ЗНАЧЕНИЕ  КОНСТАНТИНОПОЛЯ  В  СЕМИОТИКЕ  СРЕДНЕВЕКОВОЙ  РУСИ

Бедаев  Александр  Иванович

аспирант  кафедры  философии  Астраханского  государственного  университета,  РФ,  г.  Астрахань

E-mail:  sascha.bolgow2012@yandex.ru

IMPORTANCE  OF  CONSTANTINOPLE  IN  SEMIOTICS  OF  THE  MEDIEVAL  RUSSIA

Bedaev  Aleksandr

post-graduate  student  of  Chair  of  Philosophy,  Astrakhan  State  University,  Russia,  Astrakhan

АННОТАЦИЯ

В  настоящей  статье  автором  ставится  задача  рассмотреть,  какую  роль  играл  образ  Константинополя  в  семиотическом  пространстве  Руси.  На  основании  историко-диалектического  метода  в  статье  отстаивается  мысль  о  том,  что  Константинополь  играл  знаковую  роль  в  русской  культуре,  являя  собой  образ  «Святого  Города».  В  статье  прослеживается  русская  культурная  традиция  обращения  к  образу  Константинополя  в  домосковской  и  Московской  Руси.

ABSTRACT

The  author  of  the  article  sets  the  goal  to  study  the  role  of  the  image  of  Constantinople  in  the  semiotic  space  of  Russia.  On  the  basis  of  the  historical  and  dialectical  method  the  article  asserts  the  idea  that  Constantinople  played  a  significant  role  in  Russian  culture,  being  the  image  of  the  Holy  City.  The  article  traces  the  Russian  cultural  tradition  of  treating  the  image  of  Constantinople  in  pre-Muscovite  and  Muscovite  Russia. 

Ключевые  слова:  Константинополь;  сакральное;  символ;  Святой  Город.

Keywords:  Constantinople;  sacral;  symbol;  the  Holy  City. 

Русское  средневековое  сознание,  будучи  по  преимуществу  религиозным,  было  глубоко  символичным.  Русский  человек  сталкивался  с  разного  рода  символами  повсюду:  символическое  значение  дома  и  храма,  праздника  и  иконы,  имени  города,  страны  или  своего  собственного  —  только  отдельные  части  сложного  комплекса  символов,  в  своей  связи  дающие  картину  целостных  представлений  наших  предков  о  мире,  человеке  и  своей  стране.  Причём,  надо  подчеркнуть,  что  система  этих  представлений  была  именно  целостной.  С.С.  Аверинцев  замечает:  «…христианство,  к  концу  своего  первого  тысячелетия  являет  такую  степень  взаимной  «пригнанности»  входящих  в  её  состав  символических  структур,  что  в  каждом  фрагменте  его  содержания  уже  как  бы  дано  в  свёрнутом  виде  всё  целое»  [1,  c.  522].  И,  надо  полагать,  средневековая  идея  Святой  Руси  и  образ  Святого  Города  не  стоят  вне  этого  феномена.  Святой  Город,  являющийся  столицей  государства,  своею  святостью  декларирует  святость  самой  страны  или  избранность  её  народа.  В  категории  избранности  в  средние  века  рассматривал  себя  еврейский  народ,  в  категории  священного  —  Византия,  в  категории  святости  —  Русь. 

Науке  хорошо  известны  параллели,  проводимые  русскими  книжниками  между  русскими  городами  и  Иерусалимом,  признаваемым  средневековым  христианским  сознанием  центром  всего  мира.  В  этом  отношении  Русь  двигалась  в  рамках  традиции,  задаваемой  ей  Византией  и  потому  иконировала  образ  не  только  Иерусалима,  но  и  образ  Константинополя.  Однако,  если  обращение  Москвы  к  образу  Константинополя  более  или  менее  понятно,  то  соотношение  с  ним  Киева  время  от  времени  вызывает  сомнения  и  вопросы.  В  нашей  статье  мы  попытаемся  рассмотреть  значение  Константинополя  в  семиотическом  поле  средневековой  Руси  на  примере  таких  городов  как  Киев,  Владимир  и  Москва.

