ЭРОТИЧЕСКИЕ ИГРЫ РЯЖЕНЫХ В ПРАЗДНИЧНОЙ КУЛЬТУРЕ РУССКИХ УРАЛА И СИБИРИ В XIX— НАЧАЛЕ XX ВВ.

Михеева Анна Антоновна

студент 4 курса, кафедра истории России УрФУ, г. Екатеринбург

Е-mail: aniutamiheeva@gmail.ru

Миненко Нина Адамовна

научный руководитель, док. ист. наук, профессор УрФУ,

г. Екатеринбург

Реконструкция русской народной культуры невозможна без выявления места и значения в ней традиции ряженья. Одним из существенных элементов этого обычая были эротические игры. Поэтому необходимо выяснить, какую роль они играли в жизни русских, в частности населения Урала и Сибири в XIX— начале XX вв. Исследователи феномена ряженья предпочитают обходить эту проблему, кроме, пожалуй, М.Л. Лурье. Однако его исследования касаются Русского Севера, а не Урала и Сибири.

Многие игры ряженых носили эротический характер, правда, в рассматриваемый период это касалось в основном сельских праздников. Эротика связана с языческими корнями ряженья, с его значением как элемента аграрно-продуцирующей магии. Однако в XIX— начале XX вв. ряженью не придавалось магического значения, но эротические игры остались. Да и вообще во всей праздничной обрядности ярко прослеживалась идея плодородия.

Народные праздники были ориентированы на участие молодежи — холостой и молодоженов. Жительница с. Березовка Усольского района рассказывала: «Вот маскированы бегают в святки-то, кому двери приморозят, жениху да невесте там че попало делают, дрова раскидывают, чурки, вот девка молоденька не вышла замуж-то, вот ей и делают все это» [16, с. 185]. Не только ряженье, но и другие обычаи народных праздников обращались к молодежи и имели сексуальный подтекст, поскольку на праздниках молодежь могла открыто и непосредственно пообщаться между собой, здесь приглядывались друг к другу. М.М. Громыко пишет: «Среди крестьянской молодежи было принято использовать масленичное катанье с гор и для встречи постоянных пар — парня и девушки» [5, с. 207]. Девушки «катались на парнях, у которых наступал возраст жениться, да они еще неженаты» [16, с. 189].

На масленицу в центре внимания находились молодожены. Существовали обычаи, связанные с «молодыми», во время катанья. «Под вечер в воскресенье — последний день масленицы — женатые мужики приносили на катушку большой широкий луб. На луб валили сперва какого-нибудь новожена (т. е. женившегося в последний мясоед), на него пластом валили другого, за ним какого-нибудь третьего и так всего 15—20 человек. Сверху уминал эту массу какой-нибудь молодец. Луб катился немного: сажен 5—6 при уханьи и хохоте как зрителей, так и самих катящихся» [6, с. 114]. Аналогичный обычай, кстати, был широко распространен на русском Севере, в Вологодском крае, где это называлось «ездить бобром на молодом» или «бобра катать» [11]. Особым вниманием окружались «молодые женаты» при катанье на конях, которое вменялось им «чуть ли не в обязанность» [6, с. 114]. Не случайно, например, молодоженов впоследствии особенно старались «очистить» после масленичного разгула. «Утром в дом молодых, женившихся в «большое промежганье» (мясоед от Рождества Христова до масленицы), приходят соседи или деревенская молодежь (парни); вытаскивают их на улицу и «моют снегом», т. е. насыпают снега за рубашку, закапывают в снег. Молоды отбиваются, стараются вырваться и убежать, а часто заблаговременно куда-нибудь убраться и спрятаться подальше. Но это не всегда бывает возможно» [14, л. 870].

Эротический характер носили некоторые свадебные обряды, совершаемые ряжеными на второй — третий день после свадьбы. Например, дружки (свадебные чины) ловили девок и «лупили их по заднице» [16, с. 103]. Жительница с. В. Кондас Усольского края вспоминала: «Чеченом гость один был снаряжен, нос у него горбатый <…>. Это женщина была. Она меня в снег свалила: «Не все тебе с русскими спать, поспи с чеченом» [16, с. 101].

