КАТЕГОРИЯ ВРЕМЕНИ В ТВОРЧЕСТВЕ А. КЕШОКОВА (НА МАТЕРИАЛЕ ПРОЗЫ И ПОЭЗИИ ПИСАТЕЛЯ)

Борова Асият Руслановна

канд. филол. наук, доцент КБГУ, г. Нальчик

E-mail: assbora@mail.ru

В новописьменных литературах категория времени представляет огромный интерес как для писателей, так и для исследователей их творчества: критиков и литературоведов. Проблема соотношения времени в реальном мире и в литературе — одна из ключевых в писательском творчестве.

Выбор в качестве объекта исследования произведений А. Кешокова, относящихся к разным родо-видовым категориям литературы, прозаической и поэтической, в контексте заявленной проблемы не случаен. Для определения доминантных временных моделей в творчестве писателя мы исследовали — историко-революционный роман-дилогию «Вершины не спят» и стихотворение «Вода, которую ты будешь пить, еще не вытекла…» (Здесь и далее даются наши подстрочные переводы с кабардинского языка.) [2, с. 286]

Творчество А. Кешокова уходит своими корнями в мифологическое сознание, традиции адыгского просветительства, адыгский этикет [1, с. 6] и в русскую литературу. Проза писателя связана с проблемой, которую можно сформулировать как проблему «человек и время». В «Вершинах…» авторская мысль сконцентрирована, прежде всего, на художественном образе времени, в романе задействованы самые многообразные отрезки времени, от нескольких веков до секунды.

Художественный образ времени в произведениях Кешокова представлен различными моделями: время мифологическое и историческое. Исключительные моделирующие возможности категории времени проявляются уже в названии романа. Выше мы отметили, что роман «Вершины не спят» — это дилогия, состоящая из книг «Чудесное мгновение» и «Зеленый полумесяц». Сконцентрируем наш исследовательский интерес на этих названиях в контексте обозначенной проблемы.

Если представить, что название — это своего рода онтологический код произведения, то первый этап дешифровки метафорического словосочетания «вершины не спят» обнаруживает «отголоски мифологического мышления» автора, которое, в свою очередь, говорит не о «языковых метаморфозах, а о способе восприятия мира» [5, с. 29]. Мифообраз горы, являющийся символической вертикалью, образом духовного совершенствования, многократно встречается в произведениях Кешокова.Для писателя «вершина горы, соприкасающаяся с небом, служит символом трансцендентности, промежуточной точкой восхождения, духовного возвышения, откуда личность призывается к еще более таинственным восхождениям» [3, с. 27]. Гора, являясь пространственным локусом вечности, ассоциируется, прежде всего, с состоянием покоя и тишины, продуцирующих атемпоральность. Другими словами, мы смотрим на горы, и время останавливается — перед нами Вечность. Идейное содержание произведения манифистируется через художественный образ времени — времени мифологического.

Следующий вопрос, на который необходимо ответить: «Кто или что нарушает вечный покой вершин — покой мифологического времени, характеризующегося цикличностью, атемпоральностью, субъективностью?» Естественно предположить, что что-то равновеликое. Е. М. Мелетинский [4, с. 3] справедливо отмечает, что в основе первых мифологических представлений лежат не мотивы, а элементарные семантические оппозиции, в первую очередь соответствующие пространственно-чувственной ориентации человека. В названии романа просматривается магистральнальная оппозиция сакрального/мирского. Именно эта оппозиция дает нам ответ на вопрос. Мифологическому времени может противостоять линейное, объективное, непрерывное, необратимое время историческое. 

Остается ответить на последний вопрос: «Чего же ждать человеку Кешокова от пробуждения вершин?» Традиционное понимание противопоставления вечного и временного, а в нашем случае это проявляется в противопоставлении мифологического времени историческому, лучше всего выразить словами Элиаде: «человек архаических культур с трудом переносил «историю» и периодически пытался ее упразднить» [7, с. 54]. Другими словами, историческое время воспринималось как нечто враждебное, нарушающее привычную связь времен, разрушающее устойчивый цикл обыденности.

