МЕТАКОГНИТИВНЫЕ КОПИНГ-СТРАТЕГИИ ПРИ ПЕРЕЖИВАНИИ ВОЕННОГО СТРЕССА

Сагалакова Ольга Анатольевна

канд. психол. наук, доцент, ФГБОУ ВПО «Алтайский государственный университет», г. Барнаул

Е-mail: olgasagalakova@mail.ru

Труевцев Дмитрий Владимирович

канд. психол. наук, доцент, ФГБОУ ВПО «Алтайский государственный университет», г. Барнаул

E-mail: truevtsev@list.ru

Статья публикуется при поддержке Гранта РГНФ(региональный конкурс, № 12-16-22001)

С целью поддержания порядка на территории Российской Федерации в «горячие точки» ежегодно отправляются отряды командированных. Из Алтайского края отбывают несколько сотен человек, данная практика распространена по всей стране. Сотрудников силовых ведомств, побывавших в такой командировке, в психоло­гических службах своих подразделений автоматически заносят в категорию «группа риска». По последним данным, минимум 18—20 % командированных после возвращения демонстрируют симптомы посттравматического стрессового расстройства (далее ПТСР), остальные — аффективные и личностные деформации. В СМИ встречается предвзятое отношение к комбатантам как к лицам с расстроенной психикой, нарушителям общепринятых норм поведения. Проблема военного стресса и его последствий имеет историю становления. В отечественной психологии ей уделялось немало внимания (Г.Е. Шумков; В.А. Гиляровский; П.Б. Ганнушкин; А.Г. Караяни, Л.А. Китаев-Смык, Е.В. Снедков). В настоящий момент на базе в ИП РАН исследуют проблемы психологических и психофизиологических особенностей ПТСР, в том числе и военного стресса (Н.В. Тарабрина; М.Е. Зеленова; Е.О. Лазебная, М.А. Падун). В основе личностных трансформаций при переживании военного стресса, по мнению большинства исследователей (Н.В. Тарабрина, 1984; М.Е. Зеленова, 1999; Е.О. Лазебная, 1999), — лежат изменения смыслового ядра личности, развивающиеся в результате участия в экстремальной ситуации. Переживание военного стресса сопровож­дается процессом совладания, актуализацией когнитивных и метакогнитивных копинг-стратегий взаимодействия с внутренними психическими явлениями — мыслями, эмоциональными пережива­ниями, воспоминаниями. Чрезмерная сфокусированность внимания на автоматически протекающих процессах мышления и эмоций, фиксированность на данных явлениях, в том числе попытки «не думать мысли», «не чувствовать эмоции» (блокировка), — может приводить к эмоциональному истощению, снижению опосредован­ности, срывам деятельности, нарушению целеполагания, поведенческим рискам. При этом усугубить фиксированность на метакогнитивном уровне может психическая ригидность и актуализация в ситуации стресса ранних неадаптивных схем (далее РНС). При анализе механизмов поддержания ПТСР необходимо учитывать роль данных схем как неосознаваемых, но часто ригидных, убеждений о себе (как о беспомощном, ущербном, нуждающемся, никому не нужном и др.), усвоенных в детском возрасте. В раннем возрасте личность еще не является зрелой и независимой, при этом определенные оценочные суждения воспринимаются без критики и должного когнитивного анализа, усваиваясь и становясь основой самооцени­вания и идентичности [7]. Высокая психическая ригидность и наличие выраженных РНС о себе оказываются прогностически неблагоприят­ными условиями, повышающими вероятность возникновения сочетанных психических нарушений при переживании военного стресса. Психологический стресс можно определить как состояние чрезмерной психической напряженности и высокой вероятности дезорганизации поведения. Основным содержанием психологи­ческого стресса является тревога за успех, благополучие, здоровье и жизнь. Стрессовой ситуация может быть признана, если тревога в ней достигает пределапсихологических и физиологических резервов. Распространенным является понятие «эмоциональный стресс». Психическим проявлениям общего адаптационного синдрома присвоен термин «эмоциональный стресс» — это аффективные переживания, сопровождающие стресс, ведущие к неблагоприятным трансформациям в организме. Первые исследования о переживании военного стресса появились в США и относятся к временам Гражданской войны (1861—1865). В России этой проблемой специалисты стали заниматься в Первую мировую и Гражданскую войны. Военный невроз у разных авторов концептуализировался неоднозначно. ПТСР называли: «солдатское сердце», «тревожный невроз», «синдром Да Коста», «тревожное сердце», «травматический невроз», «снарядный шок». Под названием травматического невроза описывались различные, возникающие в экстремальных условиях функциональные заболевания нервной системы, обусловленные и физиогенно, и психогенно — «обобщенное название», «родовое определение», «сборная группа» [1; 6]. Первоначально главная роль отводилась телесным повреждениям. После русско-японской, первой мировой войн большинство исследователей пришло к выводу:

1.Травматического невроза как отдельной формы нет; его клиническая картина вполне объемлет обыкновенную истерию, неврастению и проч.