На Урале и в Сибири молодежь не допускалась к участию в свадебном ряженье — об этом, например, свидетельствуют О.В. Новикова, исследовавшая Оренбуржье [13, с. 58], и Е.М. Бородина, изучавшая Западную Сибирь [3, с. 139]. Причем наиболее раскованно на свадьбе вели себя замужние женщины. «Бабы же доходят до неистовства: с пискливым и несогласным хором песен разъезжают они по улицам, переодетые в уродливые костюмы; выплясывают в тележках с платками в руках и стучат в заслонки. В ином месте … казачка … сидя верхом на палочке, покрытой пологом, … скачет вприпрыжку, подражает ржанию лошади и в то же время, с важностию начальника, отдает честь проходящим. В другом месте открывается сцена еще более пошлая: верхом на лошади, запряженной в телегу, сидят две женщины, в тулупах наизнанку. Одна из них лицом к телеге, ухватившись зубами за хвост лошади, особенно потешает публику, как своей остроумной выходкой, но еще более количеством выпиваемого вина, которое подают ей с телеги…» [13, с. 56].

Особое внимание во время свадьбы обращалось на сваху, свекровь и тещу, которые зачастую также рядились. «Ключевым действием третьего дня можно считать обрядовое катание по деревне на корыте, тележке или лодке тещи и свекрови. Обязательным атрибутом каждой из них в этот день также являлись прялка, бидон с брагой или графин с вином, из которых свадебжане угощали встречных прохожих», могли катать и сваху [16, с. 101—102]. Причем часто их специально сбрасывали в снег [16, с. 103]. Или вот еще вариант: «Зимой свекровку везут на санках на реку: водой обливают да вениками парят» [16, с. 102]. У оренбургских казаков свекровь открывала ряженье каким-то чудным обычаем. Пока молодые были в бане, сваха делала из их грязного белья куклу и пеленала ее. В это время свекровь надевала все рваное, старое и обычно красное, затем — шубу навыворот и, заправив ее в штаны, садилась в сани, чтобы ехать в баню. Пока ехали, ее несколько раз вываливали и забрасывали снегом (в основном свадьбы приходились на осень и зиму). «Бабы набрасывались на нее и на части рвали фартук и кофту, кричали «ура». Она откупалась вином». Из бани она забирала куклу и, возвращаясь так же, как приехала, входила в избу и говорила гостям: «Слава Богу, сынка Бог дал!» С этими словами она подбрасывала куклу. «После этого начиналось разгульное веселье и хождение ряженых по поселку» [13, с. 56].

Для придания эротического смысла играм ряженые использовали ряд приемов. Прежде всего, это различные удары, толчки, тычки, щипки и щекотанье, которыми щедро осыпались окружающие, особенно девушки. Об эротическом значении этого действия говорит и его соотнесенность с продуцирующей идеей. М.М. Бахтин писал: «Все удары имеют здесь символически расширенное и амбивалентное значение: это удары одновременно и умерщвляющие (в пределе), и дарующие новую жизнь, и кончающие со старым, и зачинающие новое» [2, с. 218].

«Окрутники бьют зрителей палками, плетками, кнутами, прутьями, импровизированными бутафорскими «цепами» или «удочками», трепалками для льна, специально изготовленными «жгутами» (скрученные полотенце или пучок длинной соломы с узлом на конце), рукавами рубахи с завязанными в конце камнями, наконец, просто руками. Бьют не только присутствующих на посиделках, но и всех тех, кто сопровождает или встречает процессии окрутников» [8]. Особое значение удары имели в святочных посиделочных играх. Е.А. Авдеева описала распространенную в Сибири и до сих пор известную всем «игру в жмурки»: «По жребию завязывали кому-нибудь глаза платком и строго испытывали, не видит ли он. Потом приводили его к дверям и спрашивали: — Где стоишь? Завязанный отвечал: — У дверей. — Что продаешь? — Квас, да ягоды. — Ищи нас двадцать два года. Тут все рассыпались, как дождь. Всякий старался ударить жгутом бедняжку, но и тот хитрил; иногда останавливался посередине комнаты, прислушивался, где его неприятели, и бросался врасплох» [1, с. 61]. Удары были непременным элементом и «игры в имена» [1, с. 59—60]. В Усолье «еще раками снаряжались: запоны по-особому оденут, руками-то щупаются. Рак по земле ползет на четвереньках, <…> руки поднимает так, щупает, щиплется» [16, с. 185].

