Проблема достоверности исторического знания

THE PROBLEM OF THE RELIABILITY OF HISTORICAL KNOWLEDGE

Eduard Karavaev

doctor of philosophical Sciences, Professor, Department of logic,

Institute of philosophy of Saint Petersburg state University,

Russia, Saint-Petersburg

Vladislav Nikitin

candidate of Science, assistant professor of ontology and epistemology,

Institute of Philosophy St. Petersburg State University,

Russia, Saint Petersburg

АННОТАЦИЯ

В данной статье рассматриваются различные подходы к решению проблемы достоверности исторического знания. Анализируя основные концепции в эпистемологии исторического познания, авторы приходят к выводу о существовании принципиальных различий в понимании достоверности научного знания между классической наукой и философией истории и историографией. Достоверность исторического нарратива определяется не сравнением конституируемой им картины исторической действительности с событиями прошлого, что невозможно в принципе, а его полнотой и согласованностью с иными картинами этой действительности, достоверность которых признана научным сообществом.

ABSTRACT

This article discusses various approaches to solving the problem of validity of historical knowledge. Analyzing the basic concepts in the epistemology of historical knowledge, the authors come to the conclusion about the existence of fundamental differences in the understanding of the reliability of scientific knowledge between classical science and philosophy of history and historiography. The accuracy of the historical narrative is determined not by a comparison of personality and identity constituted them a picture of historical reality with the events of the past, it is impossible in principle, and its completeness and consistency with other paintings of this fact, the accuracy of which was accepted by the scientific community.

Ключевые слова: достоверность; истина; историография; историческое знание; картина исторической реальности; нарратив;

Keywords: reliability; truth; historiography; historical knowledge; the picture of historical reality; narrative;

История, наряду с философией и математикой, является одной из древнейших наук. В то же время, вопрос о достоверности и истинности исторического познания, остро поставленный еще Декартом [5, c. 253–254], является до сих пор достаточно дискуссионным, ибо способы исторического познания существенно отличаются от познавательных процедур, имеющих место в «нормальных» науках. При этом мы сразу должны отметить, что речь в данной статье пойдет не о проблеме достоверности артефактов, в том числе письменных источников (это внутренняя проблема самой историографии), а о достоверности картин исторической действительности, порождаемых историческими нарративами.

В принципиальный спор с Декартом, поставившим под сомнение претензии истории на научность, вступали затем как философы, так и известные историки. И, хотя эта дискуссия носила, в основном заочный характер и растянулась на века, она не потеряла своей актуальности и в настоящее время. Подробный ее анализ мог бы занять несколько томов историко-научных исследований. Мы же в рамках данной небольшой статьи постараемся лишь выделить основные точки зрения и аргументы, выдвигавшиеся с целью обоснования научности истории и достоверности исторического знания.

Одними из первых оппонентов Декарта были Джон Локк и лорд Болингброк, которые полагали, что достоверность исторического знания, в первую очередь, зависит от достоверности источника. Поэтому, историку, полагали они, необходимо опираться на свидетельства современников, которые были непосредственными наблюдателями происходивших событий. Чем более отдален пишущий историю от событий, о которых он говорит, тем вероятнее, что его свидетельства менее достоверны и доказательны.

Но данный подход оказался крайне уязвимым для критики. Во-первых, современники и очевидцы событий, как правило, являются заинтересованными лицами, ибо они с этими событиями связаны сами и всегда находятся по ту или иную сторону «линии фронта». То есть, непосредственный наблюдатель и участник может (пусть даже и не намеренно) искажать события в зависимости от своих симпатий, ценностных предпочтений и психологических переживаний. Во-вторых, наша психология устроена так, что события, имевшие для нас тяжелые, травматические последствия, вытесняются из памяти и не фиксируются в воспоминаниях. В-третьих, очевидец, как правило, изображает картину события в зависимости от того, как он по отношению к этому событию расположен. Он не видит картины в целом, а лишь наблюдает ее фрагмент и дает ему весьма ограниченную интерпретацию. Так, например, Н. Эйдельман в своей книге «Твой девятнадцатый век» рассказывает о том, как ему удалось обнаружить в одном из московских архивов неизвестные ранее воспоминания непосредственных участников Бородинской битвы. В начале, ему показалось, что у него в руках бесценный материал для диссертации или монографии. Но, прочитав и сравнив их, он увидел, что эти источники не только не дают правдоподобной картины сражения, но и противоречат друг другу. В-четвертых, современник не может адекватно оценить исторического значения описываемого события. Ему не хватает для этого временной дистанции, необходимого расстояния для оценки. Когда мы обсуждаем события недавнего прошлого, которые продолжают влиять на современность, то мы можем заблуждаться в их оценках, ибо процесс еще не закончился. И многое из того, что мы сейчас или вернее нам сейчас наши политики и чиновники выдают за прогресс (прогресс экономики, образования, науки), историками недалекого будущего возможно будет оцениваться как катастрофа. В таком случае оказывается, что более достоверными могут быть свидетельства о событиях далекого прошлого, которые давно завершились по отношению к времени, в котором о них рассказывается, и как бы заняли определенное место в контексте исторического процесса. Кроме того, в свидетельствах о таких событиях в меньшей мере скрывается заинтересованность и ангажированность автора, его пристрастия или политическая позиция.

