ШЕКСПИРОВСКИЕ МОТИВЫ В ОБРАЗНОЙ СИСТЕМЕ ПОВЕСТИ П. ОЙУНСКОГО «КУДАНГСА ВЕЛИКИЙ»

Бурцева Марина Анатольевна

старший преподаватель Института зарубежной филологии и регионоведения Северо-Восточного Федерального университета

E-mail: donnarosa36912@mail.ru

П. Ойунскому принадлежат основополагающие, концептуальные суждения о путях развития якутской литературы. Одна из главных его идей, в наиболее целостной форме высказанная в докладе «Значение 100-летнего юбилея со дня смерти А.С. Пушкина и наши задачи», заключалась в необходимости овладения «всем культурным наследием прошлых эпох, великими творениями гениев человечества», к числу которых он отнес классиков мировой литературы – Гете и Байрона, Роллана и Барбюса, и, конечно же, Шекспира, творчество которого так или иначе оказало влияние на становление и развитие всех без исключения национальных литератур. П. Ойунский не ограничивался узко профессиональным пониманием значения классического наследия только как школы мастерства для якутских писателей. Опыт и воздействие великих предшественников, «гигантов», по его терминологии, нужны для воспитания собственных мастеров слова, развития их художественного мышления и творческих сил [2, с. 140].

Влияние Шекспира на творчество П. Ойунского ощущается на различных уровнях художественного пространства его произведений, от постановки проблематики до использования средств поэтики. В данной статье рассматривается один из аспектов – отражение шекспировской традиции в построении образа шамана в повести «Кудангса Великий».

С особой силой масштабность трагического мироощущения передана в произведениях В. Шекспира и П. Ойунского посредством художественных образов. Если в трагедии Шекспира «Макбет» воплощением нарушения мировой гармонии являются образы трех ведьм, то у Ойунского в повести «Кудангса Великий» носителем тайных сил природы становится шаман Чачыгыр Таас.

«Что представляют собой зловещие фигуры ведьм?» - задает вопрос крупнейший отечественный шекспировед А. Аникст: «Просто ли это уступка гуманиста Шекспира обскурантизму короля, распространявшего веру в колдовство? Или проявление предрассудков самого Шекспира? Но если это так, почему же мы, люди просвещенного времени, чуждые наивных заблуждений прошлого, не воспринимаем вещих жен как досадную деталь, портящую фасад величественного здания трагедии, а видим в них ее неотделимую часть?» [1, с. 766]

Потому что, каковы бы ни были предрассудки Шекспира и его современников, ведьмы в «Макбете» не бытовые фигуры, а образы символические. Наше сознание не нуждается в подтверждении их бытовой реальности, ибо они есть реальность поэтическая. Они не существуют вне сознания Макбета и Банко, которым прорицают их зловещую судьбу, корону и смерть, но только по-разному: Макбету – духовную смерть и непрочную власть, Банко – физическую гибель и прочную власть в потомстве. В трагедии подчеркивается тот факт, что никто, кроме Макбета и Банко, их не видит:

                               М а к б е т

                               Ты не видал вещуний?

                               Л е н о к с

                               Нет, не видел.

                               М а к б е т

                               У входа с ними не столкнулся?

                               Л е н о к с

                               Нет [4, с. 728].

В повести Ойунского также не раз упоминается о том, что обычные люди не могут напрямую вступать в контакт с обитателями мира духов. Об этом свидетельствует эпизод, когда по случаю свадьбы дочери и сына Кудангсы и детей правителя мира духов Великого Суоруна было приглашено огромное количество гостей:

«Великий Кудангса славный велел созвать соседей дальних, велел созвать соседей ближних, велел везти родных-знакомых, пришло народу видимо-невидимо, собралось люду несчетное множество…» [3, с. 18].

Однако как только посланцы тьмы спустились на землю, гости в ужасе попрятались, не смея и взглянуть на них:

«У всех собравшихся от страха заломило кости, всех пробирала дрожь; сбившись в кучи, забились они в дома, затаились в жилищах» [3, с. 19].

