ЗНАЧЕНИЕ ПОСТУЛАТА ОБ УСЛОВНОМ ЕДИНСТВЕ БЫТИЯ И МЫШЛЕНИЯ В НАУЧНО-ТЕОРЕТИЧЕСКОМ ИССЛЕДОВАНИИ

Противопоставление эмпирического и теоретического уровня в научном исследовании относится к числу «общих мест» методологической рефлексии. Исторически оно восходит к дискуссии Лейбница с Локком о теоретико-познавательном статусе врожденных идей, принадлежа к классическим сюжетным антитезам в истории философской мысли. Если эмпирический уровень научного исследования составляет содержательный базис познания, то теоретический уровень образует его форматив, посредством которого научное исследование легитимируется в нормативном плане по канонам теоретической общезначимости. Сама эта двойственность весьма недвусмысленным образом отсылает к оппозиции материи и формы, являющейся системообразующей для онтологии и идеализируемой в качестве принципа гилеморфизма, восходящего к аристотелевской метафизике. Научное исследование, однако, не заключает в себе какого-либо специфического прецедента бытия, ибо оно принадлежит мышлению, а потому и должно находиться под юрисдикцией теории познания с тематической гносеологической оппозицией субъекта и объекта. Акт мышления, заключенный в научном исследовании, стилизует свой состав по онтологическому критерию гилеморфизма, позволяя различать внутри себя эмпирическое содержание и форму теоретической репрезентации. Следует, однако, признать, что конвертируемость бытия и мышления в их непосредственности, которая подобает действительности предметного плана, не является чем-то само собой разумеющимся, коль скоро бытие и мышление сущностно отличны друг от друга. Только будучи отчужденными от действительности своего предметного обстояния, они могут предстать как нечто единое. Таковым их делают нормативы логики, которая имеет дело не с наличным бытием и действительным мышлением, а с рассудочной схемой их абстрактной правильности, принадлежащей сфере долженствования. Бытие должно быть мыслимым, а мысль должна располагать неким онтологическим эквивалентом, чтобы могла состояться научная теория, претендующая на общезначимый статус.

Парадокс этого положения дел заключается в том, что логика не допускает перехода от должного к сущему внутри собственного операционального комплекса, но выступает при этом в качестве посредника между бытием и мышлением, онтологией и гносеологией, реальной типологией жизненной целостности опыта и классификационной идеализацией мысленных интенциональных порядков. Обладая нормативным дисциплинарным статусом и будучи отвлеченной схемой теоретического долженствования, логика санкционирует «действительный» характер научного исследования, разрешая вне себя действительную обратимость бытия и мышления, которая в ней самой табуируется в качестве вырожденного процедурного консеквента. При этом можно пренебречь различием между логикой как аналитикой (нацеленной на исполнение идеала полной формализации) и логикой как диалектикой (реализующей зачастую внутренне-противоречивое содержание). В своей нормативной целостности логика постулирует отношение необходимой связи между классическим опытом (с его внеигровой серьезностью, предполагающей ценностную индифферентность познавательного процесса) и нормальным субъектом, претендующим на общезначимость своих суждений. Но возможно ли отношение необходимой связи между формализуемым без остатка эмпирическим содержанием и нормальным субъектом, статус которого гипотетичен? Следует ли принимать эту заведомо полимодальную проблемную диспозицию за признак штатной ситуации научного исследования или же трактовать ее казуистически? Допустимо ли считать операционально-исполнимыми такие познавательные акты, в которых намеренно конструируется прецедент тождества вещи в ее предметном аспекте с тем, что придает ей общезначимость по интерсубъективным показателям? – Все эти вопросы логика игнорирует или редактирует таким образом, что их теоретический смысл элиминируется.

