ОБРАЗ МАЛЬЧИКА-РАССКАЗЧИКА В РОМАНЕ ПЕТРА АЛЕКСЕЕВИЧА ХРАМОВА «ИНОК»

Произведение П.А. Храмова «Инок» родилось из желания автора воскресить далекие годы детства и юности, которые пришлись на период Великой Отечественной войны и послевоенные годы, рассказать о себе и о времени, запечатлеть людей, которые были рядом в то трудное время, выразить мысли и чувства, тревожившие его душу много лет. Книга посвящена «тем, кого некому помянуть и чьи имена знает один Господь» [5, с. 124]. Это книга о людях военной поры, их взаимоотношениях, а также о внутренней жизни ребенка, становлении его души.

Вдумываясь в название романа «Инок», мы понимаем, что оно носит явно символический характер. В «Толковом словаре русского языка. Современная версия» В.И. Даля читаем: «Инок – монах, чернец, черноризец; отшельник, пустыножитель» [2, с. 121]. Иноком главного героя назвала его первая учительница Анна Дмитриевна во время беседы с ним, когда она пыталась объяснить своему ученику основы арифметики, дающиеся ему с большим трудом из-за «излишне» развитого художественного воображения. Она поняла «правила его любви» и сказала: «А ты интересный мальчик, прямо-таки – инок». «Инок – это священник?» – спросил я. «Нет, – отвечала она, – необязательно. Инок – это просто другой, иной человек – и- ной», – сказала она с улыбкой» [7, с. 56]. Ясно, что автор, давая название роману, предполагал именно второе значение слова – «отшельник», т.е. обособленно живущий, склонный к одиночеству.

Конечно, иным можно назвать любого человека, не вписывающегося в окружающий мир, не принимающего его правила, отвергающего основы тоталитарной системы, призванной уничтожить индивидуальное, неповторимое начало в любом из нас. Но нам кажется, что символический подтекст, возникающий в названии повести, другой, более глубокий, христианский.

В начальных главах автор создаёт сложный внутренний мир ребёнка, живущего общей жизнью с окружающей его природой. «Его дружба с тополем и собачкой Лобиком не вписываются в простую жизнь окружающей его детворы, что порождает отчужденность и скрытность характера. Этому способствует и скрытность семьи, не отказавшейся от веры и христианских традиций в годы воинствующего атеизма» – пишет П.И. Федоров в своей статье, опубликованной в предисловии к роману «Инок» П.А. Храмова [6, с. 18]. Петр Храмов в романе раскрывает удивительные подробности существования детской души в жестоком мире. Мальчик проходит стадии взросления, и на каждой стадии, исходя из событий, которые произошли с ним, он делает выводы, погружается в философские размышления, что помогает ему пережить то или иное событие.

«Главный герой романа – маленький мальчик, чья душа тонко распознает и глубоко оценивает прекрасное и безобразное в окружающей его действительности, которая включает и ассимилирует в себе прошлое и настоящее, сиюминутное и вечное» – пишет И.О. Прокофьева, и мы можем с ней согласиться [4, с. 40].

«Вершилось утро. Вершилась и жизнь – у кого в начале, у кого в конце, но вершилась – странная такая жизнь» –  такими словами заканчивается один из эпизодов романа, в котором рассказчик рассуждает о том, что с наступлением рассвета меняется не только природа, но и жизнь людей. Начинается что-то новое, и это новое – странное. Такими лирическими отступлениями заканчивается несколько глав романа.

Главный герой живет в мире, наполненным людьми, животными и событиями, но он живет и еще в одном мире – волшебном мире, который скрывается в его душе. В этом ирреальном мире есть живой тополь, с которым мальчик дружит, ведет с ним ежедневный неслышный диалог, боится с ним надолго расстаться. Только тополь порой знает, что происходит в маленькой душе, которая проходит путь становления.

