КАТЕГОРИЯ  ЛИШИТЕЛЬНОСТИ  В  ИСТОРИЧЕСКОЙ  ПЕРСПЕКТИВЕ

Боханова  Айгуль  Серикбаевна

Phd  докторант  3  курса  6D020500,  Казахский  национальный  университет  имени  Абая,  Республика  казахстан,  г.  Алматы

E-mail:  ayguliok@mail.ru

THE  CATEGORY  OF  DEPRIVATION  IN  HISTORICAL  PERSPECTIVE  OF  INVESTIGATION

Bokhanova  Aygul

3-rd  course  doctoral  student  Phd  6D020500  of  Kazakh  National  University  named  after  Abai,  Respublic  of  Kazakhstan,  Almaty

АННОТАЦИЯ

В  статье  рассматривается  категория  лишительности  в  исторической  перспективе.  Дается  структурно-семантический  анализ  формирования  данной  категории.  Cтатья  посвящена  одной  из  сложнейших  проблем  современной  функциональной  грамматики  —  определению  статуса  и  совокупности  языковых  единиц  с  общей  семантикой  необладания.  Обозначенный  в  лингвистических  источниках  данный  вопрос  так  и  остается  до  настоящего  времени  неосвещенным.  В  статье  затрагивается  история  вопроса,  связанная  в  том  числе  с  работами  Вяч.Вс.  Иванова,  который  впервые  обозначает  данную  совокупность  языковых  единиц  как  категорию. 

ABSTRACT

This  article  is  devoted  to  the  one  of  the  most  complex  problems  of  modern  functional  grammar,  that  is  of  the  problem  of  defining  the  status  and  whole  of  language  units  with  the  common  semantics  of  non-possession.  This  problem  designated  in  linguistic  sources  remains  unlit  to  this  day.  Attempt  to  investigate  problem  connected  with  the  expression  of  depravity  in  language  occurs  rather  up-to-date.

The  article  touches  the  history  of  the  problem,  including  works  of  Vyach.  Vs.  Ivanov,  who  was  the  first  who  denotes  this  whole  of  language  units  as  category.

There  is  defined  the  status  of  the  category  of  depravity  as  semantic  category,  and  also  the  circle  of  lexical  units  which  compose  functional  and  semantic  field  corresponding  to  this  category.

As  could  be  seen  from  presented  factual  data  is  economic  discourse,  that  is  important  because  the  sphere  of  economy  is  dynamic  enough  and  much  in  it  depends  on  the  level  of  depravity. 

Ключевые  слова:  Категория  лишительности;  каузация;  вербализация;  категориальный  признак;  лишительная  семантика;  языковое  отрицание.

Keywords:  Category  of  deprivation;  verbalization;  categorical  feature;  logical  negation;  language  negation.

В  лингвистической  литературе  последних  десятилетий  даже  в  связи  со  всплеском  исследований  по  функциональной  лингвистике  практически  не  затрагивался  вопрос  организации  языковых  элементов  со  значением  лишения  и  отграничения  этого  значения  от  близких  по  семантике  языковых  структур.  Как  свидетельствуют  лингвистические  источники,  проблема  лишительной  семантики  связывается  в  них  главным  образом  с  так  называемым  «лишительным»  падежом.  Еще  во  второй  половине  прошлого  столетия  применительно  к  чувашской  грамматике  был  выделен  падеж,  определяемый  как  лишительный,  или  отрицательный.  Ученые  относят  к  нему  конструкции  со  специальными  морфемами,  при  помощи  которых  выражается  отрицание  предмета  или  признака.  В  частности,  лексемы  со  значением  ’некрасивый,  безобразный,  уродливый’  передаются  с  помощью  морфем  -сар,  -сер,  например:  илем  (красота)  —  илемсер  (отсутствие  красоты).  В  эту  же  падежную  группу  исследователи  включают  предложно-падежные  сочетания  существительных  в  родительном  падеже  с  предлогом  без:  пришел  без  книги,  нарисовал  без  карандаша.  Антонимичными  данным  построениям,  по  мнению  ученых,  являются  конструкции  с  посессивным  значением  типа  пришел  с  книгой  [8,  c.  2].  Отмеченный  категориальный  признак  представлен  в  виде  лишительного  падежа  в  составе  падежной  парадигмы  в  чувашском  языке,  на  что  указывают  исследования  М.Р.  Федотова.  Формальным  способом  выражения  грамматического  значения  данного  падежа  является,  согласно  ученому,  чувашская  морфема  -сар,  -сер,  представляющая  собой  аффикс  лишительного  падежа.  Аффикс  отмечается,  как  правило,  в  составе  имени  прилагательного,  передавая  значение  «необладание  тем  предметом  или  качеством  (свойством),  на  которые  указывает  лексическое  значение  корня»  [23,  c.  96].  О  распространенности  лишительного  аффикса  свидетельствует  наличие  его  в  марийском  языке  в  виде  аффикса  -сыр.  М.Р.  Федотов  приводит  следующие  примеры:  айапсар→мар.  аипсыр,  что  соответствует  русскому  прилагательному  безвинный;  чонысыр  —  бездушный  (мар.  “чон”  —  “душа”)  [23,  c.  98]. 