Удары были не только формой контакта ряженых с неряжеными, но и элементом некоторых зрелищ, которые устраивали окрутники. В этом отношении показательно «ученье», разыгрываемое «бусарами» Камышловского уезда. В с. Вновь-Гормытском: «При въезде в ограду, по команде «исправника» все бусары спешивались и проводилась маршировка: становились в ряды, ходили нога в ногу, ползали на четвереньках, ходили по-гусиному (приседая) и прочее другое. Если кто из бусар провинится, не исполнит приказания исправника, того наказывали: стегали соломенными жгутами (для проформы)» [14, л. 859]. В с. Завьяловском: «Началось ученье. Офицер гаркнул: стройся! Стали строиться. Шапки долой! Шапки на голову! Поворотись направо! Поворотись налево! Но вот один из бусар не исполнил вовремя поворота и над ним был произведен суд. Офицер присудил виновного к 20 ударам плеткой. Затем «казаки» положили виновного на снег. Один сел на голову и держал руки, а другой стегал «ногайкой» — соломенным жгутом. Виновный отодран, встал и ушел снова в ряды» [14, л. 863 — об. 864]. Лурье заметил, что в неконтактных играх (т. е. там, где зритель непосредственно не задействован) тем не менее важно присутствие ряженых при действии, совершаемом окрутниками. Некоторые игры неконтактного типа и народные пьесы диалогического характера («Мнимый барин», «Барин и слуга» и т. п.) выросли из контактных игр [8].

Другой прием эротических игр ряженых — поцелуй. «Он часто наделяется животворной силой: целуя ряженых, девушка «чинит мельницу», «оживляет коня», «воскрешает покойника». Скорее всего для ряженья важен поцелуй не столько сам по себе, сколько как знак контакта между ряженым, ассоциируемым с мужским началом, и девушкой. <…>. В некоторых случаях поцелуй мог прямо символизировать половое сближение» [9].

В Усолье «на святки бегали, рядились. Гармонист придет, приведет с собой Дуло. Его на полати посадят: «Дуло, давай работу!» — «Целуй девок!» Вот парни-то и начнут целоваться. Тут еще приведут парня какого-нибудь, положат его как будто покойник, в середину стола положат. Опять Дуло просят: «Дуло, давай работу!» — «Целуй покойника!» А у покойника во рту иголка. Вот тут девки-то, другая, третья, ходят, целуют» [16, с. 185]. «Игра в покойника» могла сопровождаться пародией на отпеванье. Так было в Алапаевском районе: «Какого-нибудь покойника состроют да принесут. Вот ще было — покойника кадили. У нас был такой щудак в деревне тутока… Он ходит, как поп в серкве ходит, так и он ходит наокруг. Какой-нибудь гроб сделают, ходит, поет да кадит» [15, с. 261]. В Сибири поцелуями сопровождалась «игра в Короли». «Все, участвующие в игре, клали правую руку на стол, один за другим; чья рука была внизу, тот вынимал ее, а за ним другие; девятый был Король. Тогда каждый подходил к нему и говорил: Король, я твоя (или твой) слуга, что прикажешь делать? Службы были разныя и смешныя; например, <…> стать в угол и говорить: Горю, горю на камешке; кто меня любит, тот поцелует. Тогда кто-нибудь подбегал, целовал и горел в свою очередь» [1, с. 60—61].

«В большой мере контактные окрутницкие игры с поцелуем <…> сходны с вечерочными молодежными играми-песнями, обязательными на святочном гулянье: происходит взаимопроникновение двух сфер — реальных любовных отношений между юношей и девушкой (всегда требующих навыков игрового поведения) и ритуально-игровых, ставящих партнеров в специфическую позицию <…>. Эта тенденция достигает своего апогея в играх собственно брачного содержания, где женихом и невестой выступают парень с девушкой, «которые дружат», «кто с кем гуляет», — замечает Лурье [8]. Так, на святки молодежь в станицах около Семипалатинска играла в «Венчик», «Вьюн», «Подушечка» и др. «Девушки рассаживались на стульях и начинали петь:

Уж ты, венчик мой, веночек,

В саду розовый василечек,

Куда мне тебя положити?