Учитывая все сказанное, можно было бы предположить, что процесс «столкновения» мифологического и исторического времен в художественной интерпретации Кешокова должен был бы развиваться, что называется, по законам жанра, где мифологическое время успешно справляется со своей традиционной функцией упразднения объективного времени и преодоления «ужаса истории» [7, с. 54]. В случае с романом Кешокова дело обстоит иначе. Подсказкой являются названия первой и второй книг романа («Чудесное мгновение», «Зеленый полумесяц»). По кабардинской легенде, человек, узревший чудесный свет над горами, может рассчитывать, на исполнение своей самой заветной мечты. Ну, а зеленый полумесяц в начале весны, гласит народная мудрость, предвестник урожайного лета. Обращает на себя внимание доминанта образов относящихся к одной из мировых стихий — стихии Воздуха. В этом «небесном притяжении» просматривается ментальность горца, для которого принцип вертикали (духовное совершенствование) является определяющим в его объективном и духовном пространстве. Все образы крайне позитивны и символизируют собой вечное желание человека быть счастливым. Таким образом, ни о какой «оппозиции», «противостоянии», «столкновении» в романе «Вершины не спят» времени исторического и мифологического речь не идет. Скорее надо говорить о взаимообусловленности временных моделей.

Таким образом, историческое время для Кешокова — это инструмент, с помощью которого он создает модель текущей реальности. В свою очередь, модель мифологического времени привлекает его своими моделирующими философскими возможностями.

Рассмотрим теперь категорию времени в поэтическом произведении. Идейное содержание стихотворения А. Кешокова «Вода, которую ты будешь пить, еще не вытекла…» [2, с. 286], как и в «Вершинах» во многом подчинены категории времени и ею управляются. Так, количеству временных моделей соответствует число композиционных частей, а проблема профанного и сакрального раскрывается поэтом с помощью метода контрастного противопоставления времени объективного и субъективного, базирующегося, в свою очередь, на бинарных оппозициях: молодость/старость, начало/конец, жизнь/смерть, зима/весна, движение/статика и.т. д. Как и в романе «Вершины не спят» оппозиционные отношения данных моделей времени не носят характер враждебных. Они противоположны и необходимы друг другу, как необходимы друг другу душа и тело, добро и зло, рациональное и иррациональное и т. д.

Провоцирующим идейный конфликт в стихотворении является  объективное настоящее время, олицетворенное в образе лирического героя. Данная модель, связанная с проблемой механистичности профанного времени, необратимости последствий его в бытии человека, художественно оформлена в дуальном мотиве физической красоты и физической немощи: «Ты (достойна сравнения) как месяц в начале весны. / Я как черкеска, которую снег и дождь зимой и осенью ткут»; «Ты щебечешь, как птичка, / Как у засохшего дерева мой голос — / Пока ветер не подует, не говорит»; «Подобно форели, сидящей в воде, твои руки и ноги»; «Когда смотрю в твое лицо, подобно молнии оно». В данных сравнениях, в частности, сравнении голоса лирического героя и девушки, прочитывается констатация поэтом биологического закона природы, когда энергия молодости с течением объективного времени затухает, как маятник на часах, движение которого возможно восстановить лишь при условии воздействия на него из вне. Кроме того, объективное настоящее ставит эмоциональное состояние героя в зависимость от образов «зримых», а, значит, также имеющих завершенность во времени. Он грустит или восторжен, когда «видит» или «не видит» объект своей рефлексии: «Подобно форели, сидящей в воде, твои руки и ноги, / Когда смотришь, удивляешься, (затягивает) засматриваешься, / Когда смотрю в твое лицо, подобно молнии оно. / То, что происходит у меня в сердце (в этот момент), лишает меня чувств». Необратимость объективного времени, его линейная направленность к завершению как главная его характеристика наиболее ярко выражена в рассуждениях героя о будущем юной девушки: Вода, которую ты будешь пить, еще не вытекла»; «До (наступления) твоего счастья, которое идет, еще есть время». Время, даже будущее, «идет», «течет», превращая каждый миг в точку невозвращения.

