ОБРАЗ ПУСТЫНИ В ТВОРЧЕСТВЕ М. ВОЛОШИНА

THE IMAGE OF THE DESERT IN THE WORKS OF M. VOLOSHIN

Arina Grishina

Student, Institute of Philology and Intercultural Communication, Altai State Pedagogical University,

Russia, Barnaul

Dinara Skokova

scientific supervisor, associate professor Altai State Pedagogical University

Russia, Barnaul

АННОТАЦИЯ

Статья посвящена мифопоэтике образа пустыни в поэзии Максимилиана Александровича Волошина. В статье представлены результаты анализа раздела «Алтари в пустыне» в первой книге М. Волошина «Годы странствий».

ABSTRACT

The article is devoted to the mythopoetics of the image of the desert in the poetry of Maximilian Alexandrovich Voloshin. The article presents the results of the analysis of the section "Altars in the desert" in M. Voloshin's first book "The Years of Wandering".

Ключевые слова: Максимилиан Волошин; пустыня; мифопоэтика; античная мифология.

Keywords: Maximilian Voloshin; the desert; mythopoetics; ancient mythology.

Образ пустыни в восприятии М. Волошина имеет противоречивые коннотации. Среди них: пустыня как неизведанное место; пустыня как место уже оставленное.

Образ пустыни воссоздан во многих стихотворениях Волошина, так как он является одним из основных в творчестве поэта. Наиболее ярко этот образ реализован в четвертом разделе книги «Годы странствий», который называется «Алтари в пустыне». Этот раздел посвящен Александре Васильевне Гольштейн – подруге Максимилиана Волошина. В него входят девять произведений, которые несут явный антично-греческий код.

Стихотворение «Станет солнце в огненном притине…» (1909) представляет собой эпиграф к «Алтарям в пустыне». В этом тексте прочитывается символика солнца, которая отсылает к культу Аполлона:

Станет солнце в огненном притине,

Струйки темной потекут жары…

Я поставлю жертвенник в пустыне

На широком темени горы.

Дрем ветвей, пропитанных смолою,

Листья, мох и травы я сложу,

И огню, плененному землею,

Золотые крылья развяжу.

Вспыхнут травы пламенем багровым,

Золотисто-темным и седым,

И потянет облаком лиловым

Горький, терпкий и пахучий дым.

Ты, Ликей! Ты, Фойбос! Здесь ты, близко!

Знойный гнев, Эойос, твой велик!

Отрок-бог! Из солнечного диска

Мне яви сверкающий свой лик [2, с. 105].

Стихотворение изображает ритуал жертвоприношения. На это указывает: «жертвенник на темени горы», мотив разжигания «плененного огня», «багровое пламя» сопоставимое с кровью и призыв Ликея, Фойбоса и Эойоса.

В именах древнегреческих богов или же культовых личностей зашифрована крупная формула гимна: обращение к солнечному богу античности – олимпийцу Аполлону. Считается, что первые пеаны посвящалась богу Аполлону, которого и самого часто именовали Пеаном – целителем богов. Таким образом, происхождение слова «пеан» связано с врачеванием. Все вышеназванные эпитеты часто звучали в орфических гимнах к богу света, указывая на сферу его божественной деятельности. «Ликей» означает «волчий», т. е. отражает соединение губительных и целительных функций (архаическое восприятие Аполлона, близок к волкам и защитник от волков). «Фойбос», «Эойос» – «светлый», «утренний» – культовые эпитеты, говорящие о более позднем представлении греков об этом божестве как сильной гармонической личности и его световой природе [1, с. 130].

Фойбос (Фобос) – это божество, олицетворявшее в греческой мифологии страх; сын бога войны Ареса и Афродиты, брат Гармонии и близнец Деймоса. Эойос (Эос) – это в древнегреческой мифологии богиня зари.  Ликей – аркадский принц, один из сыновей нечестивого царя Ликаона.