Присутствующие только почувствовали тяжелое дыхание ада: «дом наполнился тяжким смрадом-зловонием», да мельком увидели, как:

«…влетели, оставляя за собой синюю полосу, два горящих глаза и пропали в пологе хаппахчи, где спала девушка, два искрящихся огнем глаза впились в лавку, где спал парень и затаились там» [3, с. 19].

О том, что злые духи в повести Ойунского не принадлежат миру реальности также свидетельствует тот факт, что сам Кудангса общается с ними не напрямую, а через посредника – шамана, обладающего способностью вращаться между двух миров.

Шаман Чачыгыр Таас находился уже в преклонном возрасте:

«…Волосы его до того поседели, что даже пожелтели, свалялись, сам же до того постарел, что весь сгорбился, высох, опирался на посох, был мутным потухший, бессмысленный взор его» [3, с. 8].

Шекспировские ведьмы также весьма пожилые особы, не зря Макбет и Банко сначала приняли их за старух:

                              Кто эти

                              Иссохшие и дикие созданья?

                              …Я б счел вас за старух,

                              Не будь у вас бород [4, с. 663].

У шамана Ойунского много общего с шекспировскими ведьмами: все они являются проводниками в потусторонний мир и даже обладают привилегией напрямую обращаться к повелителям темных сил: ведьмы служат Гекате, античной богине ужаса и ночных кошмаров; шаман взывает с просьбой к главе бесовского племени Великому Суоруну. Причем очевидно, что и они, в свою очередь, пользуются в мире духов почетом и уважением. Геката благодарит ведьм за верную службу:

                            Хвалю за труд. Спасибо вам!

                            Я каждой за него воздам [4, с. 723].

Великий Суорун внимает мольбам шамана и в знак особого расположения милостиво вручает ему «по одному волоску от жеребцов сына и дочери; те два волоска были восьмигранные, в девяти местах пестрые, закрутишь слегка, они тут же выпрямляются» [3, с. 18].

И шаман, и ведьмы используют в своих колдовских обрядах и ворожбе различных животных: Чачыгыр Таас при помощи заклинаний вселяет духов-нечисть в тело жертвенного жеребца, прижимая к груди деревянные фигурки разных зверей и птиц; ведьмы варят в котле колдовское зелье из множества составляющих: «жир болотных змей, зев ехидны, клюв совиный, глаз медянки, хвост ужиный, шерсть кожана, зуб собачий вместе с пястью лягушачей…» [4, с. 722].

Колдовские обряды, проводимые шаманом и ведьмами, выглядят очень похоже: сестры пускаются в неистовый пляс, образуя колдовской круг:

                   В круг, сестры! Мастерством своим

                   Мы дух его возвеселим

                   Заставлю воздух я для вас

                   Запеть, а вы пуститесь в пляс [4, с. 727].

Шаман Чачыгыр Таас также пускается мистическое подобие танца:

«Будто одержимый, заскакал-заплясал неистово, словно заколдованный, зашатался-закачался; зазвенели бубенцы, залились колокольчики, застучали звонко побрякушки, зарокотал глухо бубен, замелькала колотушка» [3, с. 16].

Кроме функции проводников между миром людей и миром духов, шаман и сестры-ведьмы выступают по отношению к остальным действующим лицам произведений в роли предсказателей судеб, предостерегая, или, наоборот, подстрекая к дальнейшим действиям.

Шекспировский Макбет изначально склонен воспринимать ведьм как предвестниц своей счастливой судьбы, даже не задумываясь об их злой сущности:

                        Уже сбылись

                        Два предвещанья – два пролога к драме

                        Монаршей власти…

                        …Будь он злом,

                        Он не послал бы мне залог успеха,

                        Начавшись правдой… [4, с. 667].

А между тем три ведьмы – настоящие носители зла и искушающие силы. Их предназначенье – вносить смуту и раздор между людьми, творить мелкие пакости или приносить серьезные несчастья, от травли скота до потопления судна с моряками. Когда же на их пути попадается такой честолюбивый и тщеславный правитель, ведьмы превзойдут себя на пути его низвержения:

                         Сердце честолюбца раньте

                         И во тьму обратно каньте! [4, с. 727]

Продолжая игнорировать принадлежность колдуний к силам зла, Макбет упорно именует их не «ведьмами», а предпочитает называть «вещуньями» или «вещими сестрами», делая упор на их способности видеть будущее, неизменно благоволящее ему. Когда же удача изменяет ему, перед лицом смерти Макбет становится последним, кто понял двоякий смысл произнесенных ведьмами пророчеств и слишком поздно осознал их губительный подтекст:

                    Не верю больше я коварным бесам,

                    Умеющим двусмысленно вселять

                    Правдивым словом ложную надежду [4, с. 762].