2.Травматический невроз есть условное обобщенное название для всех нервных расстройств, развивающихся после и вследствие травм.

3.Травматический невроз есть комбинированное заболевание нервной системы, клиническая картина которого слагается из различного сочетания отдельных симптомов различных общих неврозов.

В 1904 г. в Харбинском военном госпитале открыто отделение для душевнобольных, которое возглавил Г.Е. Шумков, описавший психические явления у русских воинов после выхода из боя (сновидения о боевых эпизодах, повышенная раздражительность, ослабление воли, ощущение разбитости через многие месяцы после окончания сражения) [1]. «Утомление» и «душевные потрясения» Г.Е. Шумков рассматривал как основные факторы ПТСР у участников боевых действий. П.Б. Ганнушкин называл такие состояния «нажитой психической инвалидностью», а А. Кардинер (1941 г.) — «хроническим военным неврозом», имеющим физиологическую и психологическую природу [1]. В 1980 году было опубликовано 3-е издание официального американского диагностического психиатрического стандарта DSM-III. Ранее полученные данные обобщены и внесены в раздел описания диагностических критериев для определения нарушений, вызванных травмирующим воздействием на психику стрессогенных факторов, выходящих за рамки обычного человеческого опыта. Комплекс симптомов получил название синдрома посттравматических стрессовых нарушений — PTSD [6]. В 1995 году это понятие было внесено в МКБ-10. ПТСР квалифицируется как непсихотическая отсроченная реакция на травматический стресс (природные и техногенные катастрофы, боевые действия, пытки, изнасилования), способный вызвать психические нарушения практически у любого человека. На современном этапе изучения последствий воздействия военного стресса исследуются следующие проблемы: реабилитация участников боевых действий, вопрос личностных изменений, психосоматических последствий, психофизиологические исследования симптомов травматического стресса. Военный стресс понимается как состояние чрезмерной психической напряженности, связанное с участием в военных действиях и приводящее к высокой вероятности психических, поведенческих рисков, дезорганизации психики, сниже­нию саморегуляции эмоций и поведения, редукции опосредованности психической деятельности.

Исследование сконцентрировано на первой стадии протекания стресса, когда переживания проявляются в форме тревожно-депрессивной симптоматики и более усложненной — в виде симптомов ангедонии. На этой стадии военнослужащий испытывает дискомфорт, для совладания с которым использует копинг-стратегии. Поскольку ситуация военного стресса порой не позволяет таким реакциям проявляться поведенчески, интерес представляют метакогнитивные копинг-стратегии. Понятие «копинг-стратегии» объединяет когнитивные, эмоциональные и поведенческие компо­ненты реагирования. Впервые термин появляется в психологической литературе в 1962 году. Л.Б. Мэрфи использовал его для исследования, каким образом дети преодолевают возрастные кризисы. Термин «копинг» определялся как стремление решить определенную проблему. В 1966 году Р. Лазарус в работе «Психологический стресс и процесс совладания с ним» обратился к понятию «копинг» для описания осознанных стратегий совладания со стрессом и другими порождающими тревогу событиями [4]. Л.И. Анцыферова показала, что характер оценки ситуации как стрессовой во многом зависит от уверенности человека в контроле над ситуацией и возможности управления ей, влияния на нее. Если субъект расценивает ситуацию как подконтрольную, он будет применять для ее разрешения конструктивные копинг-стратегии. М. Селигман ввел понятие и разработал теорию о «выученной беспомощности», объяснив феномен как результат переживания опыта неконтролируемости стрессового события, что можно рассматривать как одну из составляющих ПТСР. Л.И. Анцыферовой была предложена схема копинг-процесса. Специфика изучаемой ситуации военного стресса, а особенно его первой стадии состоит в следующем:

1. человек добровольно оказывается в стрессовой ситуации, то есть она не является для него неожиданной;

2. на первом этапе переживания такого стресса главное, что приводит к дискомфорту — тревога по поводу предстоящего.