Положу я тебя на головку,

Что на душечку красну девицу…

Несколько парней тем временем ходили по комнате. При словах: «Положу я тебя на головку», они клали на головы избранниц платки, свитые в виде венков. Девушки вставали. Теперь ходили по помещению парами, взявшись за руки, под пение тех, кто продолжал сидеть:

Что не кум со кумою покумился,

Среди кружка подарился.

Еще я твой кум,

Еще ты моя кума.

Где мы сойдемся,

Тут обоймемся,

Поцелуемся

Да разойдемся.

При конце песни пары кружились и потом целовались. Примерно то же самое происходило, когда исполнялась песня «Вьюн», только теперь парни сидели на стульях, а девушки ходили по комнате. Финал игр был один — обмен поцелуями» [7, с. 231—232]. Так веселились не только крестьяне и казаки, но и, например, молодежь Дедюхинского завода, которая играла в «Веночек», «Катеньку», «Кобылку», «Скомороха», «Стоит царь», «Дрему». «В основном они относились к играм «поцелуйным», «с выбором». <…>. Автор Пермских губернских ведомостей из Нижне-Сергинского завода замечал в 1866 г., что «девицы на вечерках с молодыми людьми ведут себя довольно бесцеремонно — сидят у них на коленях, не стесняясь присутствия тятенек и мамонек». Здесь на вечерках играли в «венчик», «ходит царь», «рекрутский набор», и под песни «ходили парами». Игры под песни также заканчивались «многочисленными и усердными поцелуями» [4, с. 188]. Впрочем, на других заводах, видимо, менее связанных с сельской жизнью, такие игры и вечерки постепенно отживали. Так, «по данным конца 1880-х гг., у молодежи Воткинского завода посиделки были уже заменены «танцовальными вечерами». В Васильевско-Шайтанском заводе прежние «вечерки» к этому времени «приняли иной характер: на них собирались в домах женщин, пользующихся дурной репутацией». Хозяйке платили за вечер 20—30 копеек. Девицы приходили с рукоделием, которое откладывалось в сторону, когда к каждой из них присаживался парень, а затем парочки одна за другой начинали исчезать» [4, с. 188].

Еще один прием эротических игр – «фаллический контакт», как это назвал М.Л. Лурье. Данное действие «требует наличия в наряде окрутника фаллического символа, независимо от того, является ли этот персонаж антропоморфным или нет. Можно говорить о трех приемах изображения пениса в играх ряженых: первый — это обнажение полового члена ряженого мужчины, второй — использование специально приготовленного «муляжа», которому обычно пытались придать более или менее условные черты сходства с «оригиналом», наконец, третий прием предполагает использование в качестве «модели» фаллоса какого-либо предмета, метафорически изображающего последний (лапоть, морковка и т. п.)». Контакт мог состоять в прикосновении к фаллосу или в созерцании его. «При этом едва ли требовалось, чтобы контакт девушки с персонажем однозначно означал коитус» [8]. «Каждая из названных форм «приобщения» к фаллосу функционально эквивалентна поцелую, поскольку тоже обеспечивает оживание «покойника» <…>, починку или стимуляцию действия какого-либо предмета, механизма («межа», «квасник», «аршин», отмеряющий ситец)» [9]. Жительница с. Березовка Усольского края вспоминала: «В Рождество опять мужик какой морковку в карман спрячет, ходит, женщинам страмное показывает» [16, с. 185]. А «в Сибири встречалось и чучело масленицы <…> с мужскими атрибутами» [6, с. 100].