Стоит отдельно рассмотреть номинацию «отрок-бог». Современное значение «отрок» синонимично с понятием «подросток», и это вполне логично, ведь Аполлон действительно был юным богом. Но возможно и другое понимание этого слова. Как отмечает Н.Н. Мурзин, «Отвергнутый бог: Аполлон от греков и до наших дней» – само название предсказывает содержание текста. Аполлон является отроком потому, что его культ двусмысленный, наполнен недоверием: «…сами греки не очень хорошо понимали – и принимали – Аполлона. Они с трудом усваивали многоразличие приписываемых ему «функций», не говоря уже о том, как именно они трактовали ту или иную в отдельности.» [5, с. 16]. Аполлон не раз был отвергнут женщинами: Кибела, Гестия, Персефона и др. – это тоже может лежать в основе данного словосочетания.

Обряд совершен, происходит призыв Аполлона: «Мне яви сверкающий свой лик». Жертвенник поставлен, огонь выпущен, звучит и обращение к богу. Можно отметить и мотив крови: «струйки темной потекут…», «пламенем багровым». Важно понять, что было не всегда в жертву приносили плоть животного, существовали боги, которым было достаточно какого-то угощения. Аполлону, помимо быков и волов с позолоченными рогами, можно было принести в жертву выпечку, главное, чтобы это было сожжено на жертвенном огне. Что сожжено в данном стихотворении, не указано, но наличие огня и жертвенника говорит о том, что обряд состоялся.

Стоит сказать о связи культовой ритуальности с образом пустыни. Помимо того, что пустыня – это самое жаркое место на земле, это еще и открытое пространство, место отшельничества, одиночества, поэтому самое подходящее для призыва божества света. Для совершения обряда лирический герой выбирает самое жаркое время: «солнце в огненном притине», а также наиболее высокую точку для проведения ритуала: «На широком темени горы».

Пустыня в данном случае – это сакральное пространство, о чем говорит его наполненность солнечным светом, символически прочитывающимся как духовный свет. В христианской, иудейской и исламской культурах пустыня является местом откровения (беседы человека с Богом) – именно там эти религии находят свой источник своего зарождения. Все это подтверждается специфическим символизмом пустыни как самого благоприятного места для божественного откровения. Также пустыня – это символ умерщвления тела для спасения души (данная коннотация образа пустыни разработана в русской поэзии XIX века, например, в стихотворении «Пророк» А.С. Пушкина).

Название стихотворения «Дэлос» (1909) связано с греческим островом в Эгейском море. Согласно мифам, Делос был плавучим островом, поэтому постоянно перемещался по морю. На нем нашла приют Латония (богиня лета), в которую влюбился великий громовержец Зевс, и Латония понесла от него двух близнецов. Законная супруга Зевса – Гера наложила на Латонию проклятие. «Ни одна твердь земная не примет тебя, чтобы ты смогла на ней родить детей» [4, с. 45]. Тогда Зевс приказал Посейдону создать место, где Латония сможет родить детей. Это был остров Дэлос, который Посейдон поднял на поверхность моря, отсюда и его название, которое переводится как «невидимый». После рождения на острове Артемиды и Аполлона, Дэлос «разлился золотым светом, на нем зацвели луга, лебеди начали петь.» [4, с. 46]. Этот остров почитаем греками, именно там были построены: святилище и алтарь Аполлона, святилище и храм Артемиды, а также храм Летоон.

Оком мертвенным Горгоны

Обожженная земля:

Гор зубчатые короны,

Бухт зазубренных края… [2, с. 108].

В приведенном тексте Дэлос описывается как «обожженая земля». Этот остров имеет каменистую, неплодотворную почву, автор связывает такую ландшафтную особенность с «оком мертвенным Горгоны» – мифического существа с женским лицом и змеями вместо волос, которая превращала всех, кто посмотрит на нее, в камень. Пространство состоит из: гор («гор зубчатые короны»), суши («обожженая земля») и воды («бухт зазубренных края»).

Стоит и здесь отметить обращение к богу, к персонификации солнца – Аполлону: «гневный лучник» – лук и стрелы у Аполлона сделаны из золота; «предводитель мойр и муз» и т.д. Поэтому в стихотворении перечисляются следующие, относящиеся к богу солнца элементы: лавр – священное растение Аполлона; Цинт – гора на острове, у подножия которого находится храм Аполлона.

