КОННЕКТИВНОСТЬ В МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЯХ: КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ ОСНОВЫ И ТЕОРЕТИЧЕСКОЕ ОСМЫСЛЕНИЕ

CONNECTIVITY IN INTERNATIONAL RELATIONS: CONCEPTUAL FOUNDATIONS AND THEORETICAL IMPLICATIONS

Sergey Mazanik

Postgraduate, Saint Petersburg State University,

Russia, Saint Petersburg

АННОТАЦИЯ

Коннективность является ключевым элементом современных международных отношений, оказывая влияние на механизмы глобального управления, экономической дипломатии и безопасности. В данной статье коннективность исследуется как структурный фактор международной системы на основе синтеза классических теорий международных отношений — реализма, либерализма и конструктивизма — а также концепций сетевого анализа, глобализации, интеграции и взаимозависимости. Исследование показывает, что коннективность не только соотносится с экономическим потенциалом государств, но и, благодаря её стратегической артикуляции в управленческих дискурсах, становится инструментом легитимации инвестиционных и инфраструктурных проектов. В результате статья демонстрирует, что в настоящее время коннективность функционирует как предтеча и следствие геополитизации международных процессов, при этом её роль в современных международных отношениях и внешнеполитических стратегиях отдельных акторов требует дальнейшей теоретической разработки.

ABSTRACT

Connectivity is a key element of contemporary international relations, influencing mechanisms of global governance, economic diplomacy, and security. This article examines connectivity as a structural factor within the international system, synthesizing classical International Relations theories—realism, liberalism, and constructivism—as well as concepts of network analysis, globalization, integration, and interdependence. The study demonstrates that connectivity not only defines the economic potential of states but also, through its strategic articulation in governance discourses, serves as a tool for legitimizing investment and infrastructure projects. As a result, the article argues that, at present, connectivity functions both as a precursor and a consequence of the geopolitization of international processes, while its role in modern international relations and the foreign policy strategies of individual actors requires further theoretical development.

Ключевые слова: коннективность; международные отношения; геополитизация; глобализация; интеграция; взаимозависимость; безопасность.

Keywords: connectivity; international relations; geopoliticization; globalization; integration; interdependence; security.

В современную эпоху, отличающуюся возросшей глобальной взаимозависимостью, коннективность (connectivity) становится одной из центральных концепций, описывающей взаимодействия акторов международных отношений в экономической и политической сферах, а также в вопросах инфраструктуры безопасности. Хотя коннективность традиционно ассоциируется с материальными связями, будь то торговые пути, транспортные коридоры или цифровые сети, в современных исследованиях и политических контекстах данная концепция выходит за рамки физической инфраструктуры и всё чаще используется для описания и анализа институциональных и нормативных аспектов отношений государств и их объединений.

Цель данной статьи ― уточнить на основе анализа происхождения, путей теоретического осмысления и практических функций коннективности её значение в современных международных отношениях. Данное исследование опирается на интегративный теоретический подход, объединяющий положения классических теорий международных отношений (реализма, либерализма и конструктивизма) с аналитическими наработками сетевого анализа и концепций глобализации, интеграции и взаимозависимости. Такой подход позволяет, с одной стороны, более точно и полно очертить понятийные и теоретические рамки коннективности, а с другой ― рассмотреть коннективность и как инструмент внешней политики, и как многогранный структурообразующий фактор, формирующий международные процессы и различные механизмы глобального взаимодействия. В качестве основного метода исследования используется качественный контент-анализ существующей академической литературы, а также (в целях иллюстрации тех или иных практических функций коннективности) официальных стратегических документов некоторых акторов международных отношений.

Структура статьи подчиняется её цели: вначале исследуются истоки коннективности как аналитической категории и как феномена международных отношений, затем излагаются и интегрируются теоретические положения, раскрывающие особенности феномена коннективности, после чего объясняется, каким образом теоретизирование коннективности может способствовать более глубокому понимаю международных отношений. В заключении резюмируются основные выводы статьи и предлагаются направления для дальнейших исследований коннективности в сфере международных отношений.