Термин «метакогниция» понимается как свойственная высоко­организованному сознанию когнитивная функция мониторинга когнитивных процессов, контроля и оценки их результатов. Иными словами, метакогниция — «рефлексивный слой психических состояний», это когниция о когниции, когниция об эмоции и пр. [5, 6]. Кроме термина «метакогниция» (metacognition) в русскоязычной литературе часто встречается «переводной» вариант этого термина — метапознание, метаанализ, метаосведомленность. Дж. Флейвелл, автор концепции метапознания, определял метапознание как знание о феномене познания, а позже — как способность анализировать собственные мыслительные стратегии и управлять своей познавательной деятельностью [3, 5]. По мере развития этой концепции число определений метапознания расширялось, содержание их углублялось. Возникают разные близкие понятия и их дефиниции. «Метапознание — это преднамеренный сознательный контроль своей собственной когнитивной активности» (А.L. Brown, 1980); «контроль за качеством своего собственного мышления и продуктов собственных усилий» (B.Y. White, J.R. Frederiksen, 1998); «это объединение своего собственного понимания процесса, природы задания и эмоциональ­ного состояния» (X. Lin, J.D. Lehman, 1999); «когнитивные процессы, объектом рассмотрения которых являются собственные когнитивные процессы человека» (A. Koriat, R. Shitzer-Reichert, 2002) [3, 5].

В русле метакогнитивного подхода к пониманию психических расстройств метакогниции могут быть определены как знание о собственной когнитивной системе, и знание о факторах, затрагиваю­щих функционирование системы; регулирование и понимание текущего состояния мыслей, оценивание значения воспоминаний (А. Уэллс). Из приведенных определений понятно, какую роль играют метакогниции в когнитивных процессах человека. Они позволяют контролировать их протекание, изменять направление, концентри­ровать на чем-то определенном и так далее. А. Уэллс и Д. Мэтьюс предполагают, что психологические нарушения связаны со специфи­ческим стилем мышления, названным «когнитивный синдром искажений внимания» (CAS) [6]. Он состоит из повышенного самофоку­сированного внимания, «перециклических мыслительных паттернов» (руминации и беспокойство), избегания и блокирования мыслей, монито­ринга угрозы. Данные стратегии позволяют совладать со своими мыслями и другими когнитивными, эмоциональными событиями.

Отечественные направления изучения метакогниций сконцентри­рованы больше в области когнитивной психологии. Согласно метакогнитивной модели расстройств, метакогнитивные убеждения (убеждения о собственных когнитивных процессах) бывают двух видов: «позитивные» и «негативные». Позитивные метакогнитивные убеждения касаются выгоды или преимущества от вступления в когнитивные действия, которые составляют «когнитивный синдром искажений внимания». Примеры позитивных метакогнитивных убеждений включают «Полезно сосредоточить внимание на угрозе», и «Беспокойство о будущем означает, что я могу избежать опасности». Негативные метакогнитивные убеждения это убеждения относительно неуправляемости, значения, важности, и опасности мыслей и когнитивных событий. Примеры таких убеждений включают «Я не имею контроля над своими мыслями»; «Я мог навредить своему разуму волнением»; «Если у меня есть сильные (неуправляемые) мысли, я буду действовать согласно им против моего желания»; и «Неспособность помнить имена – симптом опухоли головного мозга». Согласно этой модели, положительные убеждения заставляют людей надолго фиксировать внимание на собственных мыслях. И как только эти убеждения активизируются, комбатанты начинают оценивать этот процесс как не поддающийся контролю. Появляются негативные убеждения, активация которых способствует появлению депрессии, тревоги и других расстройств [2, 3]. Метакогниции «сосредотачивают» внимание человека на отрицательных чувствах и эмоциях и способны поддерживать симптоматику заболеваний, ухудшать способность человека решать проблемы. Основными методологическими источниками по исследуемой проблеме высту­пают: концепция фиксированных форм поведения Г.В. Залевского; концепция ранних неадаптивных схем Дж. Янга; метакогнитивных подход А. Уэллса, когнитивный подход (Дж. Янг, А. Бек, Л. Кларк, Д. Уотсон, др.). Методы исследования: тестирование (Томский опросник ригидности Г.В. Залевского ТОРЗ, Опросник ранних неадаптивных схем Дж. Янга — далее РНС, SCL-90-R — Опросник психопатологической симптоматики L. Derogatis, Опросник концен­трации внимания и метакогнитивных стратегий CAS-1 А. Уэллса, Опросник тревоги и нарушений настроения MASQ (Л. Кларк, Д. Уотсон), Опросник метакогнитивных схем MSQ А. Уэллса. Испытуемые: члены отряда, коммандированные в Чеченскую Республику (30 человек). В исследовании принимала участие студентка Т.П. Челнокова. Исследование проходило на базе Центра психофизиологической диагностики Медико-санитарной части ГУВД по Алтайскому краю. В исследовании анализируется первая стадия военного стресса в контексте метакогнитивных копинг-стратегий с учетом роли психической ригидности и неадаптивных схем. На этой стадии стресс может проявляться по-разному, все вариации связаны с реакцией тревоги. Наибольший интерес представляют две формы переживания: тревожно-депрессивная симптоматика и явления ангедонии как сложное и тяжелое проявление тревоги. В результате кластерного анализа матрицы данных по опроснику MSQ А. Уэллса выявлены метакогниции.