Исследования  семантики  подобного  рода  применительно  к  именным  частям  речи  относятся  к  рубежу  XX—XXI  вв.  Все  они  связываются  с  выявлением  падежа,  который  единодушно,  видимо  в  соответствии  с  уже  предложенным  термином  выше  обозначенных  ученых,  определяется  исследователями  как  лишительный  падеж.  В  частности,  данный  падеж  отмечается  в  группе  языков,  входящих  в  члены  сибирского  языкового  союза,  в  частности  енисейских  языках,  ительменском  языке  [11].  Также  ученые  обнаруживают  его  в  одном  из  кавказских  языков  —  в  агванском  языке,  на  что  указывают  исследования  Г.А.  Климова  [12].  Лишительный  падеж  отмечается  в  удмурском  языке,  что  находит  подробную  характеристику  в  исследованиях  Н.В.  Кондратьевой  [14]. 

Особо  отметим,  что  во  всех  этих  исследованиях  семантика  падежа,  определяемого  как  лишительный  падеж,  трактуется  в  виде  ’неимение,  необладание  чем-либо’.  Иными  словами,  в  интерпретации  данных  ученых  лишительная  семантика  отождествляется  с  каритивной  семантикой.  Не  случайно  лишительный  падеж  определяется  также  и  как  отрицательный  падеж,  что  представляется  неправомерным.  Неустойчивость,  размытость  семантики  обнаруживается  уже  вследствие  того,  что  в  работах  некоторых  ученых  как  особый,  лишительный,  падеж  рассматриваются  вариативные  формы  существительных,  употребляемых  после  отрицания.  В.А.  Успенский,  анализируя  определение  падежа  по  А.Н.  Колмогорову,  пишет:  «Если  оба  предложения  не  читал  газету  и  не  читал  газеты  правильны  и  выражают  одно  и  то  же  состояние  предмета  газета,  то  это  указывает  на  то,  что  существует  особый  падеж  («лишительный»),  употребляемый  после  отрицаемых  глаголов  и  имеющий  две  формы  (одна  из  которых  совпадает  с  формой  винительного,  а  другая  —  с  формой  родительного  падежа)»  [22].  Нетрудно  заметить,  что  в  данном  случае  также  наблюдается  отождествление  лишительной  и  каритивной  семантики. 

В  качестве  самостоятельной  категории  совокупность  языковых  средств  с  общей  семантикой  ’отсутствие  принадлежности,  необладание’  впервые  в  лингвистике  относительно  недавно  выделяет  Вяч.Вс.  Иванов.  Анализируя  формы  выражения  обозначенной  семантики,  ученый,  однако,  подчеркивает  существенное  отличие  языкового  отрицания,  относящегося  только  к  части  предложения,  от  логического  отрицания,  передаваемого  посредством  отрицательной  частицы  не  и  относящегося  ко  всему  предложению  в  целом.  Он  пишет:  «С  общелингвистической  точки  зрения  интерес  этих  форм  прежде  всего  состоит  в  том,  что  они  могут  выражать  не  глобальное  отрицание,  касающееся  всего  высказывания,  а  только  отрицание  обладания  по  отношению  к  предметам,  обозначаемым  отдельными  локальными  частями  высказывания,  не  влияющими  непосредственно  на  истинность  или  ложность  всего  утверждения  в  целом»  [10,  с.5].  Иными  словами,  специфика  форм  со  значением  необладания,  или,  согласно  устоявшемуся  в  лингвистической  литературе  термину,  каритивных  форм,  состоит  в  том,  что  отрицание  в  высказывании  является  не  предикативным,  а  локальным.  В  Русской  грамматике-80  последнее  соответствует  частному  отрицанию,  передаваемому  с  помощью  частицы  не  [17,  с.  726]  

Обозначенную  категорию  ученый  определяет  как  категория  лишительности,  или  каритивности.  В  качестве  базовой  семантики  этой  категории  Вяч.Вс.  Иванов  представляет  инвариант  ’необладание  предметом,  чем-либо,  что  типично,  считается  неотчуждаемой  принадлежностью’  [10,  с.  57]. 

Данная  трактовка  категории  в  интерпретации  ее  Вяч.Вс.  Ивановым  основывается  на  философской  категории  лишения,  которую  в  своем  трактате  “Метафизика”  обозначает  еще  Аристотель.  Ученый-философ  выделяет  четыре  основных  семантических  варианта  рассматриваемой  категории:  1)  «отсутствие  свойства,  которое  является  естественным  достоянием  вещей…  и  особенно  —  отсутствие  его  у  той  вещи,  которой  надлежит  иметь  данное  свойство»;  2)  «насильственное  отнятие  чего-нибудь»;  3)  «о  лишении  говорится  во  всех  тех  случаях,  когда  через  отрицательные  частицы  …  дается  некоторая  характеристика  предмета,  связанная  с  отсутствием  отрицаемого  свойства»;  4)  «полное  отсутствие  какого-либо  свойства»  [2,  с.  100].  Как  видим,  первое  частное  и  обозначенное  Вяч.Вс.  Ивановым  инвариантное  семантическое  значения  в  определенной  степени  совпадают. 

Сущность  теории  Вяч.Вс.  Иванова  сводится  к  следующему:  состояние,  при  котором  у  субъекта  отсутствует  предмет,  данный  ему  от  природы  [10].  Особо  подчеркнем,  что  значимым  для  семантического  ограничения  лишительности  является  общий  категориальный  признак:  языковое  отрицание  в  отличие  от  логической  связки  относится  только  к  части  предложения.  В  данном  случае  значимо  принципиальное  отличие  общего  (предикативного)  отрицания  от  частного  (локального)  отрицания  как  специфического  свойства  каритивного  значения.

Как  известно,  предикативное  отрицание  имеет  место  в  собственно  отрицательных  предложениях.  Согласно  данным  исследований,  предикативное  отрицание  передается  посредством  частицы  не  при  глаголе-сказуемом  (трудностей  не  встречается),  слова  нет  (нет  времени);  слов  категории  состояния  нельзя,  невозможно,  немыслимо  (Нельзя  пройти;  Немыслимо  забыть;  Невозможно  разговаривать);  частицы  ни  (Ни  души);  отрицательных  местоимений  никто,  ничто;  местоимения-прилагательного  никакой  (Ничего  нового;  Никаких  проблем)  [17,  c.  402—405].  В  представленных  случаях  полностью  отрицается  предикативный  признак,  что  придает  отрицательное  значение  всему  предложению.  Каритивное  (лишительное)  же  значение  связано  с  частным  отрицанием,  при  котором  отрицается  не  самое  действие,  не  вся  ситуация  в  целом,  а  лишь  какая-то  ее  часть.  Таким  образом,  отрицание  носит  частный  характер,  например:  Не  брат  ходил  в  библиотеку;  Брат  ходил  вчера  не  в  библиотеку  [17,  c.  408].

Вместе  с  тем  проанализированный  нами  фактический  материал  покажет  необходимость  существенной  корректировки  представленных  семантических  вариантов,  поскольку  они  не  в  полной  мере  раскрывают  план  содержания  категории  лишительности.  В  большей  мере  здесь  речь  должна  идти  о  категории  каритивности.  В  переводе  с  философского  языка  Аристотеля  на  семантический  язык  можно  выделить  семы,  только  вторая  из  которых,  на  наш  взгляд,  соотносится  с  лишительной  семантикой.  В  остальных  случаях  следует  говорить  о  семантике  каритивности: 

а.   отсутствие  у  предмета  свойства,  которое  является  естественным  достоянием  вещи,  что  схематически  представим  как: 

SєV_pas  –  V_pas  ,

где:  S  —  субъект  (предмет), 

V_pas  —  объект  непосредственной  естественной  принадлежности  (посессивности),

  –  —  минус;

б.  отнятие  (лишение)  чего-либо,  что  схематически  представим  как: 

S₁єV_{2  –}  S₂єV₁;

в.   малая  степень  качества  либо  плохое  качество  предмета;  актуализация  на  шкале  привативной  оппозиции  оценочной  амбивалентности  'хорошее-плохое'  второго  элемента,  что  схематически  выразим  как:

S(V)є  Adj+  →  S(V)є  Adj–  ;

г.   полное  отсутствие  какого-либо  качества  предмета: 

S(V)є  Adj  –  Adj.

В  качестве  примера  первого  семантического  критерия  Аристотель  приводит  прилагательное  слепой.  Вяч.Вс.  Иванов  в  эту  же  группу  включает  прилагательные  глухой,  безухий,  поясняя  это  тем,  что  с  их  помощью  обозначается  лишение  предмета  свойства,  считающегося  его  неотчуждаемой  принадлежностью  [10,  с.  6]  Анализируя  обозначенный  семантический  критерий,  важно  подчеркнуть,  что  в  данном  случае  речь  идет  о  неотчуждаемой,  органической,  принадлежности,  которую,  согласно  Т.В.  Гамкрелидзе,  Вяч.Вс.  Иванову,  следует  отграничивать  от  «отчуждаемой»,  неорганической,  принадлежности,  то  есть  разновидности  отношения  принадлежности,  при  которой  «предмет  мыслится  как  не  относящийся  органически  к  обладателю,  как  нечто,  что  может  быть  отчуждено  от  обладателя»  [7,  с.  289]

Второй  семантический  критерий  'отнятие  (лишение)  чего-либо'  предполагает  некое  лицо,  в  результате  действия  которого  происходит  определенное  лишение.  Подчеркнем,  что,  в  отличие  от  Аристотеля,  согласно  которому  это  «насильственное  отнятие»  [2,  c.  100],  предлагаемый  критерий  включает  в  равной  мере  и  изъятие  с  согласия  субъекта.  Как  нам  представляется,  в  данную  семантику  включается  сема,  определяемая  Ю.Д.  Апресяном  как  'ликвидировать  этим  способом'.  Ученый  приводит  следующие  примеры:  вытирать  (глаза,  пот);  лечить  (больного  —  туберкулез),  править  (диктант  —  ошибки),  разгладить  (платье  —  складки),  штопать  (носки  —  дырки)  [10,  с.  206—207]  В  приведенных  примерах  в  имплицитной  форме  представлена  сема  ‘лишение  отчуждаемой  принадлежности’.  Так,  в  словосочетании  вытирать  пот  выделяется  сема  ‘лишать  пота  некоторую  часть  тела’;  в  словосочетании  лечить  больного  —  ‘лишать  некоторый  субъект  боли’;  править  диктант  —  ‘лишать  диктант  ошибок’;  разгладить  платье  —  ‘лишать  платье  складок’.  Таким  образом,  рассматриваемый  семантический  критерий  на  языковом  уровне  может  выражаться  как  экспликативно,  так  и  посредством  импликации.

Семантический  критерий  ‘малая  степень  качества  либо  плохое  качество’  непосредственно  связан  с  количественным  фактором.  Аристотель  определяет  его  следующим  образом:  «Кроме  того,  о  лишении  речь  идет  и  тогда,  если  у  вещи  чего-нибудь  имеется  мало,  как,  например,  когда  говорится  про  плод  без  косточки:  это  значит,  что  она  у  него  плохая.  И  дальше  —  в  том  случае,  если  что-нибудь  можно  в  вещи  сделать  лишь  с  трудом  или  плохо,  как,  например,  о  неделимом  говорится  не  только  в  том  смысле,  что  оно  не  делится  на  части  не  легко  или  не  хорошо»  [2,  с.  100]  Как  видим,  категория  количества  занимает  у  Аристотеля  значимое  место  и  связывается  с  оценочностью.  Согласно  Н.  Рябцевой,  и  внутренний  мир  человека  параметризуется,  а  параметры  внешнего  мира  психологизируются…  Заведомо  не  имеющие  единиц  измерения  явления  получают  количественную  интерпретацию,  имеющую  аксиологический  смысл»  [18,  с.  126]  На  тот  факт,  что  категория  лишительности  на  основе  рассматриваемого  критерия  соотносится  и  тесно  переплетается  с  категорией  количественности,  указывают  выводы  ученого  следующего  характера:  «В  обыденном  сознании  количество  «опредмечивается»,  а  не  измеряется,  и  потому  окрашивается  психологическим  отношением  к  нему»  [18,  с.  126] 

Значимыми  в  контексте  выделяемых  ученым  процедур  выявления  количественных  отношений  [18,  с.  126—127]  применительно  к  категории  лишительности  являются  процедуры:  а)  сравнение  предметов  и  их  количественная  градация;  б)  сравнение  с  собственным  размером.  В  обеих  процедурах  следует  актуализировать  малое  или  минимальное  количество,  поскольку  именно  незначительность  чего-то,  как  правило,  приводит  к  его  ликвидации  (лишению).

Согласно  наблюдениям  Н.  Рябцевой,  ликвидация  (лишение)  на  аксиологической  шкале  соотносима  с  компонентом  «плохо».  Ученый  пишет:  «Психологически  значимым  компонентом  является  недостаточное  или  избыточное  количество,  меньше  или  больше  нормы  (ср.  маловодный,  малорослый).  Оно  вызывает  проблемы,  поэтому  по  аналогии  с  предметным  миром  этот  смысл  переносится  и  в  мир  социальный:  малограмотный,  малодушный,  малоприятный.  В  разговорной  речи  он  «материализуется»  в  оборотах,  выражающих  недостаток  (сил,  способностей,  возможностей  и  т.  п.):  мало  каши  ел,  кишка  тонка,  руки  коротки»  [18,  с.  127—128].