По отношению к шаману Кудангса занимает прямо противоположную позицию, чем Макбет – к трем ведьмам. Если шекспировский герой склонен излишне верить колдуньям и преувеличивать значение их предсказаний, то Кудангса Ойунского, напротив, принижает значение слов шаман и не верит его предостережениям даже после того, как они сбываются. Наоборот, он оправдывает себя и свои поступки и никак не хочет признать очевидного:

«…Никак не могло быть в этом вины-греха… Бедняжки шаманы, имея ум короткий, сердце пугливое, не могут видеть глубоко, не прозорливы, потому несправедливы ко мне…» [3 с. 12].

И шекспировский Макбет и Кудангса Ойунского непоколебимы в своем решении управлять ходом вещей, одержать победу над судьбой. Их обоих не может остановить ни здравый смысл, ни опасность последствий, ни страх перед могущественными темными силами.

Макбет взывает к трем ведьмам о своей судьбе:

                 Где б ваши знанья вы не подчерпнули,

                 Я ими заклинаю вас, ответьте,

                 Пусть даже ваш ответ принудит вихрь

                 Сраженье с колокольнями затеять,

                 Валы – вскипеть и потопить суда,

                 Хлеба – полечь, деревья – повалиться… [4, с. 723].

А затем переходит к угрозам:

                  Нет, вы ответ дадите, или вас

                  Я прокляну навеки! [4, с. 726].

Кудангса тоже грозит шаману силой заставить его выполнить свое повеление:

«Сейчас я словно натянутая тетива, не позволю перечить мне ни слова. Отвечай немедленно – будешь камлать или нет?! Коль в страшное время добром не закамлаешь – заставлю силой» [3, с. 15].

Для того, чтобы выполнить повеление Кудангсы, шаман отправляется в долгое и опасное путешествие, которому предшествует сложный подготовительный процесс: семь дней шамана откармливали особой пищей, привели коня редкой масти, установили деревянных идолов – фигуры птиц и зверей. Затем следует обряд камлания, произнесения заклинаний, вселение духов-нечистей в тела животных – коня, птиц, зверей – традиционных помощников шамана в выполнении колдовских ритуалов. Невольно возникает ассоциация с мистическим обрядом, который проводят три ведьмы-вещуньи в шекспировской трагедии перед окончательным освещением судьбы Макбета, готовя в котле ядовитое зелье и призывая на помощь призраков.

Отличие шамана Ойунского от трех ведьм Шекспира состоит в том, что он, будучи представителем того же проклятого колдовского племени, с самого начала повести в противостоянии Среднего и Верхнего миров выступает на стороне людей. Его функция прямо противоположна коварным деяниям ведьм: он не раз пытается предупредить своего правителя о зловещих последствиях его необдуманных и дерзких поступков, призывает его умерить гордость и смириться с судьбой. И лишь когда его уговоры не возымели действия, шаман с тяжелым сердцем соглашается помочь Кудангсе, а прежде всего его многострадальному народу перед лицом очередного бедствия. В этом смысле шаман Ойунского – прежде всего носитель гуманистического начала, воплощение высшей мудрости и живительных сил природы.

Список литературы:

1. Аникст А. Послесловие к Макбету. Шекспир У. Полн. собр.соч.: В 8 т. Т. 7. - М.: «Искусство», 1960. – 824 с.
2. Бурцев А.А. Якутская классическая литература и современность. – Якутск: «Бичик», 2007. – 160 с.
3. Ойунский П. Кудангса Великий. Повесть-предание // Полярная звезда, 1991. - № 1.
4. Шекспир У. Трагедии. - М.: «Эксмо», 2010. – 960 с.