1.Положительные убеждения о беспокойстве: «Волнение помогает мне избежать проблем в будущем», «Я должен волноваться, чтобы оставаться организованным», «Волнение помогает мне справ­ляться с жизненными трудностями», «Волнение помогает мне решать проблемы», «Я должен волноваться, чтобы хорошо справляться с работой».

2.Отрицательные убеждения о неуправляемости и опасности беспокойства: «Мое волнение опасно для меня», «Я много думаю о своих мыслях», «Я могу заболеть от своего волнения», «Мои беспо­койные мысли никуда не исчезают, несмотря на мои попытки остановить их», «Я должен управлять своими мыслями все время», «Когда я начинаю волноваться, я не могу остановиться», «Если я не смогу управлять своими мыслями».

3.Метакогнитивный контроль: «Я осознаю, как мыслю», «Не могу проигнорировать беспокойные мысли», «Я контролирую свои мысли».

4.Потребность в контроле, навязчивый контроль: «Я постоянно думаю о своих мыслях», «Я могу быть наказан за то, что не смог контролировать свои мысли», «Есть мысли, о которых нельзя думать», «Я изучаю свои мысли», «Если произошло то, о чем я беспокоился, то это моя вина».

5.Отрицательные убеждения о когнитивных функциях: «Моя память время от времени подводит меня», «Мое волнение может довести меня до потери рассудка», «У меня плохая память», «Неспособность управлять мыслями является признаком слабости», «Я не могу положиться на свою память, когда нужно вспомнить, что где находится», «Я не доверяю своей памяти», «Я не могу положиться на свою память…».

Проведен факторный анализ по данным опросников SCL-90R и MASQ. Фактор 1 — «тревожно-депрессивная симптоматика», фактор 2 — «ангедония и депрессия». Это две формы переживания военного стресса. Корреляционный анализ факторного пространства (индивидуальных факторных весов) с матрицами данных по методике «Ранние неадаптивные схемы», «ТОРЗ», «Метакогнитивные копинг-стратегии» показал следующие достоверные (на ровне р<0,05) взаимосвязи. Фактор «тревожно-депрессивная симптоматика» положительно связан с ранними неадаптивными схемами: «Зависимость/некомпетентность». Это убежденность о невозможности самостоятельно справиться с затруднениями, принять верные решения, иметь правильные суждения. Тревожно-депрессивная симптоматика связана со схемой «Чрезмерная близость/отсутствие самодоста­точности», убежденностью в неспособности одного из вовлеченных в индивидов выжить или быть счастливым без постоянной поддержки со стороны другого. Данные схемы входят в область «нарушения автономии и функционирования». Симптомы тревоги и депрессии могут сопровождаться и усиливать схемы-представления о том, что собственные желания, мнения и чувства не представляют интереса для окружающих, о необходимости удовлетворять потребности других людей в повседневной жизни в ущерб собственным интересам. Схемы «подчинение» и «жертвенность» относятся к области «сверхориенти­рованность вовне». Схемы «Блокирование эмоций», «Пунитивность» и «Жесткие стандарты, критичность» характеризуют «сверхбди­тельность и подавление эмоций», они способны усиливать эффект тревожно-депрессивных проявлений. Такое состояние характеризуется супрессией спонтанных действий, чувств или стремлений к общению во избежание неодобрения, стыда и потери контроля над собой. Собственное поведение соотносится с жесткими стандартами, при этом достижения не приносят радости, критике могут подвергаться и другие люди. Необходимость контроля переходит на следующий уровень. Контролируются действия, поступки, поскольку они должны соответствовать требованию «не навредить значимому другому». В основе — обеспокоенность о возможном прекращении отношений со значимым другим. Данные переживания и убеждения носят ригидный и фиксированный характер.