Истоки коннективности в теории и практике международных отношений

Ещё до того, как в XXI в. коннективность в исследованиях международных отношений стала широко используемой категорией, в математике и информатике, а также социологии уже существовала давняя традиция операционализации данного понятия. Изучение коннективности, или связности, в математике восходит к ранним трудам по теории графов, раздела дискретной математики об отношениях между узлами и ребрами в сети [1]. В информатике связность приобрела известность с появлением теории сетей и алгоритмического анализа графов [40]. Возможность определять, связаны ли узлы в сети и существует ли путь между двумя узлами в графе, легла в основу проектирования эффективных систем связи, транспортных сетей и вычислительных моделей, а также повлияли на развитие архитектуры интернета, фреймворков кибербезопасности и систем искусственного интеллекта [42].

Постепенно, по мере развития в рамках социологии теории сетей, исследующей, как индивидуумы и социальные группы взаимодействуют друг с другом в структурированных системах, категория коннективности мигрировала и в эту область научного знания. Так появился сетевой анализ ― метод, теория и метафора для социологических исследований [27], ― который позволил установить, что сеть ― особый тип социальной структуры, который как порождает, так и ограничивает свободу взаимодействия агентов, узлов сети [18], ― способствует кластеризации и наделяет одни узлы большей коннективностью, чем другие [17]. Отсюда следует, что более связанные узлы обладают способностью получать за ограниченное время больший объём уникальной информации и ресурсов от других узлов [26].

Из социологии представления о сети и коннективности её узлов сети временем стали операционализироваться и в политических исследованиях. Своеобразной вехой на этом пути стала теория сетевого общества М. Кастельса, который, осмысляя возрастающее значение глобальных цифровых сетей, утверждал, что коннективность больше не ограничивается физической инфраструктурой, а становится определяющей чертой глобального управления, дипломатии и экономической власти [2]. В развитии тезисов М. Кастельса учёные стали анализировать, как акторы современных международных отношений (например, Европейский союз [8]) и структуры глобального управления (например, Азиатский банк развития [7]) работают с глобальными связями и пытаются использовать коннективность. Параллельно с этим стали появляться исторические работы, стремящиеся ретроспективно оценить коннективность человеческих групп и политических образований в прошлом, начиная с неолитических обществ [22] и Римской империи [37] и заканчивая европейской интеграцией [9] и трансатлантическими [29] связями в эпоху Холодной войны. Так коннективность в исследованиях международных отношений стала понятием, центральным для понимания глобальной взаимозависимости и региональной интеграции как в прошлом, так и настоящем.

Осмысление коннективности в теории международных отношений

Тем не менее учёные рассматривают коннективность с различных теоретических позиций. Реалисты утверждают, что государства участвуют в проектах по развитию коннективности с другими государствами не для взаимной выгоды, а для усиления своей относительной власти в международной системе и построения региональной гегемонии. Отсюда построение крупной державой связей с другими государствами расценивается как сознательная стратегия, нацеленная на их попадание в политическую и экономическую зависимость и обеспечение собственной безопасности [28; 41]. Вследствие этого государства воспринимают попытки третьих акторов увеличить связи с ними как угрозу, что усиливает дилемму безопасности и стратегическую конкуренцию между державами [30].

В отличие от реализма, сфокусированного на динамике власти и соперничества, сторонники либерализма, напротив, считают коннективность механизмом сотрудничества и получения акторами взаимных выгод от построения связей. Экономическая коннективность (через торговые соглашения, финансовые сети и инфраструктурные проекты) создает отношения взаимозависимости, которые препятствуют конфликтам, а государства, глубоко интегрированные в глобальные торговые сети, с меньшей вероятностью будут участвовать в войне, поскольку экономические потрясения нанесут ущерб всем вовлеченным сторонам [31]. Коннективность как механизм глобального управления также позволяет государствам координировать ответы на глобальные вызовы, такие как изменение климата, кибербезопасность и экономические кризисы [39]. Вместе с тем либералы признают, что коннективность делает государства зависимыми друг от друга в различной степени [24; 25], из-за чего одни государства могут злоупотреблять асимметричной взаимозависимостью и использовать её в качестве оружия и инструмента принуждения для достижения своих внешнеполитических целей [11].