«Особую роль в эротических играх ряженых играет слово. <…>. С одной стороны, реплики ряженых позволяют привнести эротический смысл в игру, содержание которой этого напрямую не предполагает. Так, именно словесный текст чаще всего придает непристойно-эротический характер играм в покойника, играм «масло мешать» и «волки и овцы». С другой стороны, реплики эротического свойства приводят в необходимое соответствие действия ряженых, которые реально направлены на девушек с собственно игровой их интерпретацией. В этом случае обычно используется иносказание. Так, в торопецкой игре «лес клеймить» ряженые, осматривая и ощупывая девушек, производят своего рода идентификацию их невинности под видом сортировки деревьев на «хорошие» и «дуплянки». Кроме того, существует тип игр, центральным моментом которых является именно вербальное действие. В них ряженые «обвиняют» девушку или «дружащих» парня с девушкой в нецеломудренном, распутном поведении — «судят» их. <…>. Часто (как и в других играх) такие монологи и диалоги носят иносказательный характер <…>. Коитальная ситуация проигрывается здесь на словах подобно тому, как в других играх — в условных действиях. <…>. Наконец, словесный текст играет большую роль в эротизации обряда в целом. В игры нередко включаются обсценные тексты, необязательные для конкретного действа, избыточные по своему характеру; в основном они служат для перенасыщения атмосферы святочного гулянья эротической тематикой» [9].

«В с. Перемском бывшей Пермской губернии к катанию приурочивался особый «приговор»: «Масленица широкорожая, тонкая и поджарая, на катушку набежала, мужики подхватили, на санки посадили, под гору покатили. Масленица вывернулась дугой, обернулась барыней дорогой». По утверждению жительницы с. Перемского К. К. Пономаревой (наблюдавшей это в конце XIX в.), «госпожа Масленица» держала в ответ следующую речь:

Здравствуйте, дорогие мои приятели,

Я к вам ненадолго пришла.

Только на семь дней,

Кабы на семь недель,

То поснимала бы с вас

И шубы, и юбки, и сини зипуны,

У вас бы остались жопы голы» [15, с. 265].

О.В. Новикова утверждает, что «основной функцией свадебных ряженых было исполнение пахабных частушек и песен фривольного содержания». Например:

Брали девки лёны, лёны, да брали, выбирали.

Брали, выбирали, снопики вязали.

Снопики вязали, да на дорожку клали.

Где-то взялся паренек, схватил девку поперек.

Схватил девку поперек, да за тоненький животок.

За тоненький животок, повел девку во лесок.

Повел девку во лесок, за пень, за колоду, за белу березу.

Постой, парень, не валяй, сарафан мой не марай.

Сарафан кумашный, работы домашней.

Сарафан кумашный, работы домашней,

А я его скину, под себя подкину.

Под себя подкину, под белую спину.

Ручки, ножки разложу

И дорожку покажу [13, с. 58].

Среди других приемов эротического воздействия — задирание подолов [13, с. 58], обнажение (например, «мытье в бане» воеводы и Масленицы у тавдинских крестьян [6, с. 115—116]), «хватанье» (кострома, покойник и др.) и «валянье» девушек (характерно для «медведя»), «приставания» (например, «нахального пьяницы с бутылками» в заводах под Пермью [4, с. 183—184]).

«Древний смысл ряженья — магическое воздействие словом и поведением на сохранение, восстановление и увеличение жизненных плодоносных сил людей и животных, природы. С этим связано и появление на посиделках голых и полуодетых людей, «клевание» журавлем девушек, удары жгутом, лопаткой, лаптями и палкой при «продаже» кваса, сукна, набойки и т. д.» [12, с. 8]. Правда, в XIX— начале XX вв. эротические игры уже не имели для народа магического значения, но не были и просто развлечением. Напротив, ряженые принуждали молодежь к участию в них силой. Ведь удары, щипки, а особенно различные фаллические контакты, обсценная лексика, обличение и др. были неприятны для многих участников, особенно девушек, вызывали острое чувство стыда. «Активность ряженых, направленная на «зрителей» и нередко переходящая в агрессию, заключала в себе не только идею воздействия сил потустороннего мира на людей, но и идею сексуальную. Наряду с противопоставлением «того» и «этого» света, в ряженье актуализируется оппозиция мужского — женского» [9].