Фактор «симптомы ангедонии» достоверно связан (при р<0,05) со схемами: «Заброшенность/нестабильность», «Несостоятельность», «Повышенная восприимчивость к ущербу или болезни». Убежден­ность в том, что другие ненадежны, непостоянны, не смогут оказать поддержку, а также в неизбежности неудач в настоящем и будущем, собственной неадекватности, сопровождаемые преувеличенным страхом того о надвигающейся катастрофе. Это нарушения автономии и функционирования. На первый план выходит схема «подчинение». При выраженных «симптомах ангедонии» характерна ригидность как состояние, высокая склонность к фиксированному поведению. Человек зафиксирован на одном типе реагирования и не может его изменить. Это неспособность при объективной необходимости изменить мнение, отношение, установку. Неадаптивные схемы, связанные с обоими факторами, представляющими модель первой стадии переживания военного стресса, относятся к областям: «разрыв связи и неприятие», «сверхбдительность и подавление эмоций», «сверхориентированность вовне». При «тревожно-депрессивной симптоматике» характерно недоверие к своим когнитивным процессам (памяти, вниманию, мышлению), а также отдельным психическим явлениям (воспоминания) в сочетании с тенденцией анализировать собственные мысли. Используются следующие неконструктивные метакогнитивные стратегии: блокировка — «старался не думать об этом», «алкоголь/медикаменты», а также мониторинг угрозы и отрицательные метакогниции — «сильные эмоции опасны». Для стадии «ангедония» характерна «потребность в контроле», сосредоточенность на угрозе, избегание ситуации и мыслей о проблеме, поиск успокоения у других, контроль эмоций и симптомов. При переживании военного стресса в форме симптомов ангедонии, спектр используемых метакогнитивных копинг-стратегий значительно шире, чем при тревожно-депрессивной симптоматике. Метакогнитивные копинг-стратегии, направленные на контроль угрозы и проявлений переживания стресса, больше используются при симптомах ангедонии, чем при тревоге и депрессии. РНС, актуализируясь в экстремальных условиях несения службы, создают условия для дезорганизации психической деятельности. Они «навязчиво» всплывают, возникает «вторичный» мета-анализ как попытка справиться с данными психическими явлениями. Психи­ческие явления начинают анализироваться на мета-уровне в виде контроля, блокирования, сосредоточенности на них. При этом высокий уровень ригидности и фиксированности, провоцируемый стрес­совостью ситуации и/или личностными особенностями, делает данный механизм «клиническим» (фиксированным) порочным кругом.

Список литературы:

1. Абдурахманов Р. А. Психологические проблемы послевоенной адаптации ветеранов Афганистана // Психологический журнал. — 1992. — Т. 13. — № 1. — С. 131—134.
2. Бек А., Фримен А. Когнитивная терапия пограничного расстройства личности [Электронный ресурс] // Журнал практической психологии и психоанализа — 2003. — № 2. — [Электронный ресурс] — Режим доступа — URL: http://psyjournal.ru/psyjournal/articles/detail.php?ID=2980.
3. Бек Дж.С. Когнитивная терапия: полное руководство. — М.: ООО «И.Д. Вильямс», 2006. — 400 с.
4. Лазарус Р. Теория стресса и психофизиологические исследования // Эмоциональный стресс. — Л.: Медицина, 1970. — С. 178—208.
5. Flavell J.H. Metacognition and cognitive monitoring: A new area of cognitive-developmental inquiry // American Psychologist. № 34. 1979. р. 906—911.
6. Wells A. et al. Chronic PTSD Treated With Metacognitive Therapy: An Open Trial //Cognitive and Behavioral Practice. — № 15. — 2008. — р. 85—92.
7. Young J.E., & Brown G. Young Schema Questionnaire (3rd ed.)/ Inj. E. Young, Cognitive therapy for personality disorders: A schema-focused approach. —Sarasota, FL: Professional Resource Press, 1999.— p. 63—76.