ДИАЛОГ  ПОЭЗИИ  И  ПРОЗЫ  В  ТВОРЧЕСТВЕ  И.А.  ФАЙНФЕЛЬДА

Дмитриева  Елена  Викторовна

аспирант  кафедры  литературы  и  журналистики  Приамурского  государственного  университета  им.  Шолом-Алейхема,  г.  Биробиджан

E-mail: 

Произведения,  сочетающие  в  себе  элементы  прозы  и  поэзии,  появлялись  на  протяжении  всей  истории  литературы.  Особую  популярность  данный  феномен  приобрел  в  начале  прошлого  столетия  и,  как  подчеркивает  С.Е.  Шеина,  остается  одним  из  мало  изученных.  По  мнению  исследователя,  причинами  подобного  объединения  было  стремление  писателей  выйти  за  пределы  сложившихся  литературных  канонов  и  их  эксперименты  с  существующими  художественными  формами.

В  творчестве  современного  поэта  и  писателя  И.А.  Файнфельда  сочетание  поэзии  и  прозы  впервые  появляется  в  сборнике  «Попытка  пробудиться»  (1992),  где  первый  раздел  состоит  из  стихотворений,  а  второй  из  небольших  прозаических  текстов  философского  характера. 

Литературно-философское  эссе  «Дзэн  для  самого  себя»  (2011)  также  представляет  собой  совмещение  разных  по  структуре  текстов:  прозаическая  часть  перемежается  стихотворениями  и  завершается  циклом  четверостиший,  раскрывающих,  по  словам  автора,  его  «интуитивное  восприятие  дзэн»  [8,  с.  105].

К  настоящему  времени  И.А.  Файнфельдом  написан  цикл  медитативных  повестей  «Внутриутробная  жизнь  капитана  Серого»  (две  части),  «Алхимия  костлявого  запяторучья»  и  «Двуполая  кровь».  Взаимодействие  прозаического  и  стихотворного  в  этих  текстах  проявляется  по-разному  и  имеет  четкую  динамику.  Так,  в  первой  повести  практически  нет  стихотворных  вставок  (за  исключением  нескольких  эпиграфов).  Однако  в  некоторых  эпизодах  повествование  имеет  выраженный  поэтический  ритм.

В  «Алхимии  костлявого  запяторучья»  введение  трех  поэтических  глав  (полностью  состоящих  из  стихотворений)  в  центр  прозаического  повествования  становится  своеобразным  композиционным  приемом.

Мы  считаем  актуальным  проследить  соотношение  прозы  и  поэзии  на  примере  повести  «Двуполая  кровь»  по  нескольким  причинам.  Первая  связана  с  активным  использованием  текстов  стихотворений,  принадлежащих  И.А.  Файнфельду.  Введение  стихотворений  в  корпус  прозаического  произведения  реализуется  двумя  способами:  в  виде  эпиграфов  (почти  всем  главам  повести  предпосланы  эпиграфы),  а  также  чередованием  повествования  в  прозе  и  поэтических  текстов  внутри  глав  повести.

Вторая  причина  обусловлена  тем,  что  совмещение  поэтической  и  прозаической  форм  речи  представляет  собой  способ  с  большей  художественной  полнотой  выразить  размышления  о  человеке  и  мире.  Характерно,  что  в  творчестве  И.А.  Файнфельда  связующую  роль  играет,  по  существу,  одна,  но  по-настоящему  важная  тема  —  поиска  себя,  понимания,  кто  есть  «я».

Следует  сказать,  что  все  художественные  произведения  автора  (как  поэтические,  так  и  прозаические)  мы  оцениваем  как  метатекст,  организованный  мотивно  и  тематически  и  на  этом  уровне  представляющий  собой  целостное  единство. 