Отметим,  что  приведенные  наблюдения  ученого  подтверждают  исследования  Ю.Д.  Апресяна,  который,  анализируя  сочетаемость  существительных  воля,  качество,  темперамент  с  прилагательными  и  глаголами,  приводит  следующие  словосочетания  с  понижением  степени:  слабая  воля,  вялый  темперамент,  качество  понижается  [1,  с.  64]  Интерес  представляет  наблюдение  ученого  над  сравнением  сочетаемости  антонимической  пары  низкий-высокий  со  словом  совсем.  Если  сочетание  совсем  низкий  является  нормативным,  то  сочетание  совсем  высокий  —  аномальным  [1,  с.  66]  Это  подтверждает  вывод  о  том,  что  возможное  сведение  признака  к  минимуму  может  привести  к  его  полной  ликвидации.

В  то  же  время  нам  представляется  нецелесообразным  ассоциировать  малое  количество  с  негативной  оценкой.  Такая  ассоциация  основана  на  семантике  наречия  мало,  определяемого,  помимо  ‘в  небольшом  количестве’,  также  и  как  ‘меньше,  чем  нужно,  недостаточно’  [19,  с.  219].  Последнее  значение  включает  большинство  сложных  слов  с  первой  составной  частью  мало.  Из  многочисленной  группы  данных  слов,  представленных  в  словарях  и  последовательно  реализующих  отмеченную  семантику,  незначительная  часть  из  них,  однако,  имеет  положительную  коннотацию.  В  определенной  ситуации  положительной  оценкой  способны  окрашиваться  прилагательные  малогабаритный,  малозаметный,  малокалорийный,  малолитражный,  малооблачный,  малосольный  и  др.

Четвертый  семантический  критерий  категории  лишительности,  связанный  с  отсутствием  признака,  актуализирует  семантическую  структуру,  определяемую  Ю.Д.  Апресяном  как  ‘  делать  Р  меньше  или  прекращать  Р’.  Ученый  соотносит  данную  структуру  с  глаголом,  подчеркивая,  что  в  ней  выражается  значение  «меньшей  степени  или  полного  отсутствия  признака»,  и  приводит  в  качестве  примеров  следующие  глаголы:  глушить  —  ‘делать  менее  слышным  или  неслышным’;  стихать  —  ‘становиться  тише  или  прекращаться’;  тормозить  —  ‘начинать  двигаться  медленнее  или  останавливаться’  [1,  с.  87].

Сформировавшаяся  в  мыслительной  деятельности  человека  категория  лишительности,  однако,  в  истории  лингвистической  науки  описывается  фрагментарно,  что  затрудняет  определение  периода  ее  научного  осмысления.  В  качестве  своих  предшественников  Вяч.Вс.  Иванов  указывает  имена  известных  ученых  И.А.  Мельчука,  Ю.Д.  Апресяна,  которые  в  исследованиях  по  лингвистической  семантике  выделяют  прилагательные  с  каритивным  значением,  передающим  негативную  оценку  или  отсутствие  [10,  с.  6]  В  своих  исследованиях  Ю.Д.  Апресян,  разрабатывая  семантический  язык,  выделяет  семы  категории  лишительности,  однако  не  делает  при  этом  акценты  на  самой  категории  как  самостоятельного  понятийного  образования.  Ученый  отмечает,  что  существительные  воля,  качество,  темперамент  способны  сочетаться  с  глаголами  и  прилагательными,  имеющими  значение  повышения  или  понижения  степени:  слабая  воля,  вялый  темперамент,  качество  понижается  [1,  с.  64].  Применительно  к  прилагательным  выделяется  шкала  типа  'мелкий-глубокий'  [1,  с.  65]  Отдельные  замечания  по  языковым  средствам,  репрезентирующим  категорию  лишительности  в  русском  языке,  отмечаются  в  трудах  ученых-классиков  А.И.  Соболевского  [20],  В.И.  Ягича  [26],  П.Я.  Черных  [24].  Сказанное  позволяет  утверждать,  что  определенное  научное  осмысление  категория  лишительности  получает  уже  на  рубеже  ХIX—XX  вв.

В  настоящее  время  назрела  необходимость  систематизации  вербальных  средств  воплощения  категории  лишительности  в  виде  функционально-семантического  поля  в  конкретном  языке.  Иными  словами,  актуальным  представляется  выявление  семантических  и  формальных  средств  воплощения  данной  категории,  следовательно,  границ  функционирования  ее  вербальных  показателей.  Определенные  усилия  исследователей  в  данном  направлении  позволили  установить  ряд  языковых  единиц,  участвующих  в  формировании  каритивной  семантики.  Попытка  такой  систематизации  осуществляется  учеными  на  материале  русского  языка  в  контексте  привативной  оппозиции  'семантический  язык  —  естественный  язык'.  С  этой  целью  нами  были  обозначены  обусловленные  билатеральностью  функционально-семантического  поля  следующие  критерии:  семантический,  лексико-семантический  и  формальный  [5].