Если не рассмотреть этот мир маленького человека, то кажется странным то, как мальчик реагирует на тот факт, что тополь спилили: «Тополь мой лежал на земле. Мертвый. Что-то во мне вспыхнуло – «это не он», но тотчас погасло – «он»». Казалось бы, это обычное дерево, но для мальчика это настоящая смерть, смерть близкого друга, которую он душой оплакивает с Машей и Агарь. Девочки его вроде бы и поддерживают, но чувствуется, что не понимают до конца всей глубины трагедии. Когда читаешь эпизод, где ребята прощаются с тополем, создается ощущение, что они собрались не возле лесопилки, а на кладбище: переговаривались «очень тихонечко», «Агарь, понурив голову, сидела на велосипеде, уперев одну ногу в забор морга». Символично то, что рядом с лесопилкой находился морг как символ смерти [1, с. 78]. Но ведь тополь являлся символом вечно возрождающейся жизни, а его спилили и уничтожили в душе главного героя что-то очень важное: «Наступал первый вечер без тополя. А река текла, и небо хотело меня утешить – утешить своей кротостью и своим неучастием в странных людских делах. А тополя все равно не было. Это было первое горе в моей жизни». «А морг напоминал мне строки Жуковского о последних минутах Александра Сергеевича. Эти слова так поразили меня, что я попросил бабушку прочитать их ещё раз». Именно об этом не детском отношении к смерти говорит в статье Прокофьева И.О.: «Рассказ о смерти А.С. Пушкина, строки В.А. Жуковского последних минутах жизни поэта заставили еще маленького человека относиться к смерти далеко не по-детски».

Несмотря на то, что мальчик уже познал ощущение смерти других людей, первой смертью в своей жизни он называет смерть дедушки. «Я не знал, что такое «агония», но почувствовал страх и торжественность неземной неотвратимости. И еще была непонятность – такая жуткая непонятность, что я замер и, вероятно, первый раз в жизни шел, совершенно не оглядываясь по сторонам». Прокофьева пишет: «Смерть дедушки воспринимается мальчиком как страшное, но всё же неизбежное и давно ожидаемое событие (дедушка долго болел), а смерть тополя для героя – это уничтожение самой жизни, её основ». Мальчик пытается понять не только свои мысли о смерти, но представляет, как отреагирует на смерть дедушки его подруга Маша: «Почти воочию увидел я ее желтенький прилично-расширенный взор и крепко сжатые простодушные губы. Что она скажет? Как опустит голову? Что подумает – ведь мы с ней еще никого не хоронили. Разные чувства меня обступили, и в них было страшно, как в любой толпе». Когда герой поделился известием с девочкой, смерть стала «не такой страшною и вроде бы минучею» [7, с. 121].

В мире мальчика природа «живая». Живой он представляет звездочку над тополем, лес, растения, реку: «А через меня, тоже тихо и тоже бессознательно, текла и текла река – она и сейчас течет – ненаглядная моя Белая». Однажды дедушка спросил у мальчика, интересны ли ему звезды, на что тот ответил отрицательно: «Нет». Федор Алексеевич подумал и сказал: «А вот мне звезды помогали в… там». Я вроде бы удивился про себя – как может помочь то, что не дышит, не летает, не шелестит; не удивляется дождику, не смотрит на снег и не склоняет над книгою беленькие-беленькие бантики. Совершенно неожиданно я сказал: «Звезды – дуры – торчат и торчат, всегда одинаковые, а вот зимой по реке трактор ходит, а летом река веселая»» [7, с. 145].

Главного героя окружает большое много людей, он описывает не только их внешность, характер и поступки, но и свои ощущения, связанные с ними. К подруге детства, а в будущем и второй своей половине Маше, он относится с нежностью и пытается разгадать ее женскую душу. Мальчику интересно, почему она никогда не смеется, а лишь улыбается, почему она воспринимает этот мир не так, как он. Он рассуждает о том, что чувствует к ней. По ее глазам он определил, что Маша – хороший человек и решился впустить ее в свой мир: «Медленно-медленно я начал впервые в жизни догадываться, что, кроме Лобика и бабушки, есть на свете еще одна душа, похожая на мою».

