ПРОТИВОСТОЯНИЕ МЕСТНЫХ ОРГАНОВ ЮСТИЦИИ ПОПЫТКАМ НАРУШЕНИЯ ЗАКОННОСТИ ПАРТИЙНО-СОВЕТСКИМИ ОРГАНАМИ В ПЕРВЫЕ ГОДЫ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ

Крыжан Анна Викторовна

 к. ист. н., доцент кафедры гуманитарных дисциплин

Регионального открытого социального института, г. Курск

E-mail:kryjhan@mail.ru

В исследованиях последних десятилетий большое внимание уделено анализу примата «революционной целесообразности» над законностью в первые годы советской власти. В большинстве случаев целесообразность весьма подробно рассматривается и обосновывается, при этом в тени остается тот факт, что это было время, когда новая власть осознала, что право и правоохранительные органы могут стать послушным инструментом в её руках, в связи с чем в развитие советской правовой системы стало целенаправленным.

В данной статье мы попытаемся обосновать следующее утверждение: на фоне господства «власти маузера» в начале 20-х годов в Советской России появились и начали развиваться зачатки правоохранительной деятельности, которые проявлялись в работе местных органов юстиции. Для достижения этой цели мы опирались на материалы типичного центрального региона — Курской губернии.

Исследуя процесс становления российской государственности в постреволюционный период в фундаментальном труде «История Советской России», Э. Карр высказал точку зрения о том, что «местным органам [исполкомам Советов] пришлось довольствоваться формальной властью, которая нормально не осуществля­лась» [7, с. 180]. Тем не менее, между исполкомами и местными органами юстиции возникали достаточно принципиальные противоречия. В материалах VII губернского съезда советов, работавшего в Курске в декабре 1920 г., отмечается, что «…губюсту пришлось … напрячь много сил и энергии для преодоления тормоза со стороны различных советских органов, смотревших на юстицию как на орган второстепенной важности» [8]. Наиболее очевидно это проявлялось на уездном уровне.

Специфика сферы юстиции заключается в том, что её работники, независимо от того, занимаются ли они управленческой или практической деятельностью, так или иначе, опираются на теоретические знания в области законодательства и процессуальных норм. Однако такие знания, как известно, формируют у личности определенную совокупность взглядов, которую можно охарактеризовать как правовую культуру. Проникнув в среду безграмотности и некомпетентности, столкнувшись с низким образовательным и культурным уровнем основной массы работников юстиции, она породила следующее своеобразное явление: бывшие крестьяне, хлебопашцы и рабочие стали буквально воспринимать понятие «правоохранительная деятельность». Предписанные нормативными актами надзорные функции ещё более усиливали их рвение в пресечении нарушений правопорядка любыми органми. Наибольшее количество подобных нарушений наблюдалось со стороны исполкомов, чьи функции не были чётко определены, партийных комитетов, которые все больше сами диктовали «правила игры», и чрезвычайных органов, которые подчинялись только партийному руководству. В результате парадоксальные конфликтные столкновения в 1920—1922 гг. были явлением не столь уж редкими.

Одним из вопросов, по которым возникали противоречия между уездными бюро юстиции и советскими органами, была деятельность судебно-следственных учреждений. Суды и следственные комиссии были подотчетны органам юстиции, которые в свою очередь входили в структуру уездных исполнительных комитетов. Очевидно это вызывало у советских руководителей представление о непосред­ственном подчинении им народных судов, тем более, что по Положению о народном суде РСФСР, судьи на местах избирались уездными исполкомами. Исполкомы пытались воздействовать на судей в отношении характера выносимых приговоров, несанкционированно отстраняли от должности, вызывали для объяснений, почему так, а не иначе разрешено дело [4, д. 14. л. 3]. Заведующий Курским отделом юстиции отмечал, что «некоторые уисполкомы до сих пор не хотят примириться с установленным законом ограничении их ранее ничем не ограниченных прав в деле отозвания и утверждения Народных судей и Народных следователей, самостоятельно заменяя одних судей  и следователей другими» [2, д. 42. л. 4].