Следует  подчеркнуть,  что  неоправданное  с  нашей  точки  зрения  отождествление  лишительности  с  каритивностью  в  целом  ряде  исследований  предопределило  некорректное  выявление  вербальных  средств  воплощения  лишительной  семантики.  В  частности,  с  позиции  лексико-семантического  критерия  интерпретации  к  словам  с  лишительной  семантикой  относятся  вышеобозначенные  прилагательные  типа  слепой,  глухой.  А.И.  Коваль  привлекает  к  анализу  единицы  лексикона  африканского  племени  пулар-фульфульде,  выделяя  в  этом  языке  три  типа  атрибутов  каритивной  семантики.  В  русском  переводе  они  соответствуют  прилагательным  с  приставкой  бес-  типа  бесхвостый  как  ’лишившийся  хвоста’.  К  лексемам  подобного  рода  относятся  прилагательные  сухой  —  ’лишенный  влаги’,  пустой,  босой  [13].  Семантический  анализ  данных  прилагательных  свидетельствует  прежде  всего  об  указании  на  факт  отсутствия  чего-либо  у  предмета.  Лишительная  семантика  выступает  в  данном  случае  как  второстепенная,  лишь  способствовавшая  состоянию  отсутствия.  Иными  словами,  если  лишительная  семантика  выражает  в  большей  мере  процесс,  то  каритивная  —  результат  этого  процесса,  то  есть  состояние.  Правомерным  поэтому  представляется  интерпретация  прилагательных  типа  сухой,  пресный,  пустой,  глухой,  слепой  в  исследованиях  С.М.  Толстой  исключительно  как  слов  каритивной  семантики  [21]. 

И  даже  применительно  к  такой  интерпретации  встает  вопрос:  насколько  абсолютным  является  каритивное  значение  в  данных  прилагательных  с  точки  зрения  современной  методологии?  Постструктуралистский  подход  не  позволяет  положительно  ответить  на  поставленный  вопрос.  Подтверждением  служат  конструкции,  приводимые  Ю.Д.  Апресяном  при  анализе  синонимической  семантики  типа  Она  притворялась  глухой;  Она  симулировала  полную  потерю  слуха;  Она  делала  вид,  что  глуха;  Ее  глухота  была  притворной.  В  приведенных  конструкциях  прилагательное  глухой,  не  утрачивая  своего  лексического  значения,  однако,  обозначает  признак,  не  присущий  данному  субъекту,  что  свидетельствует  об  отсутствии  в  нем  каритивной  семантики  в  рассматриваемом  контексте.  Таким  образом,  на  лексическом  уровне  каритивная  семантика  выявляется  в  контекстных  или  конситуативных  условиях.

Данное  утверждение  в  полной  мере  применимо  к  лексемам  с  семантическим  критерием  ‘отнятие  чего-либо’,  то  есть  к  лишительной  семантике.  Речь  идет  о  глаголах  воровать,  грабить,  валентностью  которых  является  ‘некий  отбираемый  объект’.  Однако  реальность  действия,  связанного  с  насильственным  лишением  субъекта  чего-либо,  зависит  от  истинности  или  ложности  высказывания. 

К  формальным  критериям  каритивной  (и  отождествляемой  с  ней  лишительной)  семантики  ученые  относят  приставки.  В  частности,  Вяч.Вс.  Иванов  отмечает  старославянизмы  с  приставкой  не-:  С  опорой  на  исследования  А.И.  Мельчука,  Ю.Д.  Апресяна  ученый  включает  в  категорию  лишительности  прилагательные  и  существительные  типа  недобрый,  небольшой,  немалый  и  под;  неволя,  неверие,  недуг,  немощь,  неправда,  неприязнь,  нечисть  [10,  с.  11].  Регулярностью  в  передаче  этой  семантики  с  его  точки  зрения  отличаются  приставки  без-  (бес-):  бесславие,  бессмертный,  безрукий,  безногий  [10,  c.  13].  Кроме  того,  в  воплощении  каритивной  семантики  участвует  префикс  у-:  убогий,  удушье,  а  также  префиксы  от-,  о-  [10]. 

Согласно  нашим  наблюдениям,  в  равной  степени  регулярностью  характеризуется  приставка  вы-,  употребляемая  в  составе  глаголов,  например:  вымести  комнату  —  ‘лишить  комнату  сора’;  выбить  пыль  из  ковра  —  ‘лишить  ковер  пыли’;  выскрести  сковороду  —  ‘лишить  сковороду  остатков  пищи’.

