ФЕДРА КАК ОДНА ИЗ ЛИРИЧЕСКИХ ГЕРОИНЬ М. И. ЦВЕТАЕВОЙ

Образ Федры, символизирующий преступную, роковую любовь, со времен мифа влек к себе творцов. С античности через классицизм к двадцатому веку историю царицы, полюбившего своего пасынка, оклеветавшая его, не ответившего на ее чувства, и покончившая с собой, осознав вину в его смерти, интерпретировали с разными оттенками, но нигде голос самой Федры не звучал так отчетливо и живо, как в творчестве Марины Цветаевой. Трагическому образу античной царицы посвящено и стихотворение, и поэтическая драма.

Причин обращения Цветаевой к образу Федры много: это и уникальная способность поэтессы чувствовать Античность (вероятно, полученная от отца, профессора классической филологии и археологии), это и любовь к мифологии и фольклору, это и желание глубокого проникновения в мир женских чувств. Талант «петь чувство», чувство женщины, именно такое, «Федрино»: «Любовь для меня – любящий. И еще: ответно любящего я всегда чувствую третьим. Есть моя грудь – и ты» [8, с. 643]. Не только способность к описанию такой любви, но и жизнь, пронизанная ею, уникальный поэтический язык, не читаемый, а именно звучащий слог… Это сплетение рождает Федру, говорящую, стонущую, кричащую, как (удивительно: не голосом поэта, а будто своим собственным – или созвучному голосу автора) все цветаевские героини.

В 1923 году М. Цветаева создала стихотворение «Федра», две части которого – «Жалоба» и «Послание» – словно обозначение жанров. Стихотворение о Федре написано от лица от самой Федры. Эти монологи не сообщают нам античного сюжета, они являют собой пиковый момент, поют, проплакивают гимн сжигающей любви. «Жалоба» – горячечный жар, любовь-болезнь: «Опаляет… В жару ланиты…», «Воспаляется ум мой пылкий» [7, с. 172]. Такое количество средств выразительности, образов, самой звукописи, кружащих вокруг понятия раны, жажды, болезни утверждает Федру не как преступницу, а как страдалицу, гибнущую женщину с протянутой в жалобе-молитве не богам, а Ипполиту, рукой. Накал устанавливает сама форма, с помощью градации усиливается впечатление боли, даже пунктуация накаляет стихотворение – крики-восклицательные знаки и повторы разрезают его полотно, позволяя нам быть причастными, слышать это обращение. Стихотворение завершается угасающей просьбой: «Ипполит, утоли…» [7, с. 173], перетекающей во вторую часть – «Послание». Первое теперь кажется мольбой в пустоту, к пространству и судьбе, второе же – обращение к тому, кто не должен и не может ответить, оно начинается более спокойно: страсть раскрывается, но сначала будто бы была попытка сдержать ее. Здесь Федра устала от своего жара, но не может не просить утоления… И главное – сам фокус взгляда на Федру, подобного которому не было ни у античных авторов, ни у Расина: «Не простое бесстыдство к тебе вопиет!» [7, с. 173]. Это оправдание Федры сердцем Цветаевой, которая не проклинает, а славит – или проклинает и славит такую любовь. «Ненасытная Федра» [7, с. 174] достойна в устах Цветаевой прославления. Ведь таковы многие ее лирические героини, лирическая героиня вообще. Она – воительница («И в последнем споре возьму тебя — замолчи!» [6, с. 318], наполняется и живет любовью («Но без любви мы гибнем» [6, с. 64]), отдает («Я отдала тебе — так много! Я слишком много отдала!» [6, с. 32]), она, как Цветаева говорила о себе самой – пена морская, шире – стихия. «Только девочка» [6, с. 143] и царица; грозная в любви, как молния и уязвимая, просящая («Баюкай же — но прошу, будь друг: не буквами, а каютой рук» [7, с. 234]); русская сказочная царевна, утонченная дама; Ариадна, Магдалина, Офелия; многие лики – и одна героиня, всегда – страсть. Отвергаемая любовь поется Цветаевой, достаточно сравнить «Послание» и, например, «Офелия — Гамлету» (иное послание иной героини). Федра – зрелая женщина в тоске упрекает:

О прости меня, девственник! отрок! наездник! нег

Ненавистник! [7, с. 173]

А упрек этот удивительно схож с упреком юной, непорочной Офелии!

Девственник! Женоненавистник! Вздорную

Нежить предпочедший!.. [7, с. 171]

В этом произведении автор мечется меж верой и безверием, а «Бог присутствует лишь как собеседник, художественный образ» [4, с. 75]. Виновны и Ипполит, и Гамлет тем, что предпочли – идеалы ли, борьбу ли, думы ли, добродетель – любви. Цветаева не отвергает сложившуюся в мировой культуре трактовку образа Федры, но в ее устах даже тень этой трактовки меркнет.

Главным образом Федра раскрывается у Цветаевой в одноименной трагедии. По данным исследователей, Цветаева «переживает пик увлечения античностью в 1922–1924 гг.» [1, с. 180]. Писательницей была задумана трилогия (два варианта названия – «Тезей» и «Гнев Афродиты»). «В письме к А.А. Тесковой от 28 ноября 1927 г. Цветаева сообщает: Мой Тезей задуман трилогией: Ариадна - Федра - Елена» [2, с. 10]. «Федра» была написана в 1927 году. «Структура первой из ее «античных» трагедий, «Ариадны», показывает, что <…> Цветаева стремилась воссоздать «дух» древнегреческой трагедии. Следующая вещь, «Федра», была уже гораздо более независимой по своей поэтике» [1, с. 180]. Добавим, что не столько следование сюжету и сам он важен здесь, весь смысл заключен в одной Федре, сюжет сжался до одной точки – чувство и трагедия. Другой автор, описавший трагедию Федры, Жан Расин, также видоизменяет сюжет, о чем пишет в предисловии к трагедии, но в целом «старался неукоснительно придерживаться мифа» [5, с. 243-245].

«Федра» Цветаевой – четыре зарисовки (причем без «единства», какое правит у Расина) о гибели. В первой сцене появляются те, кто губит многих героинь Цветаевой: гордые юноши, презревшие любовь. Гимн Артемиде, гордости, Ипполиту, «ненавистнику рода женского» [8, с. 638] (противникам любви) – прерывается появлением Федры. Он помогает ей выйти из леса, но именно он «заведет» Федру в бездну, пропасть ее страсти. «Афродите служу» [8, с. 642], но именно гнев Афродиты обрушится на царицу. Во всем – рок. Существенно отличается Федра Цветаевой уже тем, что встречает Ипполита и влюбляется в него, еще не зная, кто он (что сразу же снимает часть вины!). У Расина Федра уже в начале – царица, повелевающая и имеющая силу. Она, хоть и не властна над страстью, имеет власть: ее воля проявлять неприязнь к Ипполиту, ее воля не просить, а требовать помощи у кормилицы. У Цветаевой – кажется юной, измученной девой. Переговоры служанок представляют картину «неведомой хвори» [8, с. 643] (вплетения русского народного языка в античный сюжет!). «Не своя уж, не она уже» [8, с. 643] – Федрой овладел рок, трагедия уже свершается. Кормилица рассказывает историю рода Федры (проклятие – другое оправдание Федры). И тут же является еще одна линия: Тесей и поныне принадлежит не Федре, а ее сестре – еще один виновник-мужчина. Словами кормилица вскармливает в Федре ее болезнь, но это похоже на заботу няни (так и Федра называет кормилицу), попытки угадать причину страданий «дитяти». Федра и трепещет в своем страхе, не может слышать любимого, злого имени, но и не в силах молчать. Болезнь – стремительна. Экстатическое чувство Федры, высказанное, пылает еще жарче. Можно заметить, что с помощью кратких реплик, перебрасывания ими в стилистике Цветаевой Федра больше противостоит падению, чем, например, у Расина. Она перебирает все возможные причины для того, чтоб удержаться. Но в разговорах, повторюсь, любовь питается (повторами показано экстатическое движение души) [например, см.: 8, с. 660]. Позже Федра является Ипполиту (не призывает – властно – как у Расина, а будто идет «с повинной»). «Ноги босы, косы сбиты...» [8, с. 666], смущенная юная девушка, перед гордым Ипполитом – сейчас – она такова (он не узнает царицы). Она молит «пол-звука, пол-взгляда» [8, с. 667], как живительной воды. Существование определено любовью и поведением Ипполита: глаза выцвели, ибо Ипполит глядел мимо; красота иссохла – глаза Ипполита не видят ее. Снова сравнение любви со смертной раной. Диалог с клятвой показывает, как чистое от природы существо Федры противится «сыновству» Ипполита. Она открывает историю, «началом ты был» [8, с. 669], но и взгляд, и звук, и стук – и сам рок. Открывает любовь, но то, что говорит – темно, не сродни земному [8, с. 671]. Любовь-мука, как часто у Цветаевой, гложет так, что полный покой видит героиня в единении уже в смерти, ведь только смерть может прервать страсть. Федра обезличена: не мать, не жена, не царица, сама любовь. На этот бурный поток любви у Ипполита нет ни одной целительной капли, и лишь одно слово – «гадина», словно удар меча, перерубающее речь – и главу. Образ дерева проходит сквозь всю трагедию – с деревом спаленным, одиноким, именно «деревцем» может сравниться Федра. «Странное» окончание главы «Дознание» полностью сбывается в последней главе. Ипполитово «гадина» устанавливает позицию Цветаевой – но только наоборот, не презрение к Федре, а сочувствие. «Чары Афродиты» бессильны против такого противника, такие противники у Цветаевой – любимы, но враги. У этой Федры нет желания оклеветать, как у античных авторов или Расина, нет мотива жаждать власти, нет и детей, нет желания обелить свое имя, нет ничего, кроме голоса любви, этим она чище, чем многие другие Федры в литературе. Она гибнет не оттого, что запятнана, а оттого, что отвергнута. Дальше – многоголосье: хор, который открывает истину (необходимое лицо античной трагедии у Цветаевой, в отличие от Расина, есть, причем на хор приходится значительная часть текста). Этот хор подчеркивает напевность, фольклорность и некую даже не мифологичность, а сказочность картин трагедии. Настоящая истина идет в конце – нечто, что вытекает из вины Тесея (за отказ от любви, Ариадны), и стоит даже над ней – гнев богов, рок, последнее оправдание Федре, Ипполиту, всему, «все невинные» [8, с. 685]. Для сравнения: у Расина о Федре говорится, что (согласно канонам) она должна «вызвать сострадание и ужас» [5, с. 243]. Федра Цветаевой парадоксальна. Она, особенно в конце, вызывает одно лишь сострадание (ужас – то, что с ней случилось), и этим должна быть дальше от античной трактовки, но стоит ближе, чем Федра классицизма, Расина, по силе безумия, отсутствию рационального. По «выводам» же стоит дальше и в стороне от всех до нее, потому что для Цветаевой иррациональная любовь всегда оправдана. И торжествует в лучшем мире, где «нет ни пасынков, ни мачех» [8, с. 671], есть примирение [8, с. 686].

