ЭФФЕКТИВНОСТЬ ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА

В настоящее время понятие дискурса входит в новую парадигму лингвистического знания: когнитивно-дискурсивную [1, c. 25]. Поэтому вопросы анализа различных видов дискурса, в нашем случае политического, как наиболее влияющего на общественное сознание и широко распространенного в средствах массовой коммуникации, определение лингвистических и экстралингвистических особенностей его порождения, выдвигаются на первый план.

Совокупность всех речевых актов, используемых в политических дискуссиях, а также правил публичной политики, освященных традицией и проверенных опытом, образует политический дискурс [2, с. 20]. В целом, под политическим языком мы понимаем особую знаковую систему какого-либо национального языка, предназначенную для политической коммуникации: для пропаганды тех или иных идей, эмотивного воздействия на граждан страны и побуждения их к политическим действиям, для выработки общественного консенсуса, принятия и обоснования социально-политических решений в условиях множественности точек зрения в обществе [5, с. 116].

Социальная предназначенность политического дискурса заключается в том, чтобы поселить в адресатах – гражданах сообщества – надобность «политически правильных» действий и/или оценок. Другими словами говоря, основной целью политического дискурса является не описание, а убеждение, которое сможет пробудить в адресате намерения, предоставить ему основу для убеждения и заставит выполнить его определенное действие. Следовательно, эффективностью политического дискурса могут определяться эти цели.

В своей речи политики оперируют символами, а ее эффективность определяется тем, насколько данные символы созвучны для людей и их сознания.

Однако внушение не во всех случаях может иметь вид аргументация: пытаясь привлечь граждан на свою сторону, политики крайне редко используют логически связанные аргументы. В некоторых случаях всего лишь достаточно дать понять, что пропонент выступает в пользу позиции, которая интересна адресату. [8, с. 219].

При защите подобных интересов, можно еще оказывать влияние и на эмоции, играть на чувстве долга, на иных моральных ценностях. Еще более хитрым ходом является выдвижение доводов в присутствии кого-либо. Но при этом политик вовсе не рассчитывает оказывать прямолинейное воздействие на сознание слушателей, а просто размышляет вслух.

Любым дискурсом, не только политическим, по своему характеру направленным на внушение, учитывается система взглядов потенциального интерпретатора для модифицирования намерения, мнения и мотивировки действий слушателей. А. Шопенгауэр отмечал, что искусство убеждения заключается в первую очередь в правильном применении едва видимых соприкасающихся между собой понятий человека. [7, с. 213].

Успешность внушения непосредственно зависит от установок, которые были заданы пропоненту, к сообщению в речи как таковому и к референтному объекту.

Первый вид установок охарактеризован степенью доверчивости, симпатии к пропоненту, но чтобы расположиться на выгодных позициях в этой сфере, пропоненту необходимо обладать искусством речи. Откорректировать установки адресата в необходимую сторону можно, к примеру, правильно скомпоновав свою речь. Лишь создав у адресата ощущение добровольного приятия чужого мнения, заинтересованности, актуальности, истинности и удовлетворенности, оратор может добиться успеха в этом внушении. Слушатели постоянно чего-то ожидают от речи ораторов, что оказывает влияние на принятии или отклонении каких-либо точек зрения, внушение которых и осуществлялось оратором. Речевое поведение, которое нарушает нормативные ожидания соответствующих видов поведения, может существенно снизить эффективность воздействия или резко увеличить ее. [9, с. 314]

Грамотное владение языком, а именно умение подбирать во время речи эвфемизмы свидетельствует об уверенной в себе политкорректной языковой личности. Политический деятель, являясь общественным лицом, всегда обязан быть политкорректным, избирательным в подборе лексических единиц во время произнесения своих речей на публике.

Принято различать ситуации с пассивным восприятием, с активным участием и с сопротивлением внушению со стороны адресата. [6, с. 156].

В случаях пассивного восприятия внушения адресатами ожидается, что уровень опасений, а также глубина рассматриваемых мнений и активность речевого внушения будут в полной норме. Люди, которые пользуются большим доверием, могут использовать лишь малоинтенсивные средства, оставляя более сильные лишь на случаи, когда необходимо ускорить влияние. Все остальные пропонентам используют средства малой интенсивности. Помимо этого, от мужского пола, как правило, ожидают более применение более интенсивных средств, а от женского – малоинтенсивных. Нарушением данной нормы является речевая вялость мужского пола и неадекватная грубость и прямолинейность женского, что в свою очередь приводит слушателей в шок и будет способствовать снижению эффекта воздействия.  Политический дискурс трактуется как «разновидность институционального общения, в рамках которого участники коммуникации пользуются собственным подъязыком (его лексикой, фразеологией, паремиологией)». [5, с. 17]. Под институциональным общением в данном случае понимается «общение, задаваемое типами социальных институтов, сложившихся в обществе», и противопоставляемое бытовому общению. Политический дискурс рассматривается в качестве знаковой системы, в которой «адресатом трансформируются семантики и функции разных языковых единиц и типовых речевых действий». Е.И. Шейгал пишет о реальном и виртуальном измерениях политического дискурса: «Под реальным измерением понимается текущая речевая деятельность в определенном социальном пространстве, а также возникающие в результате данной деятельности речевые произведения (тексты), взятые во взаимодействии лингвистических, паралингвистических и экстралингвистических факторов [4, с. 145]. Виртуальное измерение дискурса представляет собой семиотическое пространство, включающее вербальные и невербальные знаки, совокупным денотатом которых является мир политики, тезаурус высказываний, набор моделей речевых действий и жанров, специфических для общения в данной сфере».