Но среди безводных кручей

Сердцу бога сладко мил

Терпкий дух земли горючей,

Запах жертв и дым кадил… [2, с. 108].

Особенно важно отметить последний стих – «Запах жертв и дым кадил» – здесь прочитывается отсылка к первому стихотворению раздела «Станет солнце в огненном притине…», где также отмечался мотив жертвоприношения и сакрализации пустыни: «дым кадил» символизирует божественную природу образа.

Остров предстает «престолом Фэба» (Аполлона), и вздымает к солнцу «Дымы черных алтарей» – снова мотив жертвоприношения, ведь алтарь предназначен для сожжения.

Остров Дэлос как своеобразная пустыня также имеет культовое сакральное значение – это место рождения Артемиды и Аполлона, место для ритуалов, также это один из образов Киммерии (восточная область Крыма), в которой долгое время жил Волошин. Ведь именно ее называли: «опаленная земля», «пустынный и величественный залив, хранящий в своих очертаниях строгую простоту выжженых холмов Эллады» [2, с. 108].

В данном стихотворении присутствуют три значения: пустыня как сакральное ритуальное место; Дэлос как место появления богов; Киммерия как любимое место автора, данная коннотация извлекается из биографического подтекста.

В следующем стихотворении «Дельфы» (1909 г.) также присутствует образ пустыни: «выжженые равнины», но он не столь отчетлив.

Наиболее ярко образ пустыни разворачивается в стихотворении «Полдень» (1908 г.)

Звонки стебли травы, и движенья зноя пахучи.

Горы, как рыжие львы, стали на страже пустынь.

В черно-синем огне расцветают медные тучи.

Горечью дышит полынь.

В ярых горнах долин, упоенных духом лаванды,

Темным золотом смол медленно плавится зной.

Нимбы света, венцы и сияний тяжких гирлянды

Мерно плывут над землей… [2, с. 113].

Автор изображает раскаленную пустыню с помощью образов: «движенья зноя», «медные тучи», «медленно плавится зной», «мерно плывут над землей», «по красным холмам». «Душный шлем фимиам» – особенно важная деталь, так как «фимиам» – это благовоние, которое часто отождествляют с ладаном (образ сакральной обрядовости); «море расплавленных дней» – пространственная метафора, означающая воздух, который днем в пустыне «плавится», и создавая оптическую иллюзию, ассоциируется с «расплавленным» морем (таким образом, пустыня является эквивалентом моря).

В приведенном стихотворении пустыни приобретает антропоморфические свойства: «горы… на страже пустынь», «дышит полынь» – природа олицетворена. Здесь также можно прочитать образ Киммерии, с ее горной местностью, запахом горьких трав, богатой историей, ведь через эти территории прошло немало народов. Таким образом, очевидно уже явное сопоставление пустыни и Киммерии, причем пустыня в данном случае также наделена сакральными смыслами.

В последующих стихотворениях раздела «Алтари в пустыне» встречаются образы и мотивы огня, солнца, зноя, но очевидный образ пустыни не создается. Стоит обратить внимание на третье стихотворение в череде лирических произведений «Венок сонетов»: «Явь наших снов земля не истребит...» [2, с. 121].

В данном тексте образ пустыни является сквозным, ведь весь цикл сонетов посвящен желанию лирического субъекта поделиться тем, что открылось ему за время длительных исканий самого себя. Весь цикл пронизан «слепым мятежом», «безумьем снов», «болью внежизненных обид», «ветрами тоски», «темными восторгами расставанья». Благодаря слову, имеющему, можно сказать, два противоположных значения, в названии примиряются (а возможно – противопоставляются) две сферы – физический мир и мир души. Можно заключить, что в произведении пойдет речь о двойственной природе человека.