К  словесному  типу  частного  отрицания,  необладания,  отождествляемого  ученым  с  лишительной  семантикой,  он  относит  слова  типа  холостой  и  универсальное  отрицательное  слово  нет  [10,  c.  13].  Необоснованность  такой  интерпретации  найдет  подтверждение  в  предлагаемой  базовой  семантической  структуре  категории  лишительности.  Как  видим,  даже  самый  общий  обзор  языковых  средств,  воплощающих  категорию  лишительности,  свидетельствует  о  достаточной  степени  размытости  семантики,  об  отсутствии  четкости  в  этом  вопросе.  Во  многом  это  обусловливается  размытостью  самого  термина  «лишительность»  в  лингвистических  источниках  по  данному  вопросу,  некоторой  фрагментарностью  фактов  о  самой  категории,  излагаемых  в  лингвистической  литературе  и  не  актуализируемых  в  ней,  а  затрагиваемых  попутно,  наряду  с  основными  положениями  по  семантике.  В  связи  с  этим,  нам  представляется,  важным  аспектом  проблемы  является  вопрос  о  статусе  категории  лишительности.

Подчеркнем,  что  автор  идеи  данной  категории  Вяч.Вс.  Иванов  определяет  ее  то  как  грамматическую  категорию  [11,  с.  64],  то  вовсе  игнорирует  этот  вопрос  [10].  Кроме  того,  ученый  определяет  ее  как  оппозиционный  коррелят,  как  «обратную  категорию»  получившей  устойчивое  признание  в  лингвистической  науке  категории  посессивности  (притяжательности).  Мы  склонны,  однако,  рассматривать  данную  категорию  как  семантическую,  на  языковом  уровне  которой  соответствует  функционально-семантическое  поле  лишительности.  В  пользу  такого  утверждения  свидетельствует  тот  факт,  что  определение  ученых,  положенное  в  основу  ее  интерпретации,  имеет  место  в  понятийных  системах  носителей  как  флективного,  так  и  агглютинативного  типов  языков.  Это  обусловлено  и  тем,  что  вышеуказанные  вариантные  языковые  значения  соответствуют  общему  инвариантному  значению,  что  укладывается  в  понятие  семантической  категории,  обозначенной  в  трудах  А.В.  Бондарко  [3,  с.  11—12].  Базирующиеся  на  данной  семантической  категории  языковые  единицы  относятся  как  к  грамматике,  так  и  к  лексике.  Они  формируют  соответствующую  категориальную  ситуацию.  Также  они  взаимодействуют  между  собой  на  основе  общности  семантической  функции,  что  определяется  в  лингвистической  литературе  как  функционально-семантическое  поле  [25;  6;  15;  4] 

С  учетом  категориального  и  процессуального  признаков,  лежащих  в  основе  рассматриваемых  категорий  в  обобщенном  виде  это  можно  представить  в  следующей  таблице.

Таблица  1. 

Категория  лишительности:  факторы  отграничения

В  противоположность  сказанному  трудно  уложить  выявленный  билатеральный  комплекс  плана  содержания  и  плана  выражения  категории  лишительности  в  понятие  грамматической  категории.  Грамматическая  категория  предполагает  объединённый  на  основе  общей  семантики  комплекс  оппозиций,  проявляемых  в  противопоставленных  друг  другу  грамматических  значениях.  В  то  же  время  отчетливо  прослеживаются  черты,  свойственные  семантической  категории:  понятийность,  фокусирующая  на  функционально-семантическое  поле.  Также  категория  лишительности  сопряжена  с  категорией  посессивности  (принадлежности),  определяемой  в  лингвистических  источниках  как  семантическая  [9,  с.  388]. 

Не  представляется  возможным  сузить  определение  данной  категории  до  лексико-семантической,  поскольку  в  формировании  ее  базовой  семантической  структуры,  как  будет  показано  ниже,  участвует  целый  комплекс  семантических  средств  и  воплощаемых  их  языковых  единиц. 

Итак,  произведенное  обзор  лингвистических  источников  позволяет  утверждать  о  том,  что  теория  семантической  категории  лишительности  и  соответствующего  ей  функционально-семантическое  поля  еще  не  нашла  такого  отражения  в  лингвистических  исследованиях,  которое  позволило  бы  производить  выборку  фактического  материала  и  дальнейшего  его  анализа.  В  этой  связи  необходимым  представляется  отграничение  данной  категории  от  сопряженных  с  ней  в  семантическом  плане  категорий,  а  также  определение  места  этой  категории  в  их  составе. 