Научно-теоретическому исследованию логика может предложить режим аксиоматизации исходных предпосылок, открывающий перспективу унификации всех наличных формализмов, сводящей их содержательное многообразие к общему операциональному знаменателю. На этом пути потери оказываются не менее значительными, чем приобретения, поскольку предмет искусственно подверстывается под desideratum функциональной отпимизации наличного операционального комплекса. Аксиоматизация оснований научно-теоретического исследования опирается на догму, суть которой афористично выразил русский спиритуалист Л.М. Лопатин: «Мир нашего сознания и действительность в ее целом взаимно покрываются и совпадают»[5,с.158]. Но даже если принять элиминативный проблемный финализм этой формулы, остаются в силе проблематизмы, аналогичные «проблеме четырех красок» в теории графов, оборачивающиеся вопросом о том, на каком шаге научно-теоретического исследования предложенная делимитация оперативных областей потребует, чтобы был пересмотрен тематизированный в данной теоретической программе fumdamentum  divisionis. Дело в том, что аналитика как таковая не знает релевантных критериев предметной новизны, ибо ни одна аналитическая процедура, если исходить из кантовского критицизма, не дает приращения определенности, соответствующего понятию «новизны». В лучшем случае, речь может идти о параметрах формализации в штатной познавательной ситуации и о пересмотре форматива, когда значения каких-то результатов научного исследования выпадает из этих границ. Тогда дозволительно предположить, что definiendum оказался нетривиальным. Русский неокантианец Б.В. Яковенко допускал: «если форма и содержание с самого начала принимаются за две совершенно различные инстанции, то они не могут находиться в позволительном и объяснимом единстве» [10,с.283]. Следовательно, возникновение непредвиденной проблемной коллизии внутри тематического базиса должно восприниматься не как свидетельство теоретико-познавательного прогресса, а как прямое указание на казус актуализации «проблемы Рейнгольда». В этом случае прогностическая функция научного исследования оказывается в эпистемологическом плане фикцией вырожденного дискурса.

Логический норматив, постулирующий условное единство бытия и мышления в научно-теоретическом исследовании, действительно реализуем только в отношении «необходимой связи», но последняя ориентирована на принцип противоречия, релевантный для аналитики. В той мере, в какой процедуры научно-теоретического исследования укладываются в аристотелевскую силлогистику, можно говорить о валидности этого норматива.  Это хорошо понимал Я. Лукасевич: «В консеквенте условного предположения, выражающего принцип противоречия, точно так же в его категорической форме содержатся термины, без которых невозможно сформулировать принцип противоречия и которые совершенно излишни для определения принципа тождества и двойного отрицания» [6,с.95]. Надлежит сделать следующий шаг, позволяющий увидеть специфику данного логического норматива в частнонаучном контексте, в котором бытуют формализмы позитивного знания, что совершил Ш. Серрюс: «Старая логика ограничивала как частным порядком доказуемых предложений, над которыми имеет силу закон исключенного третьего и в области которых господствует принцип: двойное отрицание равносильно утверждению. Но было ли правомерно замыкаться таким образом в фатальности истинного и ложного, то есть в области доказуемого?» [9,с.93]. Эта постановка вопроса может быть адресована не только приверженцам аналитизма, но и адептам диалектики, осуществляющим долгосрочную методологическую сакрализацию пресловутого закона «отрицания отрицания», как то имело место в ортодоксальной редакции марксистского диамата. Дело в том, что научно-теоретическое исследование, даже будучи заключенным в частнонаучные рамки, призвано расширить область доказуемого, дабы подтвердить тезис о прогрессе позитивного знания.

