«ТРЕПЕТ» ПРИРОДЫ В ИМПРЕССИОНИСТСКИХ СТИХАХ А.А. ФЕТА

Кондратенко Наталья Геннадьевна

cтудент 3 курса, ФИРИД АГАКИ, г. Барнаул

Е-mail: romaschka25@list.ru

Шорина Дарина Евгеньевна

научный руководитель, канд. культурологии, преподаватель ФИРИД АГАКИ, г. Барнаул

Мы — дети конца XX — начала XXI веков. Это время бурного развития промышленности, стремительного покорения космоса, век научных достижений и компьютерных технологий. Мы всегда суетимся, спешим куда-то, часто не успеваем сделать что-то важное или просто не видим этого. Мы погружены в повседневные заботы, в быт и всё реже прислушиваемся к себе. Нам зачастую некогда осмыслить происходящее, вглядеться в окружающее. Нам трудно «взлететь над землёй», «подняться в жизнь иную».

А между тем в XIX веке жил и творил человек, который считал, что настоящая жизнь не в привычном будничном мире, она — в царстве грёз, в царстве красоты. «Целый мир от красоты», — утверждает А. Фет. Говоря о красоте, поэт, в первую очередь, имел в виду природу.

Традиционно русский человек был един с природой, считал себя ее частью. Именно это пытался передать нам А. Фет. Человек, взаимодействуя с природой, познает ее законы и свои возможности. Для поэта картины природы, особенно вечерней или ночной, исцеляюще действуют на душу. В окружающем пейзаже он ищет отрады, понимания, родственного отклика. Для него часто не другая душа — друг или любимая, — а задумчивый лес, притихшая река, тёплые травы, склонившийся над изголовьем месяц могут принести утешение.

В этом безмолвном разговоре с природой, в беззвучной исповеди перед нею найдет поэт всё, что нужно страдающему, обойдённому счастьем сердцу: понимание, участие, сопереживание: «Как нежишь ты, серебряная ночь, // В душе рассвет немой и тайной силы! // О, окрыли — и дай мне превозмочь // Весь этот тлен, бездушный и унылый! // Какая ночь! Алмазная роса // Живым огнём с огнями неба в споре, // Как океан, разверзлись небеса, // И спит земля — и теплится, как море. // Мой дух, о ночь, как падший серафим, // Признал родство с нетленной жизнью звёздной. // И, окрылён дыханием твоим, // Готов лететь над этой тайной бездной [14, С. 346].

Природа — мудрый советчик человека и лучший его наставник. Фет пишет о высокой и таинственной близости человека и природы. Природа вечна, деревья «останутся холодной красой пугать иные поколенья» [14, С. 232], а человек смертен, и всё-таки он может учиться у природы стойкости, надежде на лучшее: «Не верь весне. Её промчится гений, // Опять теплом и жизнию дыша. // Для ясных дней, для новых откровений // Переболит скорбящая душа» [14, С. 76—77].

Поэт любит переходное время между днём и ночью, когда сумерки делают все предметы расплывчатыми, неявными: «Так робко набегает день, // Так тайно свет уходит прочь, //Что ты не скажешь: минул день, //Не говоришь: настала ночь» [14, С. 212]. Но если изображает ночь, то почти всегда помещает предметы в фокус яркого лунного света: «Сияла ночь. Луной был полон сад…». А из времён года лирический герой Фета предпочитает позднюю весну, когда лето ещё не разгорелось, и раннюю осень, когда тепло ещё не до конца ушло. Состояние перехода, перетекания, промежутка близко ему во всём: и во времени, и в пространстве [2, С. 134].

А. Григорьев утверждал, что Фет является продолжателем традиций Гейне, представителя «болезненной», субъективной поэзии [11, С. 543]. Из болезненной поэзии Фет развил, собственно, одну ее сторону, сторону неопределенных, недосказанных, смутных чувств, того, что называют французы le vague... (Неясное, расплывчатое (фр.)). Это стало своего рода предвестником импрессионизма Фета.

