ОБРАЗ АДРЕСАТА В МЕМУАРНОЙ ПРОЗЕ М.ЦВЕТАЕВОЙ

Машукова Дарья Александровна

к. фил .н., старший преподаватель СОФ НИУ «БелГУ», г. Старый Оскол

E-mail: dariabogatireva@rambler.ru

В настоящее время исследователи не пришли к единому мнению, определяя специфику цветаевской прозы. Современные цветаевоведы определяют ее как мемуары (А. Саакянц), очерки (Н. Козина), эссе (В. Швейцер), автокомментарий к поэзии (З. Мациевский), рассказы (С. Бунина) и т.п. Подобное многообразие мнений свидетельствует о сложности художественной структуры мемуарных текстов Цветаевой, сопровождающихся традиционным жанровым делениям, что, собственно свойственно мемуаристике как таковой.

По всей вероятности, подход к жанровой природе мемуаров Цветаевой должен идти не столько от выяснения их конкретных жанровых форм, сколько от признания жанрово-родового синтеза, характерного вообще для литературы начала ХХ века, и своеобразие цветаевской прозы перспективнее рассматривать с точки зрения воплощения в тексте индивидуального авторского сознания.

Мемуарная проза М. Цветаевой представляет собой мемуарный метажанр, в рамках которого встречаются различные модификации (дневники, записные книжки, мемуарный портрет, воспоминания). Мемуарноенаследие М. Цветаевой органично вписывается в уже существовавшую традицию организации мемуаров как жанра и в то же время обладает своими особенными чертами. В ее прозе встречаем в одном произведении соединение элементов разных повествовательных систем, скажем, в дневниковых записях находим соединение эссе и записной книжки, что позволяет говорить о проявлении синтеза на жанровом уровне.

Записные книжки, как отчасти и дневники, изначально предполагают иного адресата, чем мемуары. Мемуары ориентированы на читателя, записные книжки и дневники – объект личного употребления, автокоммуникативны (записи ведутся для себя). Лишь впоследствии, по прошествии времени историко-культурная и эстетическая значимость этих записей может сделать их достоянием большой литературы.

Ориентированность на читателя – одна из особенностей позиции автора в мемуарном тексте. Прямое обращение к читателю можно сравнить с выходом актера со сцены в зал – нарушается традиционная независимость актера от зрителей, повествователя от читателей. Читатель также втягивается в повествование, как зритель в действие пьесы. Но разрушение монолитности текста в данном случае кажущееся. Предполагаемый слушатель, читатель лишь укрепляет ее. Так, в «Повести о Сонечке», своеобразной мемуарной книге об актерах Вахтанговской студии М. Цветаева замечает: «Знаю, знаю, что своей любовью «эффект» «ослабляю», что читатель хочет сам любить, но я тоже, как читатель, хочу сама любить, я, как Сонечка, хочу «сама любить», как собака – хочу сама любить…» [1, 4, c.293]. Читатель подразумевается как некое абстрактное лицо, но обращения к нему выявляют авторское присутствие в тексте.

Главной особенностью мемуарного дискурса Цветаевой является совмещение двух временных планов – времени совершения событий и времени воспоминания. Действительно, два временных измерения – «тогда» и «теперь» – присутствуют одновременно: «Приходила я к ней всегда утром, – заходила, забегала одна, без детей. Поэтому ее комнату помню всегда в сиянии – точно ночи у этой комнаты не было. Золото солнца на зелени кресла и зелень кресла в темном золоте паркета» [1, 4, c. 303]. В приведенном фрагменте из «Повести о Сонечке» устойчивые сигналы-слова (помню) указывают на временную двойственность произведения.

Если ретроспективный уровень в мемуарном пространстве представлен диалогом автора-повествователя с самими собой, осуществляемый через взаимодействие с текстом, то проспективный уровень позволяет обратить взгляд в будущее и осуществить диалог с реальной или воображаемой аудиторией. «Посредничество» автора-повествователя помогает читателю, прежде всего, получить достоверное и объективное представление о событиях и поступках, а также о внутренней жизни автобиографического героя.