Второй аргумент, выдвигавшийся в защиту научности исторического познания, основывался на так называемом «методе аналогий». Сущность этого метода состоит в допущении экстраполяции современного опыта и знаний историка на познание прошлого. Впервые такой подход получил обоснование и разработку в трудах Джамбатиста Вико [3], который утверждал, что познавать и понимать человек может только то, что им непосредственно создано. Поэтому природа, к познанию которой стремился тот же Декарт, в конечном счете, непознаваема, ибо она создана Богом, но история, которая творится самим человеком, в принципе познаваема. Прошлое познается нами не непосредственно, ибо его нет здесь и сейчас, а опосредованно. Основой такого познания является метод аналогий, которому Вико дает онтологическое обоснование. Суть этого обоснования заключается в том, что мировой исторический процесс есть процесс циклический, повторяющийся. Это процесс, в котором постоянно и закономерно воспроизводятся три этапа или три века, как называет их сам Вико: век богов, век героев и век людей. Руководствуясь данной схемой и зная свое настоящее положение на этой, уходящей в бесконечность, синусоиде, мы можем оценивать и понимать сущность событий, имевших место в прошлом на симметричных точках исторической траектории. Таким образом, современность есть ключ к познанию прошлого. Ближе и понятней нам при этом оказываются те отрезки прошлого, которые лежат между сходными точками исторической траектории. Когда мы пытаемся понять поступки людей в далеком прошлом, мы вольно или невольно ставим себя на их место и оцениваем их действия с позиций наших представлений о человеке, морали и политике.

Метод аналогий, предложенный Вико, предполагает неизменность социологических закономерностей и психологии человека. Но, в различных конкретно-исторических условиях и культурах, люди могут вести себя по-разному в сходных ситуациях и по-разному относиться к одним и тем же вещам, и явлениям. Поэтому, пытаясь объяснить и понять ход событий в прошлом в горизонте современного менталитета, мы можем дать им вполне убедительную с точки зрения современности интерпретацию, которая, в то же время окажется абсолютно неадекватной. Поэтому, метод аналогий обладает довольно ограниченными возможностями и страдает субъективностью. Пользуясь им, мы можем лишь с некоторой долей вероятности судить о прошлом и лишь в некоторых случаях отделить то, что могло иметь место от того, что никак не могло происходить. Но самое главное обстоятельство, из-за которого метод аналогий не может претендовать на роль универсального метода исторического познания, заключается в том, что история представляет собой не только ряд прошедших событий, но и событий уникальных, неповторимых, при объяснении которых аналогии бессильны.

В рамках «философии жизни» сформировался и получил распространение метод «вживания» или «вчувствования». Один из основных принципов «философии жизни» заключается в положении, что существование человека во времени (история) и результаты этого существования (культура) не могут быть описаны и объяснены какими-то формальными законами, они не выразимы средствами логики и математики. Существование человека, характер его свободной деятельности определяются, прежде всего, установками, ценностями и смыслами, не подлежащими математическому описанию или рациональному каузальному объяснению. Более того, эти ценности и смыслы, как правило, не осознаются самими действующими в истории людьми. Логика – полагал Ницше – убивает действительность, она чужда реальной жизни.

Жизнь есть некая целостность, полнота человеческого существования, которую нельзя рационально объяснить, но можно пережить и понять через это переживание. Жизнь – это то, что происходит с человеком и им непосредственно переживается. Один из основателей этого направления В. Дильтей предлагал различать три аспекта жизни. Жизнь как неразрывное единство и взаимодействие человека с окружающим миром в объективном плане. Жизнь как переживание этого единства в самом человеке, как целостность всех его сил, интенций, устремлений, не сводящихся только к познавательному отношению. Жизнь как присутствие человека в мире, реализуемое во времени, то есть имеющее историю. Специфика человеческой жизни заключается в том, что она переживается и осмысливается. Человек есть единственное из известных ему существ, которое осознает собственное существование, он есть «жизнь, осознающая себя». Таков один из основных тезисов экзистенциальной философии, которая является одной из ветвей древа «философии жизни». Таким образом, согласно этой концепции, ключом к познанию истории являются личные переживания человека, присутствующего в ней. Для того, чтобы понять Другого, необходимо в начале войти, в его внутренний мир, сделать этот мир своим. «Вживание, созерцание, сравнение, непосредственная внутренняя уверенность, точная чувственная фантазия … – таковы средства исторического исследования вообще» [9, c. 156]. Сущность исторических событий можно постичь лишь через проникновение в душевную жизнь, участвующих в них людей. Необходимо суметь поставить себя на их место, вжиться вчувствоваться в их внутренний мир посредством творческого озарения. Но тогда не прав ли был Декарт, приравнивая историю к поэзии, к художественному творчеству?