Попытки уездных руководителей воздействовать на процесс судопроизводства были столь частыми, что вынудили провинциальных работников обратиться в Наркомат юстиции за разъяснением о порядке взаимоотношений судебных и советских органов. В полученном разъяснении подчёркивалось, что советские органы не вправе вмешиваться в работу судов и следователей и не могут требовать от судей объяснений по поводу вынесенного приговора или решения. Должностные лица, сделавшие распоряжение об отстранении в административном порядке от должности судьи или следователя, подлежат преданию суду за превышение власти [4, д. 38. л. 71].

Конфликты органов юстиции с советскими органами зачастую возникали по причине стремления уездных бюро защитить права отдельных граждан. В связи с этим, показательным является дело братьев Осадчих, рассматривавшееся в Рыльском уезде в начале 1921 г. Источником этого дела стало заявление гражданина К.Д. Осадчих следователю 2-го следственного участка Дроздову о том, что у него по предписанию Рыльского уездного исполкома отобрали имущество, принадлежавшее его детям, близнецам Александру и Михаилу. Действительно, распоряжение председателя уездного исполкома Самойлова от 17 января 1921 г. предписывало начальнику милиции 2-го района Рыльского уезда «произвести опись имущества сирот Осадчих Александра и Михаила, проживающих в д. Маниной и по описи передать их опекуну – деду Толстых Павлу. Если же со стороны гр. Осадчих Константина Дмитриевича будет оказано сопротивление к производству описи, то немедленно такового арестовать и представить в Рыльский уисполком» [5, д. 39. л. 55].

К.Д. Осадчих — отец указанных братьев, не был лишен родительских прав. Следователь 2-го судебного участка Рыльского уезда счел действия властей незаконными и вынес постановление о рассмотрении этого вопроса уездным Съездом народных судей. Съезд поручил Дроздову провести предварительное следствие, однако, председатель уисполкома Самойлов не только отказался от дачи показаний, но и пригрозил следователю арестом на 14 суток [5, д. 39. л. 53].

Дело об имуществе «сирот» постановлением председателя уездного бюро юстиции было передано в суд 2-го участка, который  признал изъятие имущества незаконным. Рассмотрение действий уездного исполкома было выделено в отдельное делопроизводство и передано «в убюст для направления по подсудности на предмет привлечения виновных к ответственности» [5, д. 39. л. 58—59].

Несомненно, подобные действия по защите законных интересов граждан ущемляли властные амбиции советских руководителей и не улучшали взаимоотношений уездных бюро юстиции с исполкомами.

Негативный характер нередко носили и отношения органов юстиции с партийными комитетами. В этой связи характерен случай, произошедший в Старооскольском уезде Курской губернии в июне 1920 г. По постановлению уездного политбюро РКП(б) был отстранен от должности и арестован судья 3-го участка В.Т. Зыбенко, который настаивал на справедливом рассмотрении дела по обвинению члена Ольшанского волостного исполкома Овсянникова, местного начальника милиции Садовникова и бывшего председателя Ольшанского волостного ревкома Солодченко в дискредитации Советской власти. В своей жалобе, направленной в НКЮ, Зыбенко прямо утверждает, что его отстранение и арест были обусловлены тем, что все трое обвиняемых были членами РКП(б) и занимали ответственные посты, непосредственно контролируемые уездным партийным комитетом [1, д. 81. л. 104—109].

Приведенный случай ареста по указанию партийных органов не был исключением. В начале февраля 1919 г. по распоряжению председателя Курской губернской следственной комиссии был арестован бывший председатель Губсовнархоза Хильченко. Губернский комитет партии постановил, что «находит возможным послать т. Хильченко в Путивль с обязательством Хильченко по требованию губкома или исполкома явиться для дачи возможных показаний следственной комиссии Ревтрибунала»[ 6, д. 3. л. 17]. Ссылаясь на то, что Хильченко на момент ареста был избран председателем Путивльского исполкома, президиум губкома обвинил председателя следственной комиссии, следователя и работника, осуществившего арест, в «грубом отношении не только к отдельным лицам, но и к исполкому» и нашел необходимым привлечь указанных сотрудников к ответственности. Производство дознания и следствие по вопросу привлечения к ответственности председателя следственной комиссии и следователя было передано юридическому отделу губернской чрезвычайной комиссии [6, д. 3. л. 17].