М. Волошин после выхода книги Цветаевой «Вечерний альбом» сказал об авторе (в числе других поэтесс) так: «Каждая из них говорит не только за самое себя, но и за великое множество женщин, каждая является <…> голосом женственной глубины» [3]. Лирические героини Цветаевой не только глубоко созвучные ей лично, но собирательные образы страстной и женственной Любви. В их числе и Федра, особенная благодаря сочетанию личностного – в символическом, авторского – с понятным любой Душе.

Список литературы:

1. Войтехович Р.С. Как описывать античность в творчестве Марины Цветаевой // Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. V .Тарту: Tartu Ülikooli Kirjastus, 2005. С. 180–193.
2. Войтехович Р.С. Эволюция замысла драматической дилогии «Тезей» Марины Цветаевой // Бинокль: Вятский культурный журнал. 2002. № 18. С. 10–13.
3. Волошин М.А. Женская поэзия // Утро России. 1910. №323, 11 декабря [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://tsvetaeva.lit-info.ru/tsvetaeva/kritika/voloshin-zhenskaya-poeziya.htm (дата обращения 3.03.2017)
4. Иванова И.С. Время и образ Федры в произведениях Еврипида «Ипполит», Ж. Расина «Федра» и в лирике М. Цветаевой // Сервис plus. Научный журнал. Серия «Культурология». 2015, вып. 3, т. 9. С. 71 – 79
5. Расин Жан. Трагедии. - Л.: Наука, 1977. – 432 с.
6. Цветаева М.И. Собр. соч. в 7 томах. Том 1. - М.: Эллис Лак, 1994. - 640 с.
7. Цветаева М.И. Собр. соч. в 7 томах. Том 2. - М.: Эллис Лак, 1994. - 592 с.
8. Цветаева М.И. Собр. соч. в 7 томах. Том 3. - М.: Эллис Лак, 1994. - 816 с.
9. Цветаева М.И. Стихотворения. Поэмы. Избранная проза. - М.: Эксмо, 2008. - 800 с.