Новизна изображения явлений природы у Фета связана с уклоном к импрессионизму. Этот уклон впервые в русской поэзии определенно проявился у Фета. Импрессионизм как художественное направление впервые возник в искусстве живописи во Франции. Параллельно импрессионизму в живописи, возникло нечто подобное и в литературе, в поэзии, как в западной, так и в русской. Импрессионизм в переводе с французского (impression) — «впечатление». Импрессионизм основан «на принципе непосредственной фиксации художником своих субъективных наблюдений и впечатлений от действительности, изменчивых ощущений и переживаний». Признак этого стиля — «стремление передать предмет в отрывочных, мгновенно фиксирующих каждое ощущение штрихах...». Импрессионистический стиль давал возможность «заострить» и умножить изобразительную силу слова [8, С. 112].

Е.А. Маймин говорит об импрессионистской поэтической манере Фета, которая связана с «индивидуальным, субъективным взглядом на мир, с мимолётными впечатлениями, психологической фрагментарностью» [7, С. 154].

Поэт зорко вглядывается во внешний мир и показывает его таким, каким он предстал его восприятию, каким кажется ему в данный момент. Его интересует не столько предмет, сколько впечатление, произведенное предметом. Фет так и говорит: «Для художника впечатление, вызвавшее произведение, дороже самой вещи, вызвавшей это впечатление» [9, С. 354].

Вот примеры того, как отразился импрессионистический уклон в пейзажной лирике Фета: «Ярким солнцем в лесу пламенеет костер, // И, сжимаясь, трещит можжевельник; Точно пьяных гигантов столпившийся хор, // Раскрасневшись, шатается ельник» [14, С. 378]. Естественно понять эту картину так, что ели качаются от ветра. Только какая же буря нужна, чтобы в лесу деревья шатались как пьяные!

Однако замыкающая стихотворение «кольцом» заключительная строфа снова связывает «шатание» ельника только со светом костра: «Но нахмурится ночь — разгорится костер, // И, виясь, затрещит можжевельник, // И, как пьяных гигантов столпившийся хор, // Покраснев, зашатается ельник» [14, С. 287].

Значит, ельник не шатается на самом деле, а только кажется шатающимся в неверных отблесках костра. «Кажущееся» Фет описывает как реальное. Подобно живописцу-импрессионисту, он находит особые условия света и отражения, особые ракурсы, в которых картина мира предстает необычной.

Вот еще начало стихотворения: «Над озером лебедь в тростник протянул, // В воде опрокинулся лес, // Зубцами вершин он в заре потонул, // Меж двух изгибаясь небес» [14, С. 298].

Лес описан таким, каким он представился взгляду поэта: лес и его отражение в воде даны как одно целое, как лес, изогнувшийся между двумя вершинами, потонувшими в заре двух небес. Притом сопоставлением «лебедь протянул» и «лес опрокинулся» последнему глаголу придано как бы параллельное с первым значение только что осуществившегося действия: лес словно опрокинулся под взглядом поэта. В других стихотворениях: «Солнце, с прозрачных сияя небес, // В тихих струях опрокинуло лес» [14, С. 132].

«Свод небесный, в воде опрокинут, // Испещряет румянцем залив» [14, С. 145].

Надо сказать, что вообще мотив «отражения в воде» встречается у Фета необычайно часто. Очевидно, зыбкое отражение предоставляет больше свободы фантазии художника, чем сам отражаемый предмет: «Я в воде горю пожаром...» [14, С. 137].

«В этом зеркале под ивой // Уловил мой глаз ревнивый // Сердцу милые черты... // Мягче взор твой горделивый... // Я дрожу, глядя, счастливый, // Как в воде дрожишь и ты» [14, С. 298].

Мотив отражения в воде встречается еще в таких стихотворениях, как «За кормою струйки вьются...», «Уснуло озеро; безмолвен черный лес...», «Младенческой ласки доступен мне лепет...», «С какой я негою желанья...», «На лодке», «Вчера расстались мы с тобой...», «Горячий ключ», «В вечер такой золотистый и ясный...», «Качаяся, звезды мигали лучами...», «Графине С.А. Толстой» («Когда так нежно расточала...»).