В случаях, когда внушения активно воспринимается, реципиент как бы способствует личному убеждению, в особенности, если он думает, что все происходящее направлено на его интересы. Также в данной ситуации будет наблюдаться прямое соотношение между интенсивностью применяемых речевых средств в динамично осуществляемой атаке и преодолением сопротивления, которое проявляется в результате поддерживающей, опровергающей или смешанной предварительной подготовки [8, с. 19].

Если же адресат проявляет активное сопротивление внушению, будет иметь место большее количество случаев. В случае предварительной обработки, «внушительность» ключевой атаки будет обратно пропорциональной эффективности подготавливающих высказываний. Предварительные действия опровергающего характера способствуют постепенному предупреждению адресата о природе будущих атак. Следовательно, если атакующими высказываниями не нарушаются ожидания, которые созданы опровергающим предварительным действием, противодействие внушению будет максимальным. В случае, если языковыми свойствами высказываний, направленных на атаку нарушаются ожидания, которые были выработаны в следствии «опровергательной подготовки», наблюдается уменьшение сопротивляемости [7, с. 159].

В случае предъявления адресату более одного довода в пользу одного и того же тезиса, будет оказываться воздействие на принятие второго довода со стороны оправданности или неоправданности ожиданий при первом доводе. В результате этого нарушение речевых ожиданий будет позитивным, и этот довод будет считаться внушительным. Однако корректировки отношения к начальной позиции происходят лишь предъявления последующих доводов, которые поддерживают одну и ту же позицию, основным направлением которой являются сложившейся установки. Если же речевые ожидания в итоге первого довода будут иметь какие-либо нарушения в отрицательную сторону, данный довод внушительным не будет. Однако адресат в данном случае будет более склонен к доверию аргументам из последующей речи, которая аргументирует в пользу того же тезиса, основным направление которого являются сложившейся установки.

Список литературы:

1. Асмолов А. Г., Солдатова Г. У., Шайгерова Л. А. О смыслах понятия «толерантность»//Век толерантности: научно-публицистический вестник/гл. ред. А. Асмолов. М.: Изд-во МГУ, 2001. С. 8-18.
2. Вайсгербер Й.Л. Язык и философия // Вопросы языкознания. - 1993а, № 2. - С.114-124.
3. Воркачев С. Г. Лингвокультурология, языковая личность, концепт: становление антропоцентрической парадигмы в языкознании// Филологические науки.-2001.-№1.-С.64-72
4. Галенович Ю.М. Россия – Китай – Америка: От соперничества к гармонии интересов? М.: Русская панорама, 2006. 575 с.
5. Карасик В. И. О категориях дискурса // Языковая личность: социолингвистические и эмотивные аспекты: Сб. науч. тр. Волгоград - Саратов: Перемена, 2000. – 197 с.
6. Паренти М. Демократия для избранных. Настольная книга о политических играх США // Пер. с 7-го англ. изд. В. Горбатко. М.: «Поколение», 2010. 416 с.
7. Якобсон Р. О. В поисках сущности языка // Семиотика: Антология/ сост. Ю. С. Степанов. 2-е изд., испр. и доп. М.: Академический проект, 2001. 702 с.
8. Barendt E. Freedom of Speech. Oxford: Oxford University Press, 2005. P. 232.
9. Bayley P. Live oratory in the television age: The language of formal speeches // G. Ragazzini, D.R.B.P. Miller eds. Campaign language: Language, image, myth in the U.S. presidential elections 1984. – Bologna: Cooperativa Libraria Universitaria Editrice Bologna, 1985. P.77-174.
10. Benjamin L. Berger. The Cultural Limits of Legal Tolerance / Benjamin L. Berger. – The Canadian Journal of Law and Jurisprudence. – 2008. – Vol. XXI, №. 2. – Р. 245.
11. Dijk T. A. van. News as Discourse. New Jersey; L.: LawrenceElbbaum155. Associates. Publ., 1988. VIII. 200 p.
12. Grác J. 1985 – Persuázia: Oplyvkovanie človeka človekom. – Brno: Osveta, 1985.
13. Большой немецко-русский словарь: в 3 т. / под рук. О. И. Москальской. М.: Русский язык, 1999. 988 с.
14. Duden Sinn- und sachverwandte Wörter. Berlin: Dudenverlag, 1986. 218. 800 s.
15. The Longman Register of New Word s. L.: Longman, 1989. 434 p.227.
16. The Oxford Dictionary of New Word s. Oxford; N. Y.: Oxford University Press, 1998. 357 p.