По-видимому, историку нельзя запретить (и, вероятно, не следует запрещать) вживаться во внутренние миры своих персонажей, как нельзя запретить рассуждений по аналогии. Но вряд ли вживание и соучастие могут претендовать на роль универсального метода исторического познания. Л. Февр отмечает погрешность, – он называет ее «психологическим анахронизмом», когда мы проецируем себя в прошлое, мы остаемся самими собой, со всеми своими чувствами, мыслями, интеллектуальными и моральными предрассудками [8, с. 104–106]. Очевидно, также, что такого рода способ проникновения в прошлое не даст серьезных объективных результатов при изучении социально-экономических процессов. Тем более, не даст он внятных результатов при изучении истории развития науки и техники. Можно сколько угодно вживаться в образы А. Эйнштейна или Н. Бора, но если тебе не знакомы теория относительности и квантовая механика, история развития науки ХХ века не будет осмыслена и изложена.

Тем самым мы вовсе не утверждаем, что подход, основы которого были разработаны В. Дильтеем, является неприменимым или бесперспективным. В современном социально-историческом познании существуют такие направления как «история ментальностей» и «психоистория», в основе которых лежит субъективно-психологический подход к анализу исторических событий.

В исследованиях по истории ментальностей психология перестает быть чем-то внешним по отношению к истории. Исторические действия здесь обретают не только экономические, идеологические и политические, но и психологические причины. Оказалось, что психология людей других эпох значительно отличается от психологии современного человека, что эмоции, особенно восприятия и выражения чувств и взглядов часто менялись. Развитие истории ментальностей убедительно показало, что социально-историческое познание не может и не должно игнорировать роль психологического фактора в общественной жизни, и тем самым открыло путь к исследованию новых измерений исторического бытия [2; 6].

Возвращаясь к вопросу о достоверности исторического знания, мы должны, тем не менее, отметить, что и последний, из рассмотренных нами подходов не несет никакой гарантии того, что в результате вживания в мир прошлого историк обретет его картину вполне соответствующую тому, что было когда-то. Основная же причина того, что проблема достоверности исторического познания оставалась не решенной во всех, приведенных выше подходах, заключается в том, что она решалась в рамках классической теории познания, ориентированной на аристотелевское понимание истины как соответствия знания действительности. Такое понимание достоверности и истинности знания глубоко укоренено в «здравом смысле» современной науки, в основе которого лежит так называемая «естественная установка сознания». История в естественной установке – это то, что произошло в прошлом, а историческое познание – это способ проникновения в это прошлое, способ, которым мы его для себя открываем. Отсюда и понимание задачи историка как наиболее полного и точного воспроизведения давно свершившихся событий. Именно такой подход был характерен для позитивистски ориентированной историографии. Историк не создатель и не творец, а аккуратный искатель. Согласно тезису известного европейского историка – позитивиста, Леопольда Ранке, все внимание должно уделяться самим фактам, а домыслам и гипотезам не место в исторической науке.

В то же время, все попытки рассмотрения исторического познания с позиций естественной установки, как правило, приводили к скептическим выводам относительно достоверности и научности историографии. Если история – это знание о прошлом, то, как возможно сравнить это знание с самой действительности прошлого. Ведь прошлое – это то, что уже прошло, то есть, то чего уже нет. С чем сравниваем, когда делаем утверждение об истинности или ложности, предлагаемой историками картины прошлых событий? Данное затруднение послужило отправной точкой для формирования в современной эпистемологии истории концепций, согласно которым историческое познание является не отражением, а конструированием прошлого, его интерпретацией.

Истоки конструктивистской эпистемологии истории восходят к идеям великого немецкого мыслителя Г. Гегеля, который одним из первых обратил внимание на известный, но недостаточно осознанный до него факт: термин «история» означает у нас и действительные события в прошлом, и наше субъективное представление об этих событиях. «Мы должны считать это соединение обоих вышеупомянутых значений более важным, чем чисто внешней случайностью» [4, c. 58].

