РЕЛИГИОЗНО-ФИЛОСОФСКИЕ МОТИВЫ В ЦИКЛЕ А.А. ГРИГОРЬЕВА «ДНЕВНИК ЛЮБВИ И МОЛИТВЫ»

Предметом настоящей работы является анализ религиозно-философских мотивов в поэтическом цикле А.А. Григорьева «Дневник любви и молитвы». Цель изучения — выявить ведущие мотивы и объяснить, какую художественную роль они играют в поэтическом тексте. Под мотивами принято понимать минимальные нерасчленимые сюжетные единицы любого произведения, которые, переплетаясь друг с другом, схематизируют фабулу, определяют развитие сюжета.

Мотив утраченной веры в Бога является ведущим в исследуемом цикле. Он обнаруживается уже во 2-ом стихотворении и отчетливо звучит на протяжении всего сборника. Глубокие переживания, происходящие в душе героя, передаются читателю с помощью введения автором мотивов дороги, первой любви, сна, тоски, надежды, мечты, богоотступничества и др. Религиозная тематика раскрывается в мотивах утраченной веры в Бога, отцовской любви, молитвенного речения, евангельского смирения, страха и блуда, помогая раскрыть духовный мир героя.

Идея цикла — обретение веры с помощью любви, именно поэтому религиозное начало доминирует над романтическим. Внутренний конфликт лирического героя разрешается в романтическом ключе. Например, мотив дороги, с одной стороны, передает духовный поиск лирического героя, ищущего истинный путь: «Путем страданья к просветленью / Идти Божественный велел. / Цель жизни, может быть, найду я» [2, с. 84], а с другой, позволяет говорить о женщине, как о религиозном проповеднике, который исчезает после завершения своей миссии: «Душой давно, быть может, в край иной / Стремилась ты», «Прощайте, добрый путь!» [2, с.85]. Мотив дороги-странничества отсылает нас к библейской притче о блудном сыне. Идейное сходство обоих произведений связано с проблемой потери духовности, а мотив любви отца к сыну в поэтическом цикле Григорьева трансформируется в любовь Бога Отца к своему любимому сыну человеку, и лирический герой называет Бога «Отцом Любви».

Мотив первой любви выходит за рамки воспроизведения частной любовной ситуации и перерастает в любовь христианскую: «И ожил снова я… и первую любовь, / И слезы, и мечты душа постигла вновь» [2, с.81], Бог дал герою «любви и веры благодать» [2, с. 83]. Любовная тема является одной из ведущих, и здесь Григорьев стремится расширить мотив любви до общечеловеческой. Вспомним известные слова Иоанна Богослова, приводимые им в первом послании: «Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь» [1 Ин. 4:8]. Лирический герой влюбляется не потому, что его пленяет прекрасная внешность женщины, он поражен ее христианской добродетелью, готовностью спасти всех своей молитвой. Любовь расценивается как дар, высшая способность для постижения божественной сущности.

Важную роль в создании религиозного настроя играет мотив молитвенного речения. Он свидетельствует о раннем духовном опыте лирического героя: «тогда и я все ясно понимал / И символ веры набожно читал…» [2, с.79], «И вспомнил я, с каким благоговеньем / Я «Отче наш», ложася спать читал» [2, с.81],  важное свидетельство детской религиозности. Герой не приходит к Богу, а возвращается к нему, осознание чувства любви усиливает ретроспективность восприятия. Появление лирической героини становится связующим звеном между воспоминанием о первой любви и вере героя в детстве и реальной картиной бытия, где любовь единственное спасение человека. Она помогает ему вновь обрести гармонию. Григорьев идеализирует женщину, изображая ее постоянно молящейся, она становится идеалом смирения и нравственности.

Описывая героиню, автор сравнивает ее с «божьим ангелом» и в то же время неоднократно восхваляет «свет черных, жгучих глаз» [2, с. 83]. Образу молящейся женщины, чистой и непорочной, не соответствует строгое выражение темных глаз. Эта часто повторяемая деталь используется Григорьевым, чтобы подчеркнуть греховную природу человека, его земное происхождение. Портретное противоречие во многом объяснимо интересом Григорьева к романсам и цыганской песне, и такое изображение женщины в «Дневнике любви и молитвы» таким образом, предвосхищает появившееся в 1857 году романсные шедевры поэта «Цыганская венгерка» и «О, говори хоть ты со мной…».

Мотив сна в классической трактовке романтизма означает переход в иную реальность, в контексте изучаемого нами цикла он символизирует духовную смерть героя, его нравственную несостоятельность. Состояние сна  это духовное бездействие, забытье. Погружение в сон расценивается поэтом, почти как богоотступничество, читаем: «смутный сон владел моей душою» [2, с. 80], познав Бога, он пробуждается к духовной жизни: «Казалось, я из праха восставал / И постигал святое вдохновенье» [2, с. 83]. Здесь «восстание из праха» означает пробуждение от греха, таким образом, мотив сна неразрывно связан с мотивом пробуждения. О преображении героя свидетельствует его воцерковленность, сердце просыпается для Бога, любви и творчества.