Итак, объективное время предстает в стихотворении как оппонент лирического героя, оспаривающего свое право любить, не взирая на преклонный возраст: «Хоть с моей бороды и не сойдет седина, / Я достоин любить». Данная рефлексия – результат глубинных, латентных психологических процессов, протекающих в сознании героя, спровоцированных объективной реальностью, где властвует время линейное, необратимое, конечное, непрерывное, не приспособленное к духовным потребностям человека.

Переход в стихотворении от «видимого» к «сущему» происходит благодаря модели времени субъективного. Как известно, гармоничное внутреннее состояние человека во многом зависит от его индивидуального восприятия времени как такового. Субъективное время, способное застывать, обращаться вспять, сжиматься и растягиваться, обеспечивает индивидууму своего рода защитный механизм, сводящий чувство «страха» перед смертью — «завершенности» объективного настоящего — до функции необходимого для самосохранения биологического инстинкта. 

Субъективное время трансформирует временные восприятия лирического героя Кешокова, выводя его на более высокий уровень осмысления действительности. Художественная организация стихотворения также претерпевает изменения, в частности, усложняется набор поэтологических средств и степень их функциональности. Простые сравнения в конце стихотворения метафоризируются, обеспечивая, тем самым, семантическую многослойность возникающих мотивов, автоматически переводя все предыдущие в разряд «подсобных».

Модель субъективного времени направляет вектор психологического переживания героя по восходящей: Железным плугом нетронутая, / Целиною (как новая земля) ты мне кажешься. / Поэтому семена в руке лежат, / Пашня, о которой мечтаю, / Пусть достанется тому, кто свои семена посадит на ней». Это уже медитирующий человек, абстрагированный от законов объективного времени. В мотиве цельности и неприкосновенности сакрального просматривается мифологическая аллюзия на ветхозаветного Адама. Герой Кешокова так же, как прародитель человечества, стоит перед выбором, но делает его в пользу духа, а не плоти.

Несмотря на негативные коннотации, связанные с образом времени объективного, мажорная тональность стихотворения сохраняется до последней строки, где оформляется в жизнеутверждающую фразу лирического героя: «Хоть с моей бороды и не сойдет седина, / Я достоин любить».  Профанный мир вещества и тлена воспринимается им сквозь символы и знаки вечности. И в этом его мироощущении объективное время «лишь ярче обрисовывает … мир вечных мгновений» [6, с. 143].

Вопрос «времени» философский и поэтому естественно является предметом непреходящего интереса для науки, искусства, в том числе и искусства слова — литературы. Литература в большей мере, чем любое другое искусство, становится искусством времени. Время в произведениях А. Кешокова — его объект, субъект и орудие изображения. Сознание и ощущение движения и изменяемости мира в многообразных формах времени пронизывает собой все творчество писателя.

Список литературы:

1.        Бгажноков Б. Х. Адыгская этика. — Нальчик: Эль-Фа, 1999. — 96 с.

2.        Кешоков А. Стихи и поэмы. / Полн.собр.соч в 6-ти т-х. — Нальчик: Эльбрус, 2004. Т. I. — 511 с.

3.        Кучукова З. А. Онтологический метакод как ядро этнопоэтики. — Нальчик: Эль-Фа, 2006. — 311 с.

4.        Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. — М.: Наука, 1976. — 568 с.

5.        Теория метафоры. — М.: Наука, 1990. — 165 с.

6.        Фуэнтес Карлос. Старый гринго. / В кн.: Мексиканская повесть. 80-е годы. — М.: Наследие, 1985. — 318 с.

7.        Элиаде М. Космос и история. — М.: Наука, 1987. — 374 с.