В  литературоведении  понимание  термина  «метатекст»  далеко  не  однозначно  и  зависит  от  предмета  исследования.  Так,  «метатекстуальность»  может  быть  определена  как  сознание  о  тексте  в  широком  смысле  слова  [3,  с.  6].  Такая  трактовка  перекликается  с  определением  метатекста  как  «повествования  о  повествовании»  (при  этом  рассматриваются  такие  произведения,  в  которых  непосредственно  присутствует  рассуждение  автора  о  творимом  тексте,  о  принципах  его  создания)  [6,  с.  110].

Согласно  иному  определению,  «метатекст»  —  совокупность  текстов  писателя,  рассматриваемых  как  некая  целостность.  Подобную  трактовку  метатекста  применяет  О.С.  Бердяева  к  творчеству  М.А.  Булгакова.  Исследовательница  считает,  что  «…каждый  булгаковский  текст,  роман,  повесть  или  драма,  независимо  от  жанрового  воплощения,  будучи  самостоятельными  произведениями,  содержат  в  себе  мотивы  и  типологически  близкие  образы,  смыслополагающие,  сквозные,  важные  и  для  других  последующих  или  предыдущих  произведений  Булгакова,  формируя  таким  образом  метатекст»  [1,  с.  42].

Мы  придерживаемся  именно  такого  понимания  метатекста  в  формулировке,  предложенной  Е.А.  Гончаровой:  «…Индивидуальная  система  определенного  писателя,  все  созданные  им  художественные  произведения  могут  рассматриваться  как  некий  мета-  или  архитекст,  теоретически  вероятная  текстовая  форма,  выводимая  путём  сопоставления  реально  существующих  текстов  с  единственной  содержательной  основой  —  авторской  концепцией  действительности»  [2,  с.  21]. 

Поэтическое  творчество  И.А.  Файнфельда,  на  наш  взгляд,  оказало  определенное  воздействие  на  его  прозу.  В  свою  очередь,  проза,  развивая  и  дополняя  поэтическую  систему,  является  неотъемлемой  частью  целостной  художественно-философской  системы  автора,  представляющей  собой  метатекст.

Одно  из  проявлений  воздействия  поэзии  на  прозу  —  появление  в  творчестве  И.А.  Файнфельда  комплекса  тематических  перекличек,  использование  общих  символов.  Можно  предположить,  что  необычный  жанровый  подзаголовок  —  медитативная  повесть  —  также  связан  с  подобным  влиянием.

Т.  Маркова  считает,  что  авторские  указания  на  жанр  есть  показатель  сознательного  выбора  писателем  оригинальной  жанровой  стратегии.  Таким  образом,  «…  характер  жанровых  номинаций  свидетельствует,  с  одной  стороны,  о  жанровой  рефлексии  автора,  с  другой  —  о  разрушении  и  сознательной  трансформации  традиционных  моделей»  [4,  с.  285—286].  Нередко  жанровое  определение  уточняется  эпитетами,  дополнениями,  которые  могут  указывать  на  тему  или  объем,  на  структуру  или  субъекта  повествования. 

Эпитет,  подобранный  И.А.  Файнфельдом  к  повести,  не  указывает  ни  на  одно  из  этих  качеств.  В  то  же  время  он  отсылает  нас  к  такой  жанрово-тематической  разновидности  поэзии,  как  медитативная  лирика.  Лирические  медитации  представляют  собой  «непосредственные  созерцания,  индивидуализированные  «умозрения»,  направленные  к  постижению  сокровенных  закономерностей  бытия»  [5,  с.  214].

В  связи  с  этим  можно  предположить,  что  данная  жанровая  номинация  —  это  своеобразный  показатель,  с  одной  стороны,  взаимодействия  поэтического  и  прозаического  компонентов  в  тексте  повести,  с  другой  —  особого  характера  ее  содержания,  а  именно  выражения  «глубинных  сверхличных  переживаний,  связанных  с  воссозданием  структур  мифо-синкретического  мышления,  архетипических  моделей»  [10,  с.  5]. 