Список  литературы:

1. Апресян  Ю.Д.  Избранные  труды,  I:  Лексическая  семантика.  М.:  Школа  «Языки  русской  культуры»,  Издательская  фирма  «Восточная  литература»  РАН,  1995.  —  472  с. 
2. Аристотель.  Метафизика.  М.,  1956.  —  С.  100.
3. Бондарко  А.В.  Функциональная  грамматика.  Л.:  Наука,  1984.  —  136  с. 
4. Бондарко  А.В.  Теория  значения  в  системе  функциональной  грамматики:  на  материале  русского  языка.  М.:  Языки  славянской  культуры,  2002.  —  736  с.
5. Бондарко  А.В.  Теория  функциональной  грамматики:  Введение,  аспектуальность,  временная  локализованность,  таксис.  М.:  Едиторная  УРСС,  2003.  —  352  с.
6. Васильев  Л.М.  Теория  семантических  полей  //  Вопросы  языкознания.  —  1971.  —  №  3.  —  С.  105—113.
7. Гамкрелидзе  Т.В.,  Иванов  Вяч.Вс.  Индоевропейский  язык  и  индоевропейцы.  Т.  I.  Реконструкция  и  историко-типологический  анализ  праязыка  и  протокультуры.  Тбилиси:  Издательство  Тблис.  ун-та,  1984.  —  С.  265—319. 
8. Дмитриев  Н.К.  Грамматическая  терминология  в  учебниках  родного  языка.  М.:  Изд-во  Академии  пед.  Наук  РСФСР,  1955.  —  132  с. 
9. Журинская  М.А.  Посессивность  //  Лингвистический  энциклопедический  словарь.  М.:  Советская  энциклопедия,  1990.  —  С.  388—389.
10. Иванов  Вяч.Вс.  Типология  лишительности  (каритивности)  //  Иванов  Вяч.Вс.,  Малошная  Т.Н.,  Головачева  А.В.,  Свешникова  Т.Н.  Этюды  по  типологии  грамматических  категорий  в  славянских  и  балканских  языках.  М.:  ИНДРИК,  1995.  —  С.  5—59.
11. Иванов  Вяч.Вс.  Категория  лишительности  в  языках  евразийского  языкового  союза  //  Типологические  и  сопоставительные  методы  в  славянском  языкознании:  Сб.  Статей.  М.,  1993.  —  С.  80.
12. Климов  Г.А.  Агванский  язык  //  Языки  мира:  Кавказские  языки.  М.,  1999.  —  С.  459—460.
13. Коваль  А.И.  Семантическая  категория  каритивности  в  лексиконе  и  тексте  пулар-фульфульде  //  Электронная  библиотека  Музея  антропологии  и  этнографии  им.  Петра  Великого  (Кунсткамера)  РАН;  [Электронный  ресурс]  —  Режим  доступа.  —  URL:  http://  www.kunstkamera.ru
14. Кондратьева  Н.В.  К  вопросу  о  явлении  двупадежности  в  современном  удмурском  языке  //  Вестник  Удмурского  университета.  Сер.  История  и  филология.  —  Вып.  2.  —  2011.  —  С.  111—117.
15. Лазариди  М.И.  Функционально-семантические  поля  психических  состояний  в  современном  русском  языке.  Бишкек,  2000.  —  179  с.
16. Мельчук  И.А.  Курс  общей  морфологии.  Том  I:  Пер.  с  франц.  Москва-Вена:  «Языки  русской  культуры»,  Венский  славистический  альманах,  Издательская  группа  «Прогресс»,  1997.  —  417  с. 
17. Русская  грамматика.  Т.  I.  М.:  Наука,  1982.  —  С.  726—727.
18. Рябцева  Н.  Язык  и  естественный  интеллект.  М.:  Асаdemia,  2005.  —  604  с.
19. Словарь  русского  языка.  В  4-х  томах.  Т.  2.  М.:  Русский  язык,  1986.  —  С.  219—222.
20. Соболевский  А.И.  Материалы  и  исследования  в  области  славянской  филологии  и  археологии.  СПб.,  1910.  —  234  с. 
21. Толстая  С.М.  Пространство  слова.  Лексическая  семантика  в  общеславянской  перспективе.  М.:  Индрик,  2008.  —  236  с. 
22. Успенский  В.А.  К  определению  падежа  по  А.Н.  Колмогорову  //  Бюллетень  Объединения  по  проблемам  машинного  превода.  М.:  [I  МГПИИЯ],  —  1957.  —  №  5.  —  С.  11—18.
23. Федотов  М.Р.  Чувашско-марийские  языковые  взаимосвязи.  Саранск:  Изд-во  Саранского  ун-та,  1990.  —  336  с.
24. Черных  П.Я.  Историческая  грамматика  русского  языка.  М.,  1952.
25. Щу  Г.С.  Теория  поля  в  лингвистике.  М.:  Наука,  1974.  —  256  с.
26. Ягич  В.И.  Критические  заметки  по  истории  русского  языка.  СПб.,  1889.