Венок сонетов можно рассматривать в разных аспектах. Можно предположить, что третий сонет раскрывает лирический сюжет об откровении: герой преисполнился в своем познании, открыл великую духовную тайну, опыт переживания которой не затмит земное существование. Герой стихотворения возносится на новый уровень в системе мироустройства, он находится вне материальной действительности – во вселенной. И ничто не может его «ослепить», то есть отнять это знание - в том числе и «земные пустыни» и «золото лучей».

В восьмом сонете, который посвящен теме человека и быстротечности жизни, есть строка: «Припасть к земле, искать в пустыне воду…» [2, с. 124] – несостоявшемуся поэту ничего не остается как признать свою несостоятельность и «спуститься на землю» (что отсылает к третьему сонету о великом откровении человека, благодаря которому человек преисполненный духовным переживанием находится на каком-то высшем уровне). Пустыня в данном случае – это топос обреченности, в каком-то смысле даже место изгнанников, (что схоже с мотивом пустыни во время ссылки Волошина в Туркестан). В десятой строфе эта мысль подтверждается: «Кому земля – священный край изгнанья.» [2, с. 124], но здесь прочитывается не только образ пустыни, смысл заключен гораздо более широкий: земная жизнь слишком обыденная для поэта.

Заканчивается цикл темой любви. Это чувство, согласно авторской концепции, вероятно, также способно унести человека в иное бытие.

В связи с тем, что М. А. Волошин часто обращается к образу пустыни, и поэтически определяет его как место неизведанное или же покинутое, стоит проанализировать стихотворение «Пустыня», которое было написано в 1901 году в Париже:

Монмартр… Внизу ревет Париж –

Коричневато-серый, синий…

Уступы каменистых крыш

Слились в равнины темных линий…. [2, с. 11].

Первая строчка сразу же переносит читателя на вершину горы Монмартр: «Монмартр… Внизу ревет Париж». Париж изображается как серо-коричневый каменистый город, вдали которого веет волной «соленой океана».

Нередко в стихотворениях Волошин противопоставлял Восток и Запад, данная оппозиция реализована в настоящем тексте: «Пустыни вечной и немой / Ненарушимое молчанье» [2, с. 11].

Глядя на Парижские постройки, поэт вспоминает пустыню: «В полубреду лежит она / И нет движенья, нет покоя…». – стоит обратить внимание, что пустыня приобретает человеческие качества, антропоморфизма и уже не является образом ландшафта, а практически является заложницей солнца: «Миражи бледные встают – / Галлюцинации Пустыни» – находясь под воздействием зноя, Пустыня испытывает галлюцинации, ей мерещатся «зубцы старинных башен», «дворцы и храмы Тамерлана», «мертвые города», которые являются лишь «бредом больной Пустыни» [2, с. 11].

Стоит обратиться к образу заката: «И брызнет кровь лучей с заката», – похожего на ритуал воскрешения, и посредством огненных обрядов: «Вся степь горит – и здесь, и там, / Полна огня, полна движений…» – приведенная метафора аналогичная процессам, найденным в первом анализируемом стихотворении: «Струйки темной потекут жары…»; «И огню, плененному землею, / Золотые крылья развяжу.» [2, с. 105].

В обоих стихотворениях огонь спит, он скрыт в земле, но стоит «брызнуть крови» – все оживает, Пустыня начинает «гореть», и даже конь «бодрее скачет».

При взгляде на Париж, лирический герой воскрешает в памяти образ пустыни. Он сравнивает Парижскую каменную пустыню и пустыню Туркестана. «Здесь образ пустыни – это одновременно и воспоминание о странствиях и парижская реальность. Париж – та же пустыня, но с иным семантическим значением.» [7, с. 256].

Таким образом, можно говорить и о противопоставлении «пустыни» Запада «пустыне» Востока, но также и об их сходстве. Образ пустыни в данном случае – это околдованная красавица: «Храня проклятой жабы вид», которая находится в заточении, словно «Царевна в сказке» и ждет, когда ее освободят: «И брызнет кровь лучей с заката» – отсылка к фольклорным сказочным сюжетам («Царевна-лягушка», сказка «О найденной принцессе», «Спящая красавица»).

