СТАРОСТЬ, ЖЕНСТВЕННОСТЬ И ВИЗУАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА

OLD AGE, FEMININITY AND VISUAL CULTURE

Anastasia Nabokina

doctoral candidate, Faculty of Polish Studies, The Jagiellonian University,

 Poland, Cracow

АННОТАЦИЯ

Цель статьи заключается в рассмотрении способов репрезентации старости в визуальной культуре и прежде всего в кинематографе. Вопрос рассматривается на примере фильмов Скандальный дневник, Кручёный мяч, Любовь по правилам и без, Язык нежности, Любовь, Старуха и дверь. Наблюдая образы пожилых людей можно прийти к выводу о том, что старость существует как карикатура молодости либо подлежит эстетизации. Пересмотр этих стереотипов оказывается возможен на стыке визуальной и танцевальной культур.

ABSTRACT

The aim of the article is to consider ways to represent old age in visual culture and, above all, in cinematography. The question is considered on the example of films Notes on a scandal, Trouble with the Curve, Something's Gotta Give, Terms of Endearment, Amour, Gammal och dörr. Observing the images of older people, we can come to the conclusion that old age exists as a caricature of youth or is subject to aestheticization. Revision of these stereotypes is possible at the junction of visual and dance cultures.

Ключевые слова: старость; женственность; визуальная культура; танец; тело; чистота; опасность

Keywords: old age; femininity; visual culture; dance; body; pyrity; danger

Мэри Дуглас описывает человеческое тело как метафору и символ социальной структуры [1]. Как в этой перспективе в современном обществе, которое более чем когда-либо боится смерти, выглядит старость? Мишель Уэльбек пишет: «Делез и Деборд, двое уважаемых интеллектуалов конца века, покончили жизнь самоубийством без каких-либо особых причин, только потому, что не могли вынести перспективы физического разложения собственного тела. Эти само­убийства не вызывали ни удивления, ни каких-либо замечаний. В общем, самоубийства пожилых людей, достаточно распространены, мало этого – кажутся нам сегодня абсолютно логичны» [3, с. 286]. Как функционирует старость в искусстве и визуальной культуре? Символизирует ли потерю опыта или, наоборот, его приобретение, знание жизни или только неумолимую беспомощность? А может в обществе, одержимом вечной молодостью, старое тело – особенно женское – функционирует как нечто нечистое и в связи с этим аморальное? Целью моей работы является выявление способов репре­зентации старости, зрелости – прежде всего женской – в визуальной культуре и в особенности в кинематографе.

Кинематограф – одна из самых успешных оптических иллюзий, связан с обширным репертуаром визуальных конвенций, наследуемых из традиции изобразительных искусств. Как обращает внимание Линда Нид, в поле репрезентации западноевропейской традиции живописи допустим лишь классический идеал тела, связанный с единством формы, гармонией и совершенством пропорций [4]. Образ стареющего тела выходит за эти рамки – является слишком трансгрес­сивным, чтобы быть приемлемым. В живописи изображение старой женщины – если и появляется – чаще всего представляет собой образец уродства, глупости и коварства, вызывающих смех, ужас или жалость [5]. Похожая стратегия наблюдается и в кино. Прежде всего, пожилая женщина редко является главной героиней фильма. В то же время пожилой мужчина часто появляется в роли «мудреца» – наставника и покровителя молодого героя. Кроме того, «кино-старухи» – это в основном «грымзы». Отталкивающая в своем эгоизме, унич­тожающая всех вокруг себя Барбара Коветт (Джуди Денч) в «Скандальном дневнике» (Notes on a scandal, 2006) показана таким образом, что трудно найти для нее хоть немного сострадания. Для сравнения, Гас Лобел (Клинт Иствуд) «Кручёном мяче» (Trouble with the Curve, 2012) – больной, эгоистичный и столь же неприятный для окружающих, особенно для собственной дочери, старик оказывается не таким уж плохим человеком, а его поведение в конечном счете имеет свою благородную цель.

В XX веке художницы пробовали расширить границы, в которых в визуальной культуре существует женское тело. Среди прочих необходимо упомянуть работы Джуди Чикаго, Синди Шерман, Марты Рослер, Ивонны Райнер, Дианы Арбус. Однако в домини­рующем дискурсе это исключения, которые подтверждают правило. И что интересно, старение – тем более собственное – редко было главным предметом рефлексии художниц. Наиболее «убедительно» в старости выглядела Луиза Буржуа. Фотография Роберта Мэпплторпа (1982), на которой художница показана со своей работой «Fillette», очень символична. Лукавая улыбка женщины подчеркивает морщины – эффект зрелости, а объект, который она держит в руках, представляет власть, накопленную благодаря жизненному опыту. И совсем другой пример: одна из самых радикальных художниц, работающих с телом, Марина Абрамович в зрелом возрасте все больше похожа на модель. Согласно логике массовой потребительской культуры, в которой ответ на вопрос «насколько я женственна?» эквивалентен ответу на вопрос «насколько я красива?» [6], а личностная ценность и целостность женщины основывается на её «красоте».