Константинополь,  будучи  столицей  мощной,  некогда  единственной  христианской  империи,  чётко  представлял  себе  ту  роль,  которую  ему  должно  было  играть  в  среде  варварских  народов,  окружавших  его.  Понимая  себя  столицей  православного  мира  (Pax  Christiana),  Константинополь  претендовал  на  роль  Иерусалима.  Эти  претензии  проводились  по  линии  градостроительной  семантики,  апеллирующей  к  образу  Иерусалима,  по  линии  собирания  святынь  (например,  Посох  Моисея,  Престол  Соломона,  Крест  Константина),  а  также  исходя  из  особенностей  культурно-географического  положения  города. 

Находясь  на  границе  Европы  и  Азии,  Константинополь  понимал  себя  как  сакральный  центр,  из  которого  словно  лучи  от  солнца  исходило  слово  православной  веры.  Феодор  Синкелл  писал,  что  Константинополь  —  хранитель  православия  и  посягательство  на  него  со  стороны  варваров  —  угроза  не  только  городу,  но  и  самому  православию:  «Константинополь  есть  око  христианской  веры,  и  нападение  на  него  ставит  под  угрозу  проповедь  тайны  Христовой  до  края  земли»  [4,  с.  81]. 

Город,  сам  по  себе,  в  средневековую  эпоху  понимался  как  остров  разумности,  смысла,  упорядоченности,  т.  е.  Космоса  посреди  не  имеющих  смысла  хаотических  сил.  Это  понимание  города  имело  очень  древнюю  историю.  Дополненная  христианскими  смыслами,  исходная  символика  города  создаёт  образ  Святого  Города.  Город  —  своеобразный  центр  земли.  Эта  роль  центра  усиливается  пониманием  конкретного  города  как  столицы  страны.  В  этом  плане  образы  Киева,  Москвы  (ещё  ранее  —  Владимира),  Иерусалима  и  Константинополя  неизбежно  будут  стоять  в  одном  ряду.  Различия  здесь,  по-видимому,  могут  иметь  место,  во  многом,  будучи  определяемыми  географическим  положением  городов.  Ю.М.  Лотман  разделяет  города  на  концентрические  и  эксцентрические,  где  концентрические  города  —  это  те,  которые  формируют,  организовывают  вокруг  себя  культурное  пространство.  Такие  города  строятся  на  горах  или  горе,  имеют  начало,  но  не  имеют  конца.  Город  такого  типа  —  Вечный  город.  В  этом  смысле  и  Киев,  и  Москва  могут  быть  названы  urbis  aeterna,  и  в  этом  отношении  оба  они  оказываются  близкими  к  образу  Рима.  Константинополь,  по  типологии  Ю.  М.  Лотмана  должен  быть  определён  как  эксцентрический  город.  Находясь  на  границе  культурного  пространства:  на  берегу  моря,  в  устье  реки,  такой  город  порождает  эсхатологические  ожидания,  связанные,  как  правило,  с  победой  стихии  над  освоенной  человеком  территорией  —  территорией  разума,  смысла.  В  этом  отношении  Константинополь  как  город,  «который  устойчиво  выполняет  роль  “невечного  Рима”»,  оказывается  даже  дальше  от  Рима,  нежели  Киев  [4,  c.  321].  Впрочем,  как  мы  видели  раньше,  для  сознания  самих  греков  Константинополь  причудливым  образом  сочетал  и  идею  сакрального  центра  —  «ока  христианской  веры»,  и  идею  будущей  его  гибели. 

В  отечественной  науке,  порою,  можно  услышать  замечания  по  поводу  исключительной  новизны  идеи  «Москва  —  Третий  Рим».  Однако,  постулирование  собственной  святости  через  обращение  к  образу  Святого  Города  существовало  ещё  в  эпоху  Киевской  Руси.  Это  обращение  можно  обнаружить  в  строительной  семантике  Киева,  Новгорода,  Владимира,  Твери,  Москвы  [2;  3].  При  этом,  следует  напомнить,  что  русские  города  строились  с  использованием  образа  не  только  Иерусалима,  но  и  Константинополя. 