Обратимся  непосредственно  к  повести  «Двуполая  кровь».  В  ней  писатель  обращается  не  к  окружающей  нас  действительности,  а  к  глубинным  слоям  человеческой  психики  и  пытается  выразить  их  через  образы,  размышления  героев.  Отсюда  —  отказ  от  воспроизведения  жизненных  реалий,  отсутствие  внешнего  действия,  то  есть  явной  событийности,  и  сосредоточенность  на  действии  внутреннем,  размышлениях,  медитации.

Герои  (Серый  и  Нюся  —  муж  и  жена)  не  имеют  характеров  —  это  люди  вообще,  воплощения  «идей»,  аллегорические  фигуры,  не  могущие  быть  реальными,  конкретными  людьми.  Описание  лишено  каких-либо  примет  действительности  или  физического  бытия,  время  и  пространство  внутри  повести  никак  не  обозначены.  Тем  самым  акцентируется  «другая»  реальность  —  реальность  сознания.

Взаимодействие  поэзии  и  прозы  в  повести  «Двуполая  кровь»  можно  продемонстрировать  несколькими  примерами. 

Так,  одним  из  доминирующих  в  тексте  является  образ  утробы  —  образ  многозначный,  нестабильный  по  вложенному  в  него  смыслу. 

В  одном  из  эпизодов  Нюсе  в  видении  является  ребенок  («Над  ее  головой  нависает  сидящий  на  белой  закрытой  книге  кристальный  двуликий  ребенок»),  и  он  обращается  к  ней:

Ментальной  краской  твой  закрашен  свет,

но  краску  смыть  мало  кому  доступно,

и  бродит  краска-человек  в  своем  я  мире  утлом,

утроба  каменно-ментальная  тесна…

Здесь  «каменно-ментальная»  утроба  синонимична  мировоззрению,  рассудку.  Она  олицетворяет  состояние  закованности  человека  в  своем  рассудочном  мире.

В  следующем  фрагменте,  уже  прозаическом,  Нюся  видит  парящую  над  ней  женщину,  в  которой  узнает  себя,  но  образ  тут  же  растворяется.  В  этот  момент  она  вдруг  осознает,  что  «…беременна  и,  в  то  же  время,  она  сама  растущий  плод  в  утробе»  [7,  с.  5].  Осознание  собственной  беременности  и  одновременно  того,  что  ей  самой  предстоит  родиться  означает,  что  человеку  дана  возможность  покинуть  «каменно-ментальную»  утробу  и  обрести  «…  Истоки  иного  творенья  //  В  небесной  утробе  земли»  [7,  с.  6].  Мысль  о  беременности  каждого  человека  самим  собой,  то  есть  своим  подлинным,  духовным  «я»  концептуальна  для  всего  творчества  И.А.  Файнфельда,  который  написал:  «Собой  беременные  люди,  Саморождайтесь,  //  Иного  счастья  вам  не  будет,  //  Как  ни  старайтесь».

Значимым  является,  с  нашей  точки  зрения,  то,  что  повесть  завершается  стихотворением,  в  котором  снова  присутствует  гиперболизированный  образ  утробы,  предстающей  безграничной:

В  глубинах  утробы  Вселенской

Гигантский  растет  эмбрион…

Вот  потуги,  возглас  недетский,

И  с  кровью  рождается  он.

Зачатки  в  нем  жизней  грядущих…  [7,  с.  52].

Одной  из  основных  художественно-философских  идей  И.А.  Файнфельда  является  мысль  о  подмене  подлинной  духовной  сущности  человека  неким  фантомом.  Человек,  не  раскрывший  в  себе  подлинное  сознание,  является  всего  лишь  тенью  того  существа,  «которое  могло  родиться»,  а  его  жизнь  —  тенью  жизни,  «которая  могла  состояться».

Об  этом  «мучительно»  размышляет  Серый:  «Зачем  сон  этой  яви?  <…>  Зачем  гнетущая  явь  сна?  Откуда  безумие  всесокрушающей  иллюзии?  Почему  я  обречен  видеть  только  нереальное?  <…>  Кто  заставляет  смеяться  и  плакать  этот  фантом  –  проекцию  того  я,  которого  нет  и  никогда  не  было?»  [7,  с.  15]. 