Поддерживаемый культурой дискурс подчеркивает, что женская красота должна быть «приручена» и легко контролируема. В визу­альных репрезентациях наиболее желанные изображения – тело покорной, невинной красавицы или супер-героини, умной и, согласно мужской логике, убийственно энергичной. Идеальная женщина не должна стареть. Наоми Вульф пишет: «Небывалый натиск мифа о красоте объясняется тем, что это последняя из прежних идеологий, которая еще может удерживать женщин в повиновении» [7, с. 14]. Зрелость женщины опасна и непредсказуема, поэтому необходимо поддерживать соперничество между женщинами, а их связи должны постоянно разрушаться. Женская конкуренция – частая тема на экране. Соперничество появляется не только среди разных поколений, но и в отношениях «мать-дочь». Иногда это приобретает забавную, а часто и драматичную форму.

В фильме «Любовь по правилам и без» (Something's Gotta Give, 2003) главная героиня Эрика Барри (Дайан Китон) «отбивает парня» у своей дочери Мэрин (Аманда Пит). Этот «парень», стареющий плейбой Гарри (Джек Николсон), не может решиться на взаимоотношения со зрелой женщиной и в течении всего фильма гоняется за девушками. Как бы то ни было, фильм поднимает тему старения, однако переполнен он забавными сценами (например, случайная ночная встреча Гарри и обнажённой Эрики в коридоре её квартиры), которые убеждают зрителя в неуместности зрелища нагого тела старой женщины. В современной культуре контроль над собственным телом понимается как обретение власти над своей жизнью. Поэтому Эрика, наконец, оказывается вынуждена «приспособиться» к обязательному образцу красоты и одетая в элегантное, облегающее фигуру платье (что прочитывается как эстетизация зрелого тела), добивается наивысшего женского «успеха» – нею очарованы и молодой Джулиан (Киану Ривз), и старый Гарри.

Отношения матери и дочери, показанные в знаменитом фильме Джеймса Л. Брукса «Язык нежности» (Terms of Endearment, 1983), более драматичны. Молодая Эмма (Дебра Уингер) рано выходит замуж, надеясь стать независимой от деспотической матери. Образ Авроры Гринуэй (Ширли Маклейн), преждевременно овдовевшей, эксцентричной и в то же время жёсткой женщины, несомненно, вписывается в негативный стереотип старости, а не в образ «мудрости» и «зрелости». Каким бы ни был конец этой истории, смягчающий отчасти образ Авроры, но эмоциональность, теплота и красота (соответственно – молодость, жизнь, дочь) противопоставлены здесь нечуткости и тревожной властности (соответственно – старение, мать). Ко всему прочему, манера поведения и наряд Авроры – пастельные тона, воланы, оборки и рюши, припудривание лица и утаивание возраста – относится к изображениям «старых кокеток» (эскиз гротескной старухи Леонардо да Винчи, 1495; «Старая кокетка» Бернардо Строцци, 1630). Как пишет Изабела Ковальчик: «Женщина и смерть имеют много общего. Обе таинственны, двусмысленны, непонятны, непредставимы, обе угрожают чувству нашей целостности и стабильности» [5, с. 106]. В рациональном западноевропейском обществе загадочность и неразъяснимость должны быть исследованы и освоены, в визуальной культуре обозначает это придание соответ­ствующей формы. И как мы видим, формирование сопровождается издёвкой и смехом.

Существуют однако фильмы, нарушающие стереотипы, связанные со старостью, раскрывающие иные её значения. Фильм Михаэля Ханеке «Любовь» (Amour, 2012) рассказывает о восьмидесятилетних Жорж (Жан-Луи Трентиньян) и Анн (Эммануэль Рива). Это история не столько о том, как жить вместе, сколько о том, как умирать вместе. Когда у Анн случается гемиплегия, Жорж, несмотря на свой возраст, нежно ухаживает за супругой. В конце концов это бремя – сопро­вождение Анн в угасании – превышает его возможности. Переживания женщины в этом фильме следует называть, буквально и символически, медленным «замиранием». Паралич прогрессирует, и Анн, не имея силы бороться, дословно «уходит» из жизни. Чрезвычайно интересна здесь работа кинокамеры – длинные, статические кадры подчеркивают медлительность, сопровождающую старость. Ведь динамика, как особенность движения, приписывается молодежи. В этой простой, скупой по моторной экспрессивности картине нет ни слащавости, ни жалостливости. Смерть, какой бы ужасной она ни была, показана как нечто неизбежное, важное, как часть жизни, что, несомненно, восстанавливает достоинство и значение старости. В контексте этой картины интересно обратить внимание на замечание критика Питера Дебража: помощь, которую оказывает Жорж Анн в перемещении из инвалидной коляски в кресло, выглядит как танец [2]. Несмотря на трагичность ситуации, этот «танец» смотрится невероятно романтично и, кажется, преодолевает стереотип – старые люди не танцуют. Возникает вопрос, является ли танец той областью, которая – парадоксально – поможет в деконструкции нашего восприятия старости?