Значима и последняя строка стихотворения: «Да аромат степной полыни…» [2, с. 12], в ней можно увидеть параллель с образом Коктебеля: «Обовью я чобром, мятой и полынью седой чело. / Здравствуй, ты, в весне распятый, мой торжественный Коктебель!» – созданным Волошиным во втором стихотворении цикла «Киммерийские сумерки» [2, с. 88].

Волошин говорил: «Коктебель моя родина, мой дом – Коктебель и Париж, – везде в других местах я только прохожий» [6, с. 453]. Чтобы сопоставить эти образы, необходимо проанализировать стихотворение «Перепутал карты я пасьянса…» (1909 г.):

Перепутал карты я пасьянса,

Ключ иссяк, и русло пусто ныне.

Взор пленён садами Иль-де-Франса,

А душа тоскует по пустыне.

<…>

Мне, Париж, желанна и знакома

Власть забвенья, хмель твоей отравы!

Ах! В душе – пустыня Меганома,

Зной, и камни, и сухие травы… [2, с. 28].

В последней строфе упоминается «пустыня Меганома» – это горный массив между Феодосией и Судаком, то есть в Киммерии. Монмартр, который упоминается в предыдущем стихотворении – это 130-метровый холм на севере Парижа и самая высокая точка этого города. Не случайно и то, что в этом стихотворении также упоминается Париж и пустынный Коктебель. Таким образом, мы можем связать эти три образа: пустыня, Париж и Коктебель. Возможно, автор сопоставляет их между собой потому, что они имеют определенные сходства: каменистые крыши у Парижа, которые напоминают темные равнины, высокий холм Монмартр; каменная почва в Коктебеле, сухие травы, зной, горный массив Меганом; песочные холмы в Туркестане, степная полынь, жгучее солнце, каменные постройки. То есть во всех трех случаях создан образ пустыни посредством ее компонентов: каменные постройки, напоминающие равнины пустыни (Париж); пустыня Коктебель («изъеденная щелочью всех культур»); а также путем прямой номинации.

В цикле «Киммерийская весна» есть стихотворение «Пустыня» (1919 г.)

И я был сослан в глубь степей,

И я изведал мир огромный

В дни страннической и бездомной

Пытливой юности моей.

От изумрудно-синих взморий,

От перламутровых озёр

Вели ступени плоскогорий

К престолам азиатских гор... [2, с. 167].

В стихотворении описан образ пустыни Туркестана, куда Волошин был отправлен в ссылку. Пустыня здесь описывается как место познания: «И я изведал мир огромный», с богатой историей «Орды и царства образуя», где «селился первый человек». Ночь в пустыне – это время, когда открывается новый мир: «Миры цвели и отцветали / На звёздном дереве времён…». Волошин часто придает ночи в пустыне загадочность, будто именно это время суток способно открыть человеку тайну устройство мироздания.

Особо интересна последняя строфа стихотворения:

… И хоры горних сил хвалили

Творца миров из глубины

Ветвистых пламеней и лилий

Неопалимой купины [2, с. 167].

Природа здесь снова оживает и разговаривает с читателем, в очередной раз мы сталкиваемся с мотивом огня. Неопалимая купина – в Пятикнижии: горящий, но не сгорающий терновый куст, в котором Бог явился Моисею, пасшему овец в пустыне близ горы Синай. Когда Моисей подошёл к кусту, чтобы посмотреть, «отчего куст горит огнём, но не сгорает» (Исх. 3:2), Бог воззвал к нему из горящего куста, призвав вывести народ Израиля из Египта в Обетованную землю. В христианстве Неопалимая купина – один из ветхозаветных прообразов, указывавших на Богоматерь.

Нередко в поэзии Волошина встречаются христианские мотивы, особенно в тех стихотворениях, где пустыня приобретает сакральный смысл. Это не случайно, ведь как уже было сказано выше, пустыня – это место божественного откровения. Изгнание дает возможность человеку иначе взглянуть на мир, как это и произошло с лирическим субъектом Волошина. В этом стихотворении поэт передал опыт своего «перерождения».