Маша стала для главного героя смыслом жизни, его духовной сутью. В. В. Борисова пишет, что «маша воспринимается им как часть рублевской «Троицы» [1, с. 82]. Ради нее уже повзрослевший он будет творить – создавать свои мозаики, изобразит ее образ на одной из них. Ради нее будет жить и радоваться жизни, задумываясь о ее скоротечности: «Почудилось мне, что река течёт не направо, как испокон веков, а – как время – неизвестно куда. Я задумался: время… Время. Наше, земное время идёт к смерти – это ясно; бессмертие души останавливает небесное время – его там попросту нет; но третье время – время между мной и Машей – вероятно существует? Какое оно, это время – время между живыми и мёртвыми? Я ничегошеньки не понимал и тревожился: как же там, на небесах – где всё иное – Машина и моя душа узнают друг друга? Ведь Маша навсегда (на-всег-да) останется двадцатидевятилетней, а сколько проживу я – неизвестно». Композиционно роман построен так, что автор, рассуждая о детстве, заглядывает в будущее и рассказывает о том, что станет с тем или иным человеком. В.В. Прокофьева тоже пишет, что «возрастные состояния» души героя даны в повести не линейно, а зачастую параллельно. Приведём только один пример. Встретились два друга, мальчик и Стёпа, они ждут девочек Машу и Агарь, за которыми трогательно ухаживают. И вдруг, глядя на них, Степан говорит о том, что это идут их будущие вдовы. Эти слова оказались пророческими: через много лет, замечает герой-повествователь, Агарь получит похоронку на своего мужа, боевого лётчика Степана Курпея. И такие переходы от настоящего к будущему и от настоящего к прошлому растворены в тексте произведения [4, с. 39]. Так, о смерти Маши мы узнаем не в конце романа, а в середине. Со смертью любимой к герою приходит новое осознание мира и внутреннего, и внешнего. «И не знал я ещё, что, начиная с сегодняшнего числа, Маше осталось жить ровно тысячу дней – двадцать четыре тысячи часов» – рассуждает рассказчик, и мы понимаем, насколько тяжело он перенесет утрату любимого человека.

Как мы уже сказали ранее, мальчик создал для себя свой особый мир, и в этом мире он по-особому смотрит и на себя. Мальчик не мог понять, почему все то, что есть у него внутри не отражается в зеркале. Его собственное «я» вмещало в себя очень многое: «Тут были и дожди – то кроткие, то вспыльчивые, тут был и таинственный туман, похожий на божье сотворение мира, и беспощадно ясное солнце, похожее на конец его. Тут были и замедляющие жизнь матовые морозы, и убыстряющие её, ослепительные ручьи; тут были и, тревожащие мир, мятежные птицы и, успокаивающая его, на все согласная Белая – родная моя река. Тут были и неожиданные вспышки глубочайшей, головокружительно-внезапной нежности к людям, совсем разным, даже незнакомым прохожим. Была нежность даже к тому, с чем соприкасались их душа, тело, взор; так я испытывал любовь к пальтишку (я его даже гладил), которое согревало маму, и испытывал благодарность к своему тополю за то, что мама взглядывает на него порою, словно припоминая что-то хорошее и надежное» [7, с. 79]. Зеркало не отражало богатства его внутреннего мира, внешность ничего не говорила мальчику о нем. Такое восприятие себя и других людей показывает, как необычно было мировосприятие героя, какими необыкновенными качествами обладал он как будущая личность, как будущий художник: чуткостью к окружающему, сосредоточенностью, фантазией, образным мышлением.

Когда закрываешь последнюю страницу, кажется, что автор излил тебе свою душу, поведал о сокровенном: о своей любви к родному дому, к местам, где прошли годы непростого взросления, обретения себя, о великой внутренней работе ребенка над осмыслением окружающей жизни.

Список литературы:

1. Борисова В.В. Роман П.А. Храмова «Инок» в контексте региональной и русской классической литературы / В.В. Борисова // Литературная Rossica Башкортостана в ХХI веке. – 2016. – №1. – С. 77-83.
2. Даль В.И. Толковый словарь русского языка. Современная версия / В.И.  Даль. – М.: Эксмо-Пресс, 2009. – 297 с.
3. Литературная Rossica Башкортостана в XXI веке / отв. Редактор и составитель: д.ф.н., проф. В.В. Борисова; Башк. гос. пед. ун-т им. М. Акмуллы. – Уфа, 2014. – 133с.
4. Прокофьева И. Художественное своеобразие исповедально–биографической повести Петра Храмова «Инок» / И. Прокофьева // Бельские просторы. – 2013. – №12. –С. 39-43.
5. Фёдоров П. И. Хрустальный крест // Бельские просторы. – 2011. № 1. – С. 124.
6. Федоров П. И. Летопись советских времен // Уфимская сирень: Уфа в художественной и мемуарной литературе: вып. 2, 2018. – С. 3-24.
7. Храмов П. Инок / П. Храмов. – Уфа: Китап, 2012. – 256 с.