Мэри Дуглас пишет: «Любая структура идей уязвима в своих пограничных областях» [1, с. 182]. Означает это не только уязвимость границ, но и возможность обсуждения смыслов и формы. В совре­менной культуре танец – одно из немногих мест, где можно свободно показать своё тело. Однако в танцевальном искусстве старость укрыта еще тщательнее, чем в других сферах. В балетных спектаклях для ролей стариков и старух предназначен определенный тип моторики, ограничивающий ловкость тренированного тела танцовщиков. Кроме того, чтобы подчеркнуть отсутствие женственности и изящества у пожилых героинь, эти роли часто танцуют исполнители-мужчины. Известны, конечно, «случаи танцевального долголетия». Среди них – Алисия Алонсо и Майя Плисецкая. Однако и они до старости танцевали такие роли, которые в любом случае относятся к стереотипным пред­ставлениям о женственности, понимаемой как молодость и красота.

В спектаклях современного танца «старые» тела, как женщин, так и мужчин, появляются на сцене в начале 70-х годов XX века в постмодернистской хореографии Стива Пэкстона, Триши Браун и др., а также в «танцтеатре» Пины Бауш. В фильме «Пина» (Pina, 2011) Назарет Панадеро вспоминает: «Здорово было быть старой танцов­щицей у Пины. В молодости тоже было хорошо. […] Но в сорок лет меня ещё больше восхищали пространство и возможности. Глаза Пины превращали всё, что мы делали, в нечто более красивое. Будучи старой, я могла чувствовать радость ребенка». Тем не менее, в танце­вальном мейнстриме продолжают поклоняться молодости, а старость – это табу или даже объект фобии. С этой точки зрения интересным представляется фильм Матса Эка «Старуха и дверь» (Gammal och dörr, 1991). В картине выступает 83-летняя мать Эка Биргит Кульберг, танцовщица и хореограф, творчество которой принадлежит к направ­лению модерн. Эк берётся за трудную тему со свойственной себе непосредственностью, без излишней сентиментальности, осуждения или, наоборот, восхищения. В движениях Биргите мы видим усталость и старческую неуверенность. Режиссёр показывает крупным планом морщинистое лицо, тонкие седые волосы, деформированные стопы, старческие пятна на руках. Простое красное платье не скрывает фигуры танцовщицы, далекой от балетного идеала. Дверь, которая появляется в спектакле, является как символом ожидания, так и жизненного опыта, символом границы между жизнью и смертью.

В фильме показана женщина на закате жизни, снова и снова переживающая свои потери, успехи, любовь, ревность. Интересно, что старость интерпретируется и хореографом, и танцовщицей без сожаления или горечи. Детская радость, сексуальное желание, счастье, грусть, гнев – для старого человека эти чувства все еще доступны. Можно говорить о аффирмация старости в этом фильме, своеобразном «праздновании». Понятно, что старение связано как с потерей, так и с приобретением опыта, но экспрессивность высеченного временем тела пожилой женщины не возможно заменить никакой стилистикой движения. Старость не символизирует здесь «осквернения», поэтому излишним становится ритуал «красоты», что означает не только иное зрительское восприятие образа, но и иное отношение человека к своему телу. Полученный в фильме образ нарушает увековеченные в визуальной культуре представления о старости и женственности, раздвигает границы их существования.

Таким образом, как мы видим, на экране старость – особенно женская – существует как карикатура либо подлежит эстетизации. В «пограничных» областях культуры, где-то на стыке танцевального и визуального искусств, на стыке движения и изображения, становится возможным вскрытие социальной структуры и нахождение точек сопротивления против дискурса, осуществляемого надзор над нашими телами.

Список литературы:

1. Дуглас М. Чистота и опасность. Анализ представлений об осквернении и табу, пер. с англ. Р. Громовой. – М: КАНОН-пресс-Ц., 1998. – 288 с.
2. Debruge P. Review: ‘Amour’ // Variety: сайт. [Электронный ресурс] – Режим доступа. – URL: http://variety.com/2012/film/markets-festivals/amour-1117947583/ (Дата обращения: 05.09.17).
3. Houellebecq M. Cząstki elementarne, tłum.A. Daniłowicz- Grudzińska. – Warszawa: Wydawnictwo W.A.B., 2003. – 363 с.
4. Nead L. Akt kobiecy. Sztuka, obscena i seksualność, tłum.E. Franus. – Poznań: REBIS, 1998. – 208 с.
5. Kowalczyk I. Starsze kobiety wychodzą z cienia. Przedstawienia starszych kobiet w sztuce nowożytnej oraz współczesnej // Trzeci wiek drugiej płci. Starsze kobiety jako podmiot aktywności społecznej i kulturowej / E. Zierkiewicz, A. Łysiak (red.). – Wrocław: MarMar, 2006. – С. 99-116.
6. Melosik Z. Tożsamość, ciało i władza w kulturze instant. – Kraków: Impuls, 2010. – 261 с.
7. Wolf N. Mit urody, tłum.M. Rogowska-Stangret. – Warszawa: Czarna owca, 2014. – 366 с.