Целью ряженых было вызвать у «зрителей» неподдельные страх, стыд, отвращение и даже физическую боль, что особенно было обращено на девушек, которые должны были «пережить в игровом варианте то, что предстоит в скором предполагаемом будущем пережить в реальности». Суть фаллических игр с «оживлением» и «починкой» в том, чтобы девушка, преодолев стыд и ужас, привела фаллос «в действующее состояние, спровоцировав на себя его активность, и таким образом исполнить символически роль женщины на супружеском ложе. Вообще, оживание устойчиво трактуется в первую очередь как возрождение половой активности, что особенно ярко подтверждается текстами причитаний по ряженому покойнику» [8]. При этом «стыдность» фаллических игр «имела двоякую цель: с одной стороны, от девушки требовалось преодолеть эмоциональный барьер, действовать вопреки чувству смущения и неловкости, предстать «бойкой», с другой — засвидетельствовать перед обществом свою целомудренность, продемонстрировав девическую стыдливость» [8]. «По сути дела весь комплекс эротических игр представлял для девушки серию испытаний. Пройдя через них, каждая участница должна была обрести (или доказать) свою сексуальную зрелость, готовность к взрослой жизни. Отсюда особый цинизм этих игр и всей обстановки на гулянье. Напомним, что именно брачная тематика была характерна для большинства посиделочных игр, а святки и следующий за ними мясоед традиционно считались лучшим временем для сватовства и свадеб. И то, что сексуально-игровая инициация молодежи (в первую очередь — девушек) происходила именно в святки, представляется достаточно закономерным» [9].

В ходе таких игр молодежь приглядывалась друг к другу, что в конечном счете было направлено на составление брачных пар. «В страшные вечера парни в тряпицы девок ловят, какая попадет ему, ту и в замуж возьмет. Один парень накидывает тряпицу на девку, поймает ее и потом идет к ней свататься» [16, с. 185]. Не случайно столь обширна брачная тематика игрищ ряженых. Например, одной из распространенных «служб» в сибирской «игре в Короли» было приказание «какой-нибудь хорошенькой девушке» «стать в угол и три раза громко сказать: я хороша, я пригожа, замуж иду за такого-то» [1, с. 60].

Ряжеными разыгрывались забавные сценки из семейной жизни, героями которых обычно были старик со старухой. Вот как это происходило у уральских казаков. «На дровнях, в которые впрягали быка, восседали две «харюшки» — старик со старухой, изображающих «любезную чету»: мадам Масленицу и ее мужа. Мимикой и жестами они должны были показывать, что живут друг с другом в ладу. На том же быке, в седле, лицом к чете сидела вторая старуха, представляющая лихую свекровь, цель которой — поссорить соседей-«супругов» [7, с. 233]. Не менее забавным было подобное представление в алтайских селениях в первой половине XIX в. «Две уродливые фигуры» старика и старухи открывали там масленичное шествие. «Первый из них, голова которого покрыта высоким киргизским малахаем, а мохнатый костюм увешан во многих местах мертвыми зайцами, воробьями и воронами (пародия на костюм шамана <…>), вооружен луком замечательного устройства: один конец стрелы привязан к тетиве, а на другом, где должно быть острие, прикреплена маленькая жестяная воронка. С этим оружием старик позволяет себе всевозможные дурачества <…>: украдкой подбегает к <…кому-нибудь>, и, подхватив воронкой стрелы снегу, стреляет <…> прямо в лицо неосторожного <…>. Старуха же, приплясывая, вертит на руках соломенную чучелу, изображающую грудного ребенка. <…Затем она> выскакивает <…> со своим соломенным ребенком и, кривляясь перед стариком, начинает с ним пляску, припевая к своему костюму:

Сарафан мой, сарафан,

Светлы пуговисы.

Ты везде, мой сарафан,

Пригождаешься:

Добрым коням на попоны,

Красным девкам на запоны…» [10, с. 10].

Таким образом, эротические игры ряженых служили сексуальной инициацией для молодежи. Она должна была помочь ей обрести некий сексуальный опыт, а с другой стороны, проявить свою готовность к половым отношениям. Все это было направлено на создание брачных пар, и гулянья ряженых зачастую как раз служили местом, где парни и девушки приглядывались, выбирали друг друга. Ряженые в некоторых играх оценивали девушек, в том числе с точки зрения их целомудренности, что могло повлиять на выбор парней. Вообще ряженье предоставляло молодежи особые возможности для установления или выяснения отношений. Эротика «была формой заигрывания, ухаживания либо насмешки, издевки над соперником или новичком» [11], даже формой отмщения девушке за то, что она гуляет с другим.