Теоретики советской философии науки и методологии прошли мимо этого любопытного парадокса. Они исходили из декларации о единстве онтологии, логики и теории познания, которая представляла собой внятный рецидив докритического догматизма. Так, например, приснопамятный П.В. Копнин не видел никакой проблемы в том, что «сущее постигается через должное, но само должное основывается на знании объективной реальности, законов ее движения, в особенности человеческого общества» [2,c.41]. Последняя оговорка особенно симптоматична, ибо именно на ней теоретически основывалась социологическая вульгаризация марксизма, начавшаяся еще в дореволюционный период с шулятиковщины и трансформировавшейся в настоящее время в различные штаммы культур-филистерства и «диалогизма». Последовательным критиком и оппонентом этих тенденций был выдающийся советский философ, литературовед и эстетик М.А.Лифшиц, ставший основоположником онтогносеологической теории и учения о классике как о «норме бытия». Развивая гегелевское учение об опосредствовании (Vermittlung), М.А. Лифшиц рассматривал «истинную середину» (die wahre Mitte), как объективацию идеируемого единства бытия и мышления, в которой предметно раскрывается в содержательном отношении универсальность реального. Отвергая абстрактный логицизм как метафизический рецидив, М.А. Лифшиц писал: «Полная формализация невозможна. Бесконечное существует. Бесконечный эпигенез, примат производства над воспроизводством, диахронии над синхронией. Абстрактная формализация ведет к иррационализму» [4,с.195]. Формалистическая сакрализация операционального комплекса логических абстракций внутренне бесплодна, коль скоро она ограничивается воспроизведением модели, патологически неспособной к типологической трансформации по запросу развивающейся реальности. Методологический фетишизм профанирует научно-теоретическое исследование, отрицая тот факт, что познанию присущи не только атрибуты инстанции, «но и сознательность в собственном смысле слова, образующая его внутреннюю норму» [3,c.39], как на том настаивал М.А. Лифшиц.

Концептуальная рецепция проблематического импульса, исходящая от гносеологии М.А. Лифшица, оказывается возможной в трех основных направлениях: в философии частнонаучного познания, в логике и в семиотике. В пользу первого пути свидетельствует тезис В.Т. Салосина: «В теоретическом же познании рациональна не только форма выражения результатов, но и сами методы и средства познания» [8,с.32], о чем свидетельствуют исследования проблемы стиля научного познания. Для второго пути особую значимость приобретает мысль А.С. Карпенко о том, что «сутью логического следования является сохранение истины во всех случаях» [1,с.108], что приводит к пониманию ее содержательной инвариантности и к позиционированию неказуистического идеала в научно-теоретическом познании. Третий путь, связанный с семиотическим поворотом, согласно утверждению А.Ю. Нестерова, исходит из того, «что представление как способ осуществления объектов в сознании – это деятельность знакообразования, не являющаяся, однако, коммуникативной деятельностью» [7,с.57]. Онтогносеологическая теория с ее ключевым постулатом оказывается перед лицом методологической трилеммы, внутренний смысл которой хоть и мыслится имманентным научно-теоретическому исследованию, однако конструируется как трансцензус частно-научной понятийной диспозиции. От разрешения этого парадокса зависит ближайшее будущее взаимоотношений философии и частнонаучного знания, при том условии, что он будет, как на том настаивал М.А. Лифшиц, объективирован в своей опосредствующей функции lege artis.

Список литературы:

1. Карпенко А.С. Логика и метафизика. Сборник статей. – М.-СПб.: ЦГИ,2017. – 432с.
2. Копнин П.В. – Гносеологические и логические основы науки. – М.: Мысль, 1974. – 568с.
3. Лифшиц М.А. Диалог с Эвальдом Ильенковым (Проблема идеального). – М.: Прогресс-Традиция, 2003. – 368с.
4. Лифшиц М.А. Что такое классика? Онтогносеология. Смысл мира. «Истинная середина». – М.: Искусство XXI век, 2004. – 512с.
5. Лопатин Л.М. Аксиомы философии. Избранные статьи. – М.: РОССПЭН,1996. – 560с.
6. Лукасевич Я. О принципе противоречия у Аристотеля. Критическое исследование. – М.-СПб.: ЦГИ,2010. – 256с.
7. Нестеров А.Ю. Семиотические основания техники и технического сознания. Монография. – Самара: Издательство самарской гуманитарной академии,2017. – 155с.
8. Салосин В.Т. Философия и методология науки. – Самара: Самарский муниципальный университет Наяновой,2006. – 142с.
9. Серрюс Ш. Опыт исследования значения логики. – М.: Едиториал УРСС,2002. – 224с.
10. Яковенко Б.В. Мощь философии. – СПб.: Наука,200. – 976с.