У Фета решающую роль играет не цвет, а оттенок. Так, в восьми строках его классической миниатюры «Чудная картина…» (1842) присутствует всего один цвет — белый: «Чудная картина, // Как ты мне родна: // Белая равнина, // Полная луна, // Свет небес высоких, // И блестящий снег, // И саней далеких // Одинокий бег» [14, С. 398]. Но зато здесь множество мерцаний, бликов и отблесков. Вот — ровный, холодный свет снежной равнины. Вот — таинственное и двоящееся излучение полной луны. Вот — сумеречный, бледный свет высокого зимнего неба. Вот — глубокая, рельефная глубина санного следа. Но этого мало. Если внимательно присмотреться, а точнее — вслушаться в образы этого стихотворения, то станет ясно, что с помощью бесконечной игры оттенков белого цвета Фет на самом деле говорит о звуках. Белое сияние заснеженной равнины прежде всего доносит до читателя ощущение космической тишины, которую едва нарушает скрип полозьев далёких саней. Читая, мы погружаемся в эту великую тишину мироздания. Так воплощается мечта Фета «без слов сказаться душой». Так складывается образ его лирического героя. Он наделён обострённой ранимостью, стремится оградить хрупкий мир душевной жизни, отвести от него постороннее внимание [1, С. 6].

Фет изображает внешний мир в том виде, какой ему придало настроение поэта. При всей правдивости и конкретности описания природы оно, прежде всего, служит средством выражения лирического чувства. Восприятие современников Фета показывает, каким новатором он был.

Метод Фета влиял не только на последующую поэзию, но и на прозу его современников, прежде всего, на произведения Льва Толстого. Так, Б.М. Эйхенбаум пишет: «Эта «лирическая дерзость», схватывающая тонкие оттенки душевной жизни и переплетающая их с описанием природы, привлекает внимание Толстого, разрабатывающего «диалектику души» во всей ее противоречивости и парадоксальности. Знакомство с поэзией Фета сообщает этой «диалектике души» особый лирический тон, прежде отсутствовавший. В прозе Толстого появляется тоже своего рода «лирическая дерзость», выводящая его за пределы чистого психологического анализа. Это есть уже в «Войне и мире». Мысли раненого князя Андрея, лежащего на Аустерлицком поле, — это уже не столько «диалектика души» в духе севастопольских рассказов, сколько философская лирика <...>. Другое место «Войны и мира» кажется уже прямо лирической вставкой, «стихотворением в прозе», написанным по методу Фета: мысли князя Андрея при виде одинокого старого дуба. Это не простая метафора и не простое одушевление природы — это тот импрессионизм («лирическая дерзость»), на котором основана лирика Фета.

Возможно, что здесь даже прямо откликнулось стихотворение Фета «Одинокий дуб» (1856).

Дело здесь не просто во «влиянии» Фета на Толстого, а в том, что Толстой, ориентируется в «Анне Карениной» на метод философской лирики, усваивая ее импрессионизм и символику» [13, С. 378].

Обратимся теперь к той черте поэзии Фета, которой сам он придавал такое основополагающее значение и которая тоже связана с установками импрессионистической поэтики. Это, конечно же, «музыкальность» поэзии Фета. «Поэзия и музыка, — писал Фет, — не только родственны, но нераздельны…. Пытаясь воссоздать гармоническую правду, душа художника сама приходит в соответственный музыкальный строй... Нет музыкального настроения — нет художественного произведения» [13, С. 287].

«Стихи Фета имеют волшебную музыкальность, …для каждого настроения души у поэта является своя мелодия», — утверждал Н.Н. Страхов [12, С. 56].

Музыкальность фетовской поэзии почувствовали многие композиторы. «Фет в лучшие свои минуты выходит из пределов, указанных поэзии, и смело делает шаг в нашу область, — заметил П.И. Чайковский в письме к К. Р. — Это не просто поэт, скорее поэт-музыкант» [2, С. 176].

Действительно, ряд стихотворений Фета очевидным образом ориентирован на романс, написан в традиции романса и в этой традиции прежде всего воспринят. Фет раньше вошел в музыкальную жизнь, чем в литературную. Связь «Мелодий» Фета (цикл его стихотворений) с романсом сразу почувствовали композиторы, и еще не вышел сборник 1850 г., вызвавший первые серьезные критические отзывы о Фете, а уже его стихи, положенные на музыку популярными Варламовым и Гурилевым, исполнялись в помещичьих усадьбах и широко распространялись цыганскими хорами. В 60-е же годы Салтыков-Щедрин констатирует, что «романсы Фета распевает чуть ли ни вся Россия» [10, С. 17].