Если говорить языком Фрейда, эротические игры ряженых давали возможность выплеска либидо. Тем более, что обычно ряженье происходило накануне поста, когда нужно было выплеснуть все накопившиеся желания и страсти, чтобы затем воздерживаться от них в течение продолжительного срока. Вообще эти игрища можно назвать механизмом регуляции половой жизни. Наверное, они в определенной степени сдерживали возможную половую распущенность, т. к. девушки в ходе приобщения к сексуальной стороне жизни посредством ряженья испытывали колоссальный стресс, который они вряд ли захотели бы снова пережить.

В заключение следует отметить ряд характерных особенностей эротической стороны ряженья. Во-первых, эротические игры, что неудивительно, касались прежде всего молодежи. Во-вторых, они бытовали среди русского населения Урала и Сибири в XIX— начале XX вв. в основном в сельской или тесно связанной с ней среде. В-третьих, наиболее одиозные моменты постепенно уходили из этих игр (хотя многое можно встретить на протяжении всего XX в.). Позднее «слишком откровенные эротические действия или жесты заменяются обычно различными символическими обозначениями, двусмысленными шутками и намеками, то есть возникает ситуация своеобразной языковой игры, подобная той, которая возникает при рассказывании анекдотов или исполнении частушек» [11].

Список литературы:

1. Авдеева Е.А. Записки и замечания о Сибири. С приложением старинных русских песен. М.: Типография Николая Степанова, 1837. — 156 с.
2. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М.: Художественная литература, 1990. — 543 с.
3. Бородина Е.М. Особенности традиционной культуры казачества Западной Сибири. Кемерово: Кем ГАКИ, 2004. — 192 с.
4. Голикова С.В. «Люди при заводах»: Обыденная культура горнозаводского населения Урала XVIII— начала XX века. Екатеринбург: Банк культурной информации, 2006. — 284 с.
5. Громыко М.М. Мир русской деревни. М.: Молодая гвардия, 1991. — 446 с.
6. Громыко М.М. Трудовые традиции русских крестьян Сибири (XVIII— первая половина XIX вв.). Новосибирск: Наука. Сиб. отд-ние, 1975. — 352 с.
7. История казачества Азиатской России / под ред. Н.А. Миненко. Екатеринбург: УрО РАН, 1995. — Т. 1. — 315 с.
8. Лурье М.Л. Посиделочные игры святочного ряженья: опыт морфологического описания. [Электронный ресурс] — Режим доступа: — URL: http://www.ruthenia.ru/folktee/CYBERSTOL/COLLEGS/LUR_REFERAT.html(дата обращения: 6.02.2012).
9. Лурье М.Л. Эротические игры ряженых в русской традиции. [Электронный ресурс] — Режим доступа: — URL: http://www.ruthenia.ru/folktee/CYBERSTOL/COLLEGS/LUR_SVIATKI.html(дата обращения: 10.02.2012).
10. Миненко Н.А. Социальные функции календарных обычаев и обрядов в сибирской деревне первой половины XIXв. // Традиционные обряды и искусство русского и коренных народов Сибири. Новосибирск: Наука. Сиб. отд-ние, 1987. С. 4 – 22.
11. Морозов И.А., Слепцова И.О. Праздничная культура Волгодского края. Святки и масленица // Российский этнограф. 1993. Ч. 1. [Электронный ресурс] — Режим доступа: — URL: http://www.booksite.ru/fulltext/eth/nog/rap/hy/index.htm(дата обращения: 10.03.2012).
12. Некрылова А.Ф., Савушкина Н.И. Народный театр. М.: Сов. Россия, 1991. — 544 с.
13. Новикова О.В. Свадебная одежда оренбургских казаков в конце XIX— середине XX вв. // Этнография и фольклор народов Южного Урала: Русская свадьба. Челябинск: Полиграф-Мастер, 2006. — С. 50—59.
14. Стяжкин И.Я. Народная литература. 1896 г. ГАСО. Ф. 101. Оп. 1. Д. 756.
15. Традиционная культура русского крестьянства Урала XVIII—XIX вв. Екатеринбург: УрО РАН, 1996. — 360 с.
16. Усольские древности. Сборник трудов и материалов по традиционной культуре русских Усольского района конца XIX—XX вв. / под ред. И.А. Подюкова. Усолье, Соликамск, Березники: Пермское книжное издательство, 2004. — 240 с.