Наконец, конструктивизм предлагает особую аналитическую оптику, в рамках которой коннективность рассматривается в качестве социально сконструированного феномена, т. е. убеждённости в существовании тесных связей между теми или иными социальными группами [43]. Коннективность, понимаемая таким образом, может ускорять формирование национальных и региональных идентичностей [33] и способствовать распространению норм и ценностей [12], социализация в которые, в свою очередь, обуславливает создание региональных и/или глобальных международных институтов [36]. При этом различные акторы международных отношений могут вкладывать различный смысл в коннективность, стремясь к её развитию в одних контекстах и к её нивелированию в других [35]. Кроме того, наблюдаемое в глобальных дискурсах управления пестование коннективности как признака стрессоустойчивой системы приводит к формированию бинарной оппозиции «связанных» (встроенных в глобальные сети связей) и «несвязанных» (стремящихся к изоляции) субъектов, которая, в свою очередь, способствует маргинализации последних и геополитическим расколам [21].

Однако, несмотря на разнообразие теоретических интерпретаций, коннективность остаётся недостаточно систематизированным концептом, что затрудняет её использование как аналитического инструмента в международных отношениях. Реалисты, либералы и конструктивисты дают разные объяснения её роли, но при этом не всегда проводят чёткие разграничения между коннективностью и такими родственными категориями, как глобализация, интеграция и взаимозависимость. По этой причине важно пояснить, чем коннективность отличается от этих явлений и какие функции она выполняет в международной системе.

Коннективность отличается от глобализации тем, что она управляемая, тогда как глобализация развивается естественным образом, расширяя взаимозависимость между государствами и экономиками через технологическое развитие, экономическую либерализацию и культурные обмены [16]. Акторы целенаправленно и стратегически используют коннективность, подписывая соответствующие соглашения и создавая инфраструктуру, чтобы управлять потоками капитала, ресурсов и информации [13]. Это делает её мощным инструментом политики, отличающимся от стихийного характера глобализации.

Коннективность также отличается от интеграции, поскольку она не требует гармонизации политик или глубоких институциональных изменений (как, например, в Европейском союзе). Она предоставляет гибкость и позволяет акторам взаимодействовать без необходимости подчиняться общим нормам и регламентам [14]. В свою очередь, взаимозависимость формируется как естественная реальность международных отношений, но коннективность является инструментом управления и регулирования отношений взаимозависимости [10], как это происходит, например, в кейсах Трансъевропейской транспортной сети (TEN-T) [32] и китайского «Цифрового Шёлкового пути»[4].

Таким образом, коннективность, оставаясь ключевым элементом международных взаимодействий, сочетает в себе как кооперативное, так и конкурентное начала. В этом контексте возникает фундаментальный вопрос, который будет рассмотрен далее: является ли коннективность предпосылкой геополитизации и фрагментации современных международных отношений, формируя условия для усиления политической и экономической конкуренции акторов, или, напротив, она становится следствием уже существующих геополитических реалий, адаптируясь к динамике глобального соперничества?

Коннективность как инструмент геополитического соперничества: стратегические интерпретации и теоретические последствия

Различные акторы международных отношений по-разному трактуют концепцию коннективности, адаптируя её к своим внешнеполитическим задачам. Для одних она выступает как средство экономического сотрудничества и развития инфраструктуры, для других — как стратегический инструмент, позволяющий формировать долгосрочные зависимости, укреплять влияние и контролировать потоки ресурсов, что в совокупности влияет на систему распределения власти в глобальном масштабе. Так, КНР рассматривает коннективность как краеугольный камень своей внешней политики. «Инициатива пояса и пути» выходит за рамки чисто экономического проекта и представляет собой сложную стратегическую программу, направленную на формирование долговременных зависимостей посредством масштабных инфраструктурных инвестиций [6]. Развитие транспортных и энергетических коридоров, а также внедрение цифровых платформ позволяют Пекину закреплять политическое влияние в различных регионах. При этом нередко возникает проблема долговой зависимости участников инициативы, что даёт Китаю возможность диктовать условия дальнейшего сотрудничества [5]. В данном случае коннективность становится активным инструментом геополитизации, позволяющим КНР преобразовывать экономические связи в своё геополитическое преимущество.

Европейский союз позиционирует коннективность как нормативный инструмент и реализует собственную стратегию через инициативу «Глобальный портал» [23]. Брюссель акцентирует внимание на прозрачных, устойчивых и экологически ориентированных инвестициях, стремясь транслировать свои технические, экономические и управленческие стандарты в инфраструктурные проекты по всему миру. Такая политика не только укрепляет влияние Европы в регионах, где действуют конкурирующие проекты, но и способствует распространению демократических ценностей и принципов открытой рыночной экономики [20]. Здесь коннективность выступает как средство геополитической нормализации, позволяющее ЕС конструировать альтернативное видