отца  сначала  часть  полагающегося  ему,  как  он  считал,  наследства,  затем  его  желания  оформились  в  полнее  конкретную  суму  —  три  тысячи  рублей,  необходимых  для  того,  чтобы  увезти  предмет  своих  воздыханий  —  Грушеньку.  Момент  получения  части  имущества  снова  сближает  роман  и  евангельскую  притчу  и  открывает  новые  авторские  модификации.  В  «Братьях  Карамазовых»  отец  отвергает  просьбы  сына,  кроме  того,  они  дополняются  еще  и  любовным  треугольником:  отец  и  сын  влюблены  в  одну  женщину.  Страх  проиграть  отцу,  прежде  всего,  любовь,  а  вместе  с  тем  и  деньги,  почти  толкают  Дмитрия  на  преступление  —  отцеубийство.  Мы  видим,  что  Митя  благодарен  высшим  силам,  которые  уберегли  его  от  непоправимого:  «слезы  ли  чьи,  мать  ли  моя  умолила  бога,  дух  ли  светлый  облобызал  меня  в  то  мгновение  —  не  знаю,  но  черт  был  побежден»  [4,  34].  Однако  раскаяние  в  своих  намереньях  за  Дмитрием  так  и  не  последовало.  Отсюда  можно  заключить,  что  связь  между  грехопадением,  раскаянием  и  прощением  не  установлена.  И  ответственность  за  это  лежит  не  только  на  Дмитрии  —  отец  представлен  в  романе  таким  же  грешником.  Раскаяние  невозможно,  так  как  и  каяться,  по  сути,  не  перед  кем.  Казалось  бы,  такая  ситуация  маркирована  безысходностью,  замкнутым  кругом.  Однако  именно  это  позволяет  автору  заменить  единение  по  кровным  связям  единением  духовным,  христианским,  идеей  веры  —  вывести  роман  на  более  глубокий,  высший  уровень.

Мотив  блудного  сына  на  этом  более  глубоком  уровне  самым  тесным  образом  связан  с  идеей  силы,  которую  дает  вера,  и  губительности  безверья.  Блудным  сыном,  в  рамках  традиционного  христианского  толкования,  можно  назвать  человека,  который  не  принимает  Бога,  лишен  веры  в  своем  сердце.  К  такому  образу  ближе  всего  средний  брат  Иван  Федорович.  Он  не  верит  в  жизненность  христианской  морали,  не  может  принять  то,  к  чему,  по  его  мнению,  призывает  христианская  философия:  страданиями  на  земле  выложен  путь  к  небесной  гармонии.  Складывается  впечатление,  что  человечество  он  любит  больше,  чем  Господа:  «…если  все  должны  страдать,  чтобы  страданием  купить  вечную  гармонию,  то  при  чем  тут  дети,  скажи  мне,  пожалуйста?  Совсем  непонятно,  для  чего  должны  были  страдать  и  они,  и  зачем  им  покупать  страданиями  гармонию?»  [3,  с.  265].  Несмотря  на  то,  что  Достоевский  в  последующих  главах  пытается  выдвинуть  контраргументы  к  этой  позиции,  во  взглядах  Ивана  заложена  здравая  мысль:  что  «на  деле»  имеет  человек  от  веры  и  почему  Бог  дозволяет  вопиющей  несправедливости  свершаться. 

Иван  верит,  что  счастливое  общество  возможно  создать,  ограничив  человеческую  свободу,  сняв  с  людей  груз  совести  и  удовлетворив  их  земную  потребность  быть  сытыми.  Всю  сложность  человеческой  жизни  Иван  Федорович  пытается  осознать  посредством  разума  и  логики.  Однако  чтобы  постигнуть  это,  важно  иметь  связь  с  иным,  высшим  миром.  Как  подтверждение  вышесказанного  выступают  слова  старца  Зосимы:  «многое  на  земле  от  нас  скрыто,  но  взамен  того  даровано  нам  тайное  сокровенное  ощущение  живой  связи  нашей  с  миром  иным,  с  миром  горним  и  высшим,  да  и  корни  наших  мыслей  и  чувств  не  здесь,  а  в  мирах  иных»  [3,  с.  348].  Важно  ощутить  эту  связь,  что,  скорее  всего,  дано  лишь  людям  верующим. 

Видя,  что  страдания  людей  неизбежны,  а  высшая  справедливость,  гармония  недосягаемы,  Иван  Федорович  теряет  веру  не  только  в  Бога,  но  и  в  моральность  —  именно  он  выдвигает  теорию  о  том,  что  все  дозволено. 

Эта  теория  воспринимается  Смердяковым,  сводным  братом  Ивана,  как  руководство  к  деятельности.  Он  примеряет  на  себя  образ  мыслей  Ивана  Федоровича:  считая  отца  низким,  плохим  человеком,  лакей,  в  какой-то  момент  совершенно  оправдывая  себя,  совершает  убийство.  Стоит  также  заметить,  что  Смердяков  изначально  близок  Ивану  в  своем  неверии,  он  иногда  даже  выставляет  некоторые  постулаты  христианства  как  откровенно  смешные:  «…свет  создал  господь  бог  в  первый  день,  а  солнце,  луну  и  звезды  на  четвертый  день.  Откуда  же  свет-то  сиял  в  первый  день?  ...  Мальчик  насмешливо  глядел  на  учителя.  Даже  было  во  взгляде  его  что-то  высокомерное»  [3,  с.  136].  Лакея  Смердякова  можно  считать  двойником  Ивана,  также  блудным  сыном,  который,  все  же  поняв,  что  не  все  дозволено,  совершает  самоубийство.

Сам  идейный  вдохновитель,  Иван,  также  не  в  восторге  от  того,  что  его  теория  ожила,  воплотилась  в  конкретный  поступок.  Более  того,  эта  трагедия  совершила  в  нем  душевный  переворот:  Иван  Федорович  вдруг  посмотрел  на  мир  другими  глазами  —  ему  внезапно  захотелось  помочь  мужику,  которого  он  сам  же  и  столкнул,  возможно,  впервые  в  жизни  он  «выключил»  рациональное,  логическое  в  себе.  Далее  следовали  мучительные  попытки  разобраться  в  истинных  мотивах  желания  свидетельствовать  на  суде  —  борьба  добродетели  и  аналитического  мышления.

В  образе  Алексея  Карамазова  менее  всего  воплощен  мотив  блудного  сына.  Это  человек,  в  сердце  которого  живет  вера.  Отец  земной  во  много  заменяется  для  него  на  отца  духовного  —  старца  Зосиму  (присутствие  отца  кровного  и  духовного  можно  также  считать  авторской  модификацией  притчи).  Функция  Алексея  Федоровича  в  повествовании  определяется  тем,  что  этот  образ  являет  собой  противоположность  неверию  Ивана,  усиливает  контраст  между  спасительностью  веры  и  губительностью  ее  отсутствия.  Так  как  роман  «Братья  Карамазовы»  не  закончен,  то  замысел  «сделать»  Алешу  блудным,  так  и  не  реализовался.  (Достоевский  задумывал,  что  Алексей  под  влиянием  мирских  искушений  утратит  веру  в  Бога,  однако,  пройдя  через  испытания,  вновь  ее  обретет.).

Предвестники  будущего  отхода  от  веры  проглядываются  уже  в  том,  что  иногда  Алеша  все  же  сомневался  в  ее  истинности.  Испытанием  для  него  становятся  речи  Ивана  в  трактире,  где  брат  излагает  собранные  им  жизненные  факты  (страдания  детей,  невозможность  жить  в  гармонии  матерей  и  убийц  их  детей),  а  также  смерть  старца  Зосимы  (ожидание  чуда,  которое  так  и  не  произошло,  необходимость  черпать  в  себе  силы  для  борьбы  с  искушениями,  преодоления  испытаний  без  поддержки  старца). 

Итак,  роман  «Братья  Карамазовы»  явно  актуализирует  притчу  о  блудном  сыне  как  на  уровне  сюжетных  перипетий  —  семейное  начало,  конфликт  отцов  и  детей,  так  и  на  уровне  идейной  основы  —  отход  от  веры,  прохождение  через  ряд  страданий,  испытаний  и  возвращения.  Сюжетная  линия  подвергается  при  этом  ряду  модификаций:  появление  блудного  родителя,  присутствие  отца  кровного  и  духовного  (старец  Зосима),  любовного  треугольника,  отсутствие  диалога,  возвращения,  покаяния,  «разделение»  блудного  сына  на  три  ипостаси:  сын-  кутила,  распутник  (Дмитрий);  сын-атеист,  мыслитель  (Иван,  Смердяков);  сын-  праведник  (Алексей).  Что  же  касается  идейного  замысла,  его  важной  чертой  является  то,  что  Бог  для  Достоевского  не  является  чем-то  трансцендентальным  и  недосягаемым.  Бог  для  него  —  это  частичка,  живущая  в  душе  верующего  человека,  позволяющая  выстоять,  подавить  в  себе  карамазовщину,  стать  лучше. 

Список  литературы:

1.Бальбуров  Э.А.  Мотив  и  канон  //  Материалы  к  Словарю  сюжетов  и  мотивов  русской  литературы:  Сюжет  и  мотив  в  контексте  традиции.  Новосибирск:  Институт  филологии  СО  РАН,  1998.  —  c.  12.

2.Габдуллина  В.И.  Мотив  блудного  сына  в  произведениях  Ф.М.  Достоевского  и  И.С.  Тургенева  :  учебное  пособие.  Барнаул  :  Изд-во  БГПУ,  2006.  —  132  с.

3.Достоевский  Ф.М.  Братья  Карамазовы  [Текст]  /  Ф.М.  Достоевский.  Т.  1.  Киев  :  БМП  «Борисфен»,  1994.  —  480  с.

4.Достоевский  Ф.М.  Братья  Карамазовы  [Текст]  /  Ф.М.  Достоевский.  Т.  2.  Киев  :  БМП  «Борисфен»,  1994.  —  368  с.

5.Изборник.  Повести  Древней  Руси  /  Сост.  и  комментарии  Л.А.  Дмитриева,  Н.В.  Понырко.  М.:  Художественная  литература,  1986.  —447  с. 

6. Мережковский  Д.Л.  Толстой  и  Достоевский.  Вечные  спутники.  М.:  Республика,  1995.  —  623  с.

7.Одиноков  В.Г.  Религиозно-этические  проблемы  в  творчестве  Ф.М.  Достоевского  и  Л.Н.  Толстого  //  Русская  литература  и  религия:  :  сб.  науч.  тр.  Новосибирск:  Наука,  1997.

8.Якубович  Д.И.  Поетика  ветхозаветной  цитаты  и  аллюзии  у  Достоевского:  бытование  и  контекст  //  [Электронный  ресурс]  —  Режим  доступа.  —  URL:  http://www.newruslit.ru/for_classics/dostoevsky/research/tom-17/pdf/art_yakubovich.pdf  (дата  обращения  8.11.13).