А.С.  Усачёв  полагает,  что  обращения  Киева  к  образу  Константинополя  не  существовало  [7].  Исследователь  аргументирует  эту  позицию  наличием  военного  противостояния  между  Русью  и  Византией  в  киевскую  эпоху.  Однако,  нельзя  забывать,  что  для  русских  людей  Константинополь  был  тем  городом,  откуда  сама  Русь  приняла  христианство:  горделивый  ответ  Ивана  Грозного  Антонио  Поссевино  был  дан  гораздо  позже.  Кроме  того,  Константинополь  был  сосредоточием  важнейших  христианских  святынь.  По  одной  только  этой  причине  неверно  было  бы  думать,  что  Константинополь  мог  восприниматься  на  Руси  в  категории  профанного.  Любопытно,  что  праздник  Ризоположения,  известный  на  Руси  уже  в  XII  в.,  был  связан  в  своём  происхождении  с  поражением  русов  под  стенами  Константинополя.  В  отсутствии  же  патриотизма,  думается,  наших  предков  упрекать  нельзя.  Этот  феномен  в  отечественной  истории  показывает,  что  сама  православность  могла  ставиться  выше  собственно  национального  чувства.  В  данном  случае,  столь  дорогую  сердцу  русского  человека  православность,  в  противовес  собственному  «поганству»  (язычеству),  олицетворял,  видимо,  именно  Константинополь. 

Кроме  того,  в  русской  истории  киевского  периода  имеются  обращения  к  образам  византийских  правителей  —  Константина  и  Елены.  Как  известно,  Владимир  Святой  именовался  в  русских  источниках  новым  Константином.  И  принятие  Ольгой  при  крещении  имени  Елена,  конечно  же,  позволяло  проводить  параллели  между  нею  и  св.  царицей  Еленой  —  матерью  Константина.  Наконец,  прозвание  Владимира  Святославича  «Красное  Солнышко»  созвучно  с  константинопольской  статуей  Константина,  изображённого  в  солнечном  венце  и  с  крестом  в  руках  (по  Русскому  Хронографу  1512  г.).  Впрочем,  понимание  образа  князя  Владимира  как  крестителя  Руси  имело  место  ещё  раньше  —  в  киевскую  эпоху.  В  XIII  в.  Владимир  канонизируется.  А  официально  эпитет  «креститель»  он  получает  уже  в  XIV  в.

А.  Кореневский  полагает,  что  своим  строительством  храма  св.  Софии  Киев  заявил  претензии  на  ту  же  роль  в  православном  мире,  на  какую  претендовал  Константинополь,  оттесняя  последний  на  задний  план  [2].  Однако,  нам  представляется  такое  мнение  не  совсем  верным,  т.  к.  создаваемый  художником  образ  не  устранял  сакральной  значимости  Первообраза.  «Мысль  древних  славянских  книжников  устремлялась  к  первообразу,  минуя  его  материальное  воплощение.  Там,  где  нам  видятся  конкретные  различные  предметы,  они  видели  единую  метафизическую  сущность»  —  замечает  М.Б.  Плюханова  [6,  с.  109].  Поэтому,  если  политически  строительство  Софии  Киевской  и  апеллировало  к  образу  Константинополя  как  царствующего  града,  то  в  плане  сакрального  его  значения  такая  апелляция  не  могла  служить  причиной  его  десакрализации.  И  потому,  даже  если  в  русских  источниках  встречается  выражение  «греци  лукавии»,  на  священный  характер  «Града  Константина»  это  повлиять  не  могло.  Здесь  следует  помнить,  что  действия  человека,  его  личный  грех,  кроме  измены  православию,  не  могло  рассматриваться  как  достаточный  для  упразднения  или  удаления  святости.  Противостояния  с  Византией  русская  история  знала  не  единожды.  И  всё  же,  после  апостасии  Константинополя  и  последующего  его  захвата  турками,  на  Руси  испытывалась  растерянность.  Помимо  восторженно-панегирической  литературы,  вроде  «Повести»  Симеона  Суздальца,  в  XV  в.  были  составлены  «Рыдания»  и  «Плачи»  по  Константинополю. 

Как  показала  М.Б.  Плюханова,  победа  в  походе  Андрея  Боголюбского  на  половцев  в  1164  г.  была  отнесена,  согласно  Лаврентьевской  летописи,  к  иконе  Владимирской  Божией  Матери,  а  в  Спасо-Прилуцком  Прологе  (конец  XIV  —  начало  XV  в.)  —  к  образам  Спаса  и  Креста,  что,  по  мнению  учёного,  имеет  византийский  оттенок  [6,  с.  124—132].  XIV  в.  был  временем  очередного  противостояния  между  Византией  и  Русью  на  почве  церковных  отношений.  События  греческой  и  русской  истории  в  XV  в.,  как  мы  уже  отмечали,  породили  на  Руси  литературу,  полную  надежд  и  провозглашение  Москвы  Новым  Константинополем  и  Новым  Римом.  А  в  XVI  в.  возникает  легенда  о  «Мономаховом  венце»,  пишутся  Степенная  книга  и  Русский  хронограф.  Всё  это  снова,  в  том  или  ином  виде,  обращает  нас  не  только  к  Риму,  но  и,  помимо  прочего,  к  берегам  Босфора. 

Таким  образом,  русская  культура,  получившая  мощнейший  импульс  из  Византии,  уже  в  эпоху  Киевского  государства  обращалась  к  образу  Константинополя  —  Царьграда,  в  начале  ещё  достаточно  робко,  используя  преимущественно  пластические  или  искусно  скрытые  в  тексте  способы  выражения  идей,  но  со  временем  язык  архитектуры  и  скупых,  завуалированных  сопоставлений  был  дополнен  открытым  письменным  словом.  Вот  почему  может  показаться  на  первый  взгляд,  что  Киев  прочнее  ассоциировал  себя  с  Иерусалимом,  минуя  Константинополь,  а  Москва  —  с  Константинополем  и  Римом.  Надо  думать,  что  и  для  Киевской,  и  для  Московской  Руси  образ  Константинополя  неизменно  был  сакрально  значим. 

Список  литературы:

1. Аверинцев  С.С.  К  уяснению  смысла  надписи  над  конхой  центральной  апсиды  Софии  Киевской,  с.  520—551.  //  Из  истории  русской  культуры.  Т.  I  (Древняя  Русь).  М.:  Языки  русской  культуры,  2000.  —  760  с.  —  (Язык.  Семиотика.  Культура). 
2. Кореневский  А.  «Новый  Израиль»  и  «Святая  Русь»:  этноконфессиональные  и  социокультурные  аспекты  средневековой  русской  ереси  жидовствующих  //  Ab  Imperio,  —  2001,  —  №  3,  —  с.  123—142.
3. Кучкин  В.А.,  Флоря  Б.Н.  Княжеская  власть  в  представлениях  тверских  книжников  XIV—XV  вв.  //  Римско-константинопольское  наследие  на  Руси:  идея  власти  и  политическая  практика.  IX  международный  семинар  исторических  исследований  «От  Рима  к  Третьему  Риму».  Москва,  29—31  мая  1989  г.  М.:  Институт  российской  истории  РАН,  1995.  —  С.  186—202). 
4. Лотман  Ю.М.  Семиосфера.  С.-Петербург:  «Искусство  СПБ»,  2010.  —  704  с. 
5. Петренко  В.И.  Власть  в  церкви.  Развитие  власти  в  русской  православной  церкви.  Серия  «Коллоквиум  в  монографиях».  Черкассы:  Коллоквиум,  2012.  —  294  с.
6. Плюханова  М.Б.  Сюжеты  и  символы  Московского  царства.  СПб.:  Акрополь,  1995.  —  336  с.
7. Усачёв  А.С.  Третий  Рим  или  Третий  Киев?  (Московское  царство  XVI  в.  в  восприятии  современников).  [Электронный  ресурс]  —  Режим  доступа.  —  URL:  http://rodnaya-istoriya.ru/index.php/Vspomogatelnie-i-specialnie-istoricheskie-nauki/Istoriografiya/Tretiie-Rim-ili-Tretiie-Kiev-Moskovskoe-carstvo-XVI-v.-v-vospriyatii-sovremennikov.html  (Дата  обращения:  25.04.2014).