Существуют две истории: одна, которая происходит в действительности и вторая, которая рассказывается, но о том, что происходит в действительности, мы знаем только на основе того, что рассказывается.

«Поэтому, для столетий или тысячелетий, которые предшествовали историографии, и в течение которых совершался ряд … бурных перемен, не существует объективной истории, так как для них не оказывается субъективной истории, исторического повествования» [4, c. 59].

Таким образом, необходимо различать то, что можно назвать исторической действительностью или реальностью, которая представляет собой последовательность событий, произошедших в прошлом и картины этой реальности, конституируемые мышлением и языком историка. Историческая действительность – это события в прошлом, которые недоступны современному наблюдателю. Картина исторической реальности – это интерпретация исторической действительности, создаваемая историком на основе следов прошлых событий, которые ему удается обнаружить и языка, посредством которого он рассказывает об этих событиях. Долгое время философия истории не обращала внимания на различие между историческим исследованием и историческим письмом и не придавала особого значения последнему при анализе исторического познания. Коренной переворот в этой области связан с так называемым «лингвистическим поворотом» в эпистемологии истории и нарративным подходом, основы которого были заложены в ХХ веке Б. Кроче, П. Рикером, Д.Ла Капра, Х. Уайтом и Ф. Анкерсмитом.

Одним из центральных понятий лингвистической методологии является понятие нарратива как языковой структуры, имеющей форму повествования, связанную с определенным сюжетом. Исторический нарратив – это рассказ о событиях прошлого, построенный на основе определенных фактов и объединяющего их сюжета. Это рассказ, в котором устанавливаются связи между событиями и их предполагаемыми причинами. Посредством нарратива формируется определенная картина исторической реальности. И здесь вновь возникает вопрос о достоверности этой картины, насколько она соответствует действительности прошлого. Ведь исторический нарратив является именно интерпретацией прошлого, а отнюдь не его отражением. Поэтому, по мнению Ф. Анкерсмита, создавая исторический нарратив, «Мы не смотрим на (прошлую) реальность сквозь язык; язык, применяемый историком, – это не посредник, желающий самоустраниться» [1, c. 127]. Посредством языка, используя нарратив, историк создает картину исторической реальности, которая утверждает нечто о прошлой действительности, но не может быть никаким образом с нею непосредственно соотнесена. Поскольку интерпретации прошлого опираются на различные системы ценностей, на различные мировоззренческие принципы, постольку возникают различные картины исторической реальности, имеющие в виду одни и те же события, но по-разному их изображающие. Так в истории европейской историографии известны фундаментальные исследования Ранке, Буркхардта, Броделя, Тойнби и других авторитетных ученых, в которых даются интерпретации одних и тех же эпох, но эти интерпретации часто принципиально отличаются друг от друга и дают нам во многом различные картины прошлого. Причем, чем авторитетнее интерпретация, тем больше новых исторических текстов и идей она порождает. Таким образом, можно сказать, что исторические интерпретации являются не различными отражениями действительности прошлого, а его метафорами [7]. Более того, как говорит по этому поводу Ф. Анкерсмит, «если у нас есть только одна историческая интерпретация, некоторой исторической темы, мы вообще не имеем интерпретации» [10, c. 239]. Следовательно, историография должна стремиться не к созданию одной универсальной интерпретации прошлого, а к пролиферации исторических интерпретаций. А конфликты между этими интерпретациями – это не споры о прошлом, а дискуссии по поводу достоинств и недостатков нарративов. Достоверность же здесь достигается за счет полноты общей картины, построенной на основе пролиферации интерпретаций. Только взгляд на прошлое сквозь призму различных интерпретаций и их критики, в конечном счете, способен дать нам наиболее адекватное понимание истории.

Список литературы:

1. Анкерсмит Ф.Р. История и тропология: взлет и падение метафоры. – М., 2009.
2. Блок М. Короли – чудотворцы. – М., 1998.
3. Вико Дж. Основания новой науки об общей природе наций. – М. – К., 1994.
4. Гегель Г.В.Ф. Философия истории. Собрание сочинений. Т. 8. – М., 1935.
5. Декарт Р. Рассуждение о методе, чтобы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках // Декарт Р. Соч. в 2-х томах. Т. 1. – М., 1989.
6. Ле Гофф Ж. Средневековый мир воображаемого. – М., 2001.
7. Уайт Х. Метаистория: Историческое воображение в Европе XIX века. Екатеринбург, 2002.
8. Февр Л. Бои за историю. – М., 1991.
9. Шпенглер О. Закат Европы. – М., 1993.
10. Ankersmit F.R. Narrative Logic: A semantic analysis of the historian’s language, Den Haag, Nijhoff, 1983. P. 239.