Музыка была для Фета философией жизни: там, где всё гармонично, — там мир музыки; там, где этого нет, нет и музыки, царит безмолвие. («…И мукой блаженства наполнены звуки, // В которых сказаться так хочется счастью…» и «Но ни следов, ни звуков. Всё молчит, // Как в царстве смерти сказочного мира» [14, С. 398].

Поэт ищет в природе гармонию, музыку, красоту, например, в стихотворении «Истерзался песней соловей без розы» [14, С. 256].

Краеугольный камень лирической философии пейзажной лирики Фета — идея красоты, которая одухотворяет природу, весь мир. «Целый мир от красоты», — эта поэтическая формула стала крылатой фразой. Салтыков-Щедрин так характеризует поэтический мир Фета: «Это мир неопределенных мечтаний и неясных ощущений» [10, С. 16]. Дружинин определяет основное свойство таланта Фета как «уменье ловить неуловимое» [5, С. 123].

Уже через несколько месяцев после смерти Фета критик Дистерло называет его импрессионистом, сравнивает с Бодлером и констатирует: «В последнее время нередко указывают на сходство между поэзией Фета и школой новейших поэтов, известных под именем декадентов» [4, С. 960].

Интерес к Фету, столь незначительный при жизни, когда Фет через каждые два-три года выступал с новым сборником стихов, в начале XXвека заметно вырос. В 90-е годы появляется ряд статей о творчестве Фета Н. Страхова, Говорухи-Отрока, Л. Майкова, Д. Цертелева, Б. Никольского и др. Демонстративно пропагандирует Фета одно из первых символистских изданий «Северные цветы», в первых двух альманахах которого (на 1901 и 1902 гг.) помещены неизданные стихотворения, статьи, письма Фета, письма к Фету, статья Н. Черногубова о хронологии стихов Фета, статья А. Волынского «Современная русская поэзия», в которой поэзия Фета названа «ожерельем из драгоценных камней в тончайшей отделке» [3, С. 145].

С.Я. Маршак восхищался «свежестью, непосредственностью и остротой фетовского восприятия природы», «чудесными строками о весеннем дожде, о полете бабочки», «проникновенными пейзажами». «Его стихи вошли в русскую природу, стали ее неотъемлемой частью», — утверждал он [6, С. 196].

Русские люди всегда были едины с природой, они познавали её законы и свои возможности. Именно это пытался передать нам А. Фет. «Целый мир от красоты», — утверждал поэт.

Список литературы:

1. Архангельский А.А., А.А. Фет // Первое сентября. Литература. — М.: Пресса, — 2001. — № 24. — С. 6—7.
2. Бухштаб Б.Я. А.А. Фет: Очерк жизни и творчества. — Л.: Худож. литература, 1990. — 216 с.
3. Волынский А. Современная русская поэзия. — Л.: Худож. литература, 1992. — 186 с.
4. Григорьева А.Д. Русская изящная литература в 1852 году. — М.: Филологические науки, 1983. — № 3. С. 16—18.
5. Дистерло Р.О поэзии Фета // Русское обозрение. — 1893. — Кн. 4. — С. 956—976.
6. Дружинин А.В. Стихотворения А.А. Фета // Собр. соч. СПб.: Тип. Акад. наук, 1865. — Т. 7. — С. 123—124.
7. Маршак С. Заметки о мастерстве // Новый мир. — 1950. — № 12. — С. 195—196.
8. Маймин Е.А. Афанасий Афанасьевич Фет. — М.: Филологические науки, 1989. — 176 с.
9. Палиевский П.В. Импрессионизм / Краткая литературная энциклопедия: в 8 т. М., 1962—1975. — Т. 3. — С. 112.
10. Салтыков-Щедрин M.E. Собрание сочинений. — М.: Сов. Россия, 1988. — Т. 5. — 568 с.
11. Страхов Н.Н. Юбилей поэзии Фета // Заметки о Пушкине и других поэтах. — М.: Новое Время, 1889. — 658 с.
12. Фет А.А. Два письма о значении древних языков // Литературная библиотека, 1867. — Т. 5. — Кн. 1. — С. 56.
13. Фет А.А. Стихотворения. Проза. Письма / сост. и примеч. Г.Д. Аслановой, Н.Г. Охотина, А.Е. Тархова. М.: Сов. Россия, 1988. — 464 с.
14. Эйхенбаум Б. Лев Толстой. Семидесятые годы. Л.: Худож. литература, 1979. — 412 с.