В стихотворении «Я шел сквозь ночь...» (1904 г.) пустыня обретает другой смысл:

Одилону Рэдону

Я шел сквозь ночь. И бледной смерти пламя

Лизнуло мне лицо и скрылось без следа...

Лишь вечность зыблется ритмичными волнами.

И с грустью, как во сне, я помню иногда

Угасший метеор в пустынях мирозданья,

Седой кристалл в сверкающей пыли,

Где Ангел, проклятый проклятием всезнанья,

Живет меж складками морщинистой земли [2, с. 63].

В приведенном тексте, пустыня из миметического земного образа и становится символом вселенной.

Стоит рассмотреть стихотворение «Над горестной землей – пустынной и огромной…» (1907 г.)

Поликсене С. Соловьевой

Над горестной землей – пустынной и огромной,

Больной прерывистым дыханием ветров,

Безумной полднями, облитой кровью темной

Закланных вечеров, –

Свой лик, бессмертною пылающий тоскою,

Сын старший Хаоса, несешь ты в славе дня!

Пустыни времени лучатся под стезею

Всезрящего огня… [2, с. 76].

Во второй строфе в структуре метафоры «пустыни времени…» пустыня означает иное бытие – образ чего-то нематериального, возможно, таким образом подчеркивается «вечность пустыни», уместна может быть интерпретация пустыни как символа времени. Неслучайно здесь появляется «Сын старший Хаоса» – мотив зарождения земной жизни, можно говорить об образе пространства за пределами земной действительности.

Найденный смысл усиливается другой стороной стихотворения: «Над горестной землей – пустынной и огромной…» (1907 г.) – земля как пустое, быть может, еще не освоенное окончательно пространство или одинокое (подчеркивается одинокость и обреченность человеческой жизни), стих «И ветры – сторожа покинутой земли» позволяет дополнить смысловую палитру: помимо антропоморфизации (олицетворения «ветров»), стоит отметить новую коннотацию пустыни: земля покинутая.

Можно сделать вывод, что более ранние произведения Волошина, например, «Я шел сквозь ночь…» (1904 г.) или «Над горестной землей…» (1907 г.), которые написаны в 1904, 1907 годах, – показывают пустыню как подобие вселенной, место безграничное. В стихах 1908 года пустыня «оживает», изображается как место историческое, которое несет в себе память предков («Полдень»). В поэзии 1909 года пустыня становится сакральным местом, приобретает черты места ритуального, в котором могут рождаться или призываться боги («Венок Сонетов», «Дэлос», «Станет солнце в огненной притине…»). В цикле стихотворений «Киммерийская весна» пустыня становится местом откровения.

Образ пустыни в поэтическом творчестве М. А. Волошина никогда не ограничивается географической реальностью и ландшафтными смыслами, она всегда содержала в себе различные иносказательные возможности. Восприятие Волошиным образа пустыни менялось в разные периоды его творчества. Однако пустыня для поэта всегда ассоциировалась с таинством и мистицизмом, с реальностью, находящейся за пределами обыденного.

Список литературы:

1. Арефьева, Н. Г. Традиции орфический гимнов в поэзии М. Волошина / Н. Г. Арефьева. //  Вестник АГТУ. - 2007. - №5. - С. 128-132.
2. Волошин, М. А. Собрание сочинений, том первый. - 1 изд. - М.: Эллис Лак, 2003. – 610 с.
3. Волошин, М. А. Стихотворения / М.А. Волошин. – М.: Профиздат, 2000. – 255 с.
4. Михайлов, А. Из жизни Олимпийских богов. Зевсиды. - 7 изд. - М.: Автор, 2016. – 197 с.
5. Мурзин, Н. Н. Отвергнутый бог: Аполлон от греков и до наших дней // Vox. Философский журнал. - 2017. - №23. - С. 1-34.
6. Пинаев, С. М. Максимилиан Волошин, или Себя забывший бог / Сергей Пинаев. – Москва : Молодая гвардия, 2005. – 661 с.
7. Шабашов, Д. В. Образ Востока в творчестве Максимилиана Волошина // Знание. Понимание. Умение. - 2007. - №3. - С. 227-302.