В  поэтическом  виде  эти  мысли  выражены  в  стихотворении  «Словно  десять  веков  живу…»,  написанном  намного  раньше,  но  созвучном  поднимаемым  в  повести  проблемам:

…  Может  быть,  и  не  зачат  я,  — 

Родилась  только  тень  моя,

Моим  голосом  говорит,

Сквозь  года  моей  явью  спит…  [7,  с.  9].

Таким  образом,  формируется  четкий  тематический  комплекс,  основные  символы  которого  —  сон,  явь,  иллюзия,  тень,  фантом  —  являются  сквозными  как  для  всего  творчества,  так  и  для  конкретного  произведения.

Как  было  ранее  отмечено,  поиск  своего  подлинного  «я»  —  центральная  тема  творчества  И.А.  Файнфельда,  которую  он  выражает  не  только  словом,  но  и  самой  организацией  своих  произведений,  в  частности,  медитативной  повести  «Двуполая  кровь»,  стремлением  к  синтезу  жанров  и  речевых  форм.

Итак,  «диалог»  поэзии  и  прозы  в  повести  осуществляется  на  двух  уровнях:  структурном  —  проникновение  элементов  поэзии  в  прозаический  текст,  а  также  тематическом  —  параллели  между  поэтическими  текстами  и  прозаическим  повествованием.

Синтез  поэзии  и  прозы  в  творчестве  И.А.  Файнфельда  способствует  приращению  смыслов  и  усилению  художественного  воздействия,  а  также  представляет  собой  альтернативную  форму  реализации  его  философско-художественных  установок.

Список  литературы:

1. Бердяева  О.С.  Проза  Михаила  Булгакова.  Текст  и  метатекст:  Дис.  канд.  филол.  наук.  —  Великий  Новгород,  2004.  —  329  с.
2. Гончарова  Е.А.  К  вопросу  об  изучении  категории  «автор»  через  проблемы  интертекстуальности  //  Интертекстуальные  связи  в  художественном  тексте:  межвуз.  сб.  науч.  тр.  —  СПб.,  1993.  —  С.  20—28.
3. Иваньшина  Е.А.  Культурная  память  и  логика  текстопорождения  в  творчестве  М.А.  Булгакова:  Автореф.  дис.  доктора  филол.  наук.  —  Воронеж,  2010.  —  40  с.
4. Маркова  Т.  Авторские  жанровые  номинации  в  современной  русской  прозе  как  показатель  кризиса  жанрового  сознания  //  Вопросы  литературы.  —  2011.  —  №  1.  —  С.  280—290.
5. Муравьев  В.С.  Медитативная  лирика  //  Литературный  энциклопедический  словарь  /  Под  общ.  ред.  В.М.  Кожевникова,  П.А.  Николаева.  —  М.:  Сов.  Энциклопедия,  1987.  —  С.  214.
6. Ушакова  Е.  Метатекст  в  рассказе  А.П.  Чехова  «Марья  Ивановна»  //  Молодые  исследователи  Чехова:  материалы  международной  научной  конференции  (Москва,  май  2005  г.).  —  М.:  Изд-во  МГУ,  2005.  —  C.  109—112.
7. Файнфельд  И.А.  Двуполая  кровь:  Медитативная  повесть  3.  —  М.:  Издательство  «Спутник  +»,  2011.  —  54  с.
8. Файнфельд  И.А.  Дзэн  для  самого  себя.  —  М.:  Издательство  «Спутник+»,  2011.  —  123  с.
9. Шеина  С.Е.  Взаимодействие  поэзии  и  прозы  в  англо-ирландской  литературе  первой  половины  XX  века  (Дж.  Джойс  и  С.  Беккет):  Автореф.  дис.  доктора  филол.  наук.  —  М.,  2009.  —  30  с.
10. Штерн  М.С.  Философская  лирика  А.А.  Фета  //  Проблемы  изучения  жизни  и  творчества  А.  Фета.  —  Курск,  1990.  —  С.  4—13.