Отметим, что данное «общение» актуально для всего корпуса мемуарной прозы Цветаевой, включающей и дневниковые записи автора, несомненно, предназначавшихся для чтения «чужими глазами», выстраивавшихся с ориентацией на постороннего, и достаточно широкого круга читателей.

Рассмотрение фактора адресата как реального или возможного реципиента мемуарного текста позволяют выделить несколько типов «внутренних собеседников» (А. Белецкий) автора-повествователя.

Первый тип – абстрактный читатель. Он предполагает скрытое присутствие  образа адресата. Адресат выступает как современник  или, в большинстве случаев, потомок. Такое деление зависти от жанровой модификации, в частности, в записных книжках и дневниковых записях предполагаемые читатели (Вы, Господа) исполняют роль незримого свидетеля, современника, к которому обращается автор-повествователь:

«О хамстве своей природы: Никогда не радовалась цветам в подарок, и если покупала когда-нибудь цветы, то или во имя чье-нибудь (фиалки – Парма – Герцог Рейхштадтский и т.д.) или тут же, не донеся до дому, заносила кому-нибудь. Цветы в горшке надо поливать, снимать с них червей, больше пакости, чем радости, цветы в стакане – так как я непременно позабуду переменить воду – издают отвратительный запах и, выброшенные в печку (всё бросаю в печь!), не горят. Если хотите мне сделать радость, пишите мне письма, дарите мне книжки про всё, кольца – какие угодно – только серебряные и большие! – ситчику на платье (лучше розового!) – только, господа, не цветы!» [1, I, c. 113].

Учет фактора адресата проявляется во включении в текст обращений. В приведенном фрагменте обращения к читателю дополняются формами императива, выражающие пожелание или совет.

Абстрактный читатель в мемуарной прозе лишен конкретных биографических черт, это скорее некая «усредненная» модель образа читателя (читатель-потомок): «…я только не хочу загромождать читателя, у которого свои цвета и свои на них резоны» [1, 5, c. 10]; «Первое мое видение музея – леса. По лесам, – как птицы по жердям, как козы по уступам, в полной свободе, высоте, пустоте, в полном сне… «Да не скачи же ты так! Осторожней, коза!» Эту «козу» прошу запомнить, ибо она промелькнула и в моем последнем видении музея» [1, 5, c.156 – 157].

Обращения автора-повествователя к абстрактному читателю дополняются формами императива, приглашающими к совместному действию. Формы совместного действия присутствуют с прямым выражением интенций повествователя, призывающего читателя к сотворчеству, и соответственно чередованием в контексте форм первого лица множественного числа и форм второго лица в обобщенно-личном значении: «Откуда мы знаем Гёте? По Фаусту. Кто же нам сказал, что Гёте – больше Фауста? Сам Фауст – совершенством своим. <…> А нет ли у тебя, читатель, чувства, что где-то – в герцогстве несравненно просторнейшем Веймарского – совершается – третья часть?» [1, 4, c. 152].

Второй тип – конкретный адресат, обладающий определенными биографическими чертами. Записные книжки, изначально не предназначенные для печати, а использованные Цветаевой как материал для создания поэтических и прозаических произведений, тяготеют к фактам «интимно-личного» (М. Бахтин) самосознания. В них автор обращается к своим современникам, продолжая реальный или вымышленный диалог. Так, в записных книжках 1919 года Цветаева делает записи, обращенные к Ю. Завадскому: «Завадский! Я ничего не могу вам дать. Вам сейчас нужно, чтобы вас ценили, я могу только вас любить» [1, I, c. 81]; «Не называя Вашего имени (дабы не ставить точку над iВашего тщеславия!) скажу Вам, что Вы единственный из всех поступили со мною правильно, ибо поступили чудовищно» [1, I, c. 109].

В «Истории одного посвящения» большая часть повествования построена как полемический диалог с Г. Ивановым, который в своих воспоминаниях под названием «Китайские тени» (1930) создает вымышленные неприглядные подробности о жизни Мандельштама в Коктебеле.  Написанный в 1931 году во Франции, при жизни Цветаевой текст Цветаевой не был опубликован. Поэтому диалог получился «односторонним», однако в тексте это не ощущается, так как автор-повествователь последовательно приводит фрагменты из «воспоминаний» Иванова и комментирует их, своими ответами, тем самым, защищая образ Мандельштама.

Тональность подобных обращений ироническая, подчас доходящая до гнева и сарказма: «Товарищ пишущий, я никогда не ходила в розовых прелестных капотах, я никогда не была ни очень хорошенькой, ни просто хорошенькой, ни немного, ни много вульгарной, я никогда не была женщиной-врачом, никогда меня не содержал черномазый армянин, в такую «меня» никогда не был до беспамятства влюблен поэт Осип Мандельштам» [1, 4, c. 191]; «Если хочешь писать быль, знай ее, если хочешь писать пасквиль – меняй имена или жди сто лет. Не померли же мы все на самом деле! Живи автор фельетона на одной территории со своим героем – фельетона не было бы. А так… за тридевять земель… да, может, никогда больше и не встретимся… А тут – соблазн анекдота, легкого успеха у тех, кто чтению стихов поэта предпочитает – сплетни о нем» [1, 4, c. 196].

Третий тип – герой повествования как воображаемый собеседник. Такой тип адресата используется в мемуарной прозе Цветаевой для создания лирической экспрессии, а также для актуализации воспоминаний, введения автором-повествователем нового блока картин прошедшего: «Дорогой Гумилев, есть тот свет или нет, услышьте мою, от лица всей Поэзии, благодарность за двойной урок: поэтам – как писать стихи, историкам – как писать историю» [1, 4, c. 179]; «Может быть, милая Надя, ты, оттуда сразу увидев все будущее, за мной, маленькой девочкой, ходя – ходила за своим поэтом, тем, кто воскрешает тебя ныне, без малого тридцать лет спустя?» [1, 5, c. 133]; «Милый Сережа, четверть с лишним века спустя, примите мою благодарность за ту большеголовую стриженую, некрасивую, никому не нравящуюся девочку, у которой вы так бережно брали тетрадь из рук. Этим жестом вы мне ее – дали» [1, 5, c. 126].

Ряд примеров позволяет утверждать, что подобный тип адресата – это люди, ушедшие из жизни, а обращение к ним автора-повествователя – дань памяти. Отметим, что именно в этом типе адресата функция автора-повествователя размывается, частично утрачивается. В данном случае можно говорить о проявлении авторского голоса, лирического «я».

В повествовательном плане подобные обращения к адресату являются авторскими отступлениями. Обычно авторские отступления являются средством выражения авторской позиции, отношения к этапным в жизни героя событиям, они также соединяют повествовательных планов в форме авторского комментария к описываемому. Таким образом, ориентация на адресата в мемуарной прозе М. Цветаевой способствует проявлению в тексте субъективности, экспрессии, лиризма, и характеризует ее как исповедальную прозу.

Список литературы:

1. Цветаева М. Неизданное. Записные книжки: В 2 т. / Подгот. текста, предисл. и примеч. Е.Б. Коркиной и М.Г. Крутиковой. – М.: Эллис Лак, 2000. – 560 с. В ссылке в скобках указывается том и страницы издания.
2. Цветаева М.И. Собр. соч.: В 7 т. / Сост., подгот. текста и коммент. А.А. Саакянц и Л.А. Мнухина. – М.: Эллис Лак, 1994 – 1995. В ссылке в скобках указывается том и страницы издания.