Особое место отведено в цикле библейским мотивам. Помимо аллюзии на притчу о блудном сыне, Григорьев посвящает одно из стихотворений краткому пересказу земной жизни Христа. Эмоциональный подъем, трагический пафос пронизывают рефлексию лирического героя, ведущим становится мотив озарения, его эволюция миропонимания. Идея Христа о самоотверженной любви к ближнему находит отражение в характере лирической героини, сравним: «И видел я… / И тяжкий крест, и за врагов молитву», «Мечталось мне: она молилась за меня / И грешника молитвою спасала» [2, с.82-83]. Рисуя женский образ, поэт выражает свой нравственный идеал. Ощутив потребность в богообщении, герой обращает внимание на фрески и воссоздает в воображении жизнь Иисуса. Их значение расценивается как чудесное проявление Божьей благодати.

Проявление мотивов тоски, надежды, страдания и скорби объясняется тесным соприкосновением с евангельским пониманием любви: «… хвалимся и скорбями, зная, что от скорби происходит терпение, от терпения опытность от опытности надежда, а надежда не постыжает, потому что любовь Божия излилась в сердца наши…» [Рим 5:3‑6]. Оно является ярким примером проникновения романтических мотивов в религиозный контекст поэтического цикла. Обретая способность любить, лирический герой нравственно возвышается, ощущает присутствие Бога т. к. любовь высшее проявление Божьей благодати, а страдание  в христианской философии — неотъемлемое испытание для человека потому, что Бог принес себя в жертву для людей.

Характер персонажа противоречив: сначала он примеряет на себя демонический образ: «над верою толпы живой и простодушной, / В душе, как демон, злобно хохотал» [2, с. 80], но антитезой богоборческого мотива становится духовное преображение. Приверженность героя истинной вере обнаруживает несостоятельность и беспомощность его атеистических взглядов, кардинально меняет мировоззрение. Сравнение с демоном помогает нам лучше осознать духовный рост персонажа. Поэт играет на контрасте религиозного убеждения и антирелигиозного. В заключении цикла герой восклицает: «Прочь, демон, прочь!» [2, с. 85], у Григорьева эта фраза означает полное неприятие безбожия.

В цикле стихотворений постоянно звучит и мотив сияния. Идейное содержание мотива можно представить двумя контекстуальными цепочками, в которых микротемы имеют зеркальное расположение. Первая развивается следующим образом: сияние лика отца — сияние свечей — сияние звезды — сияние свечей — воссияние Бога. Теперь раскроем значение каждой более подробно. «Сияние лика отца» — употребление высокой лексики ассоциативно восходит к образу Бога Отца, как это уже упоминалось нами выше. «Сияние свечей» помогает создать храмовый интерьер: «… ряд паникадил / Сиянием свечей мгновенно озарился» [2, с. 80]. «Сияние звезды» отсылает к вере в существование небесных сил, ангелов-хранителей, которые помогают человеку в его мирских делах. У Григорьева Божья помощь неразрывно связана с постоянным ощущением любви: «… ты была одна, с которой жизни путь / Не труден был бы мне… / И озарен сиянием / Звезды моей…» [2, с. 81], ушла любовь, исчезла вера в Бога, два чувства не могут существовать друг без друга, отсюда трагизм переживаний лирического героя и его богоотступничество. «Сияние свечей» — мотив сияния трансформируется в мотив озарения и прочитывается как восстановление его душевной гармонии: «… блек свечей / озарял / Изображения святые» [2, с. 82‑83]. «Воссияние Бога» — Григорьев неслучайно, называет Бога Светом, вспомним слова Иоанна Богослова: «Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы» [1 Ин 1:5], свет становится символом абсолютного блага. Таким образом, комплекс коннотативных значений объединенный одной мотивной основой сияния составляет идейное содержание лирического цикла.

Вторая коннотативная цепочка представлена схемой: свет глаз — сияние звезды — сияние глаз. Рассмотрим «свет глаз» — здесь сияние взора во «мраке души» означает одухотворение лирического героя. Прекрасная христианка становится для него религиозным примером. «Сияние звезды» — женщина олицетворяет собой высшее начало: «Звездою тихою горя над миром шумным. / Свое сияние ты льешь на всех равно» [2, с. 85]. В завершении цикла мотив сияния «очей», «звезд» тесно переплетается с мотивом тоски, это элегическое переживание подчеркивает меланхолию лирического героя, ему трудно осознавать разлуку с любимой.

Таким образом, в цикле А.А. Григорьева «Дневник любви и молитвы» ведущим является мотив любви. В ходе исследования нам удалось установить его связь с остальными сюжетными единицами. Доминирующая роль заключается в раскрытии идеи цикла. Любовь объединяет все его части в единое целое. Проблема внутренней дисгармонии и мучительного духовного поиска, характерная для многих поэтов-романтиков второй трети XIX века, отчетливо звучит на страницах этого цикла. Преобладание религиозных мотивов и аллюзии из священного Писания характеризуют Григорьева как художника глубоко верующего.

Список литературы:

1. Библия. — М.: Издание Московской патриархии, 1992. — 1370 с.
2. Григорьев А.А. Собр. соч.: В 2 т. Т. 1. — М.: Художественная литература, 1990. — 607 с.