Вопрос о праве на арест граждан был еще одним камнем преткновения во взаимоотношениях между органами юстиции и иными учреждениями. Здесь уместно привести выдержку из циркуляра Министерства юстиции, подписанного А.Ф. Керенским 4.04.1917 г., которая характеризует его точку зрения по отношению к арестам: «Принятие против обвиняемого строжайшей меры обеспечения личности, т.е. взятие под стражу, требует особенно осмотрительного и вдумчивого отношения со стороны следственной власти» [3, д. 31(2). л. 70]. В 1919 г. отношение к аресту как мере воздействия было принципиально иным. Арестовывать считали себя вправе любые властные органы, особенно если они носили чрезвычайный характер. Очень характерны в этом отношении действия Продовольственных комитетов. В марте 1920 г. Курский губернский отдел юстиции сообщил в Наркомат юстиции, что «представители Продкомов, заключая под стражу граждан, не выполнивших разверстки, … не считаются с указаниями отдюста на незаконность таких распоряжений, заявляя с одной стороны, что существует продовольственная диктатура, а с другой, что Народный комиссар по продовольствию тов. Цурюпа диктует им такие меры» [1, д. 81. л. 93]. В ответ на это сообщение Наркомюст направил губернскому отделу разъяснение о том, что «…декрет о разверстке подлежащего отчуждению хлеба и фуража … прямо указывает, что граждане, упорствующие и злостно скрывающие свои запасы, подлежат конфискации имущества и лишению свободы по приговору Народного суда, а отнюдь не по распоряжениям продорганов, как это нередко практикуется» [1, д. 81. л. 92].

Таким образом, большинство межведомственных конфликтов, возникавших в исследуемый период, было обусловлено стремлением органов юстиции выполнять свою прямую функцию — защищать законность и обеспечивать правопорядок в обществе.

В.В. Скитович, исследуя процесс зарождения контроля за законностью административной деятельности в период становления Советской власти, приходит к выводу о том, что в политической области «время экспериментов закончилось очень быстро, и новые силы конституировали самих себя в давно устоявшихся, проверенных формах…» [9, с. 7]. Беда в том, что конституирование органов юстиции было меньше всего нужно новой власти. Предназначение и сама суть деятельности правоохранительных органов противоречат той государственной модели, которая начала выстраиваться большевиками. Правоохранительные учреждения вообще «мешают» исполнительной власти, а в условиях её гипертрофии становятся элементом, действие которого надо максимально ослабить. Закон с точки зрения власти предназначался не для защиты прав отдельной личности, а для выполнения определенной идеологической функции и обеспечения нормального функционирования государственных учреждений. С этой точки зрения, органы могли быть право­охранительными только в том случае, если они охраняли интересы государства, чем и начали заниматься все остальные институты: суд, прокуратура, органы внутренних дел и т. д. Органы юстиции, которые по сути своей занимаются законностью как бы в чистом виде, оказались просто не нужны и вконечном итоге на местах были ликвидированы. Это объясняет и то, почему правоохранительная деятельность для работников юстиции чаще всего заканчивалась плачевно. Кроме того, позиции местных юридических и партийно-советских органов были явно неравными. Характерно, что в случае незаконных арестов местные юристы обращались с жалобами в Наркомюст, рассматривая его как орган, который должен был отстаивать их права. Вряд ли это происходило бы, если бы сами работники не осознавали силы складывающегося партийно-государственного аппарата и невозможности противодействовать ему законными методами. Поэтому в конечном итоге они подчинялись нормам своего времени и обращались за помощью к тому, кто. с их точки зрения, имел силу.

Список литературы:

1.        Государственный архив Российской Федерации. Ф. А—353. Оп. 3.

2.        ГАРФ. Ф. А—353. Оп. 5.

3.        ГАРФ. Ф. 1790. Оп. 2.

4.        Государственный архив Курской области. Ф. Р-451. Оп. 1.

5.        Государственный архив общественно-политической истории Курской области (ГАОПИКО). Ф. П-3. Оп. 1.

6.        ГАОПИКО. Ф. П-65. Оп. 1.

7.        Карр. Э. История Советской России. Кн.  1. Т. 1—2: Большевистская революция 1917—1923 гг. М.: Прогресс, 1990. 763 с.

8.        Курская правда. 1920. 12 декабря.

9.        Скитович В.В. Очерки истории и теории советской административной юстиции. М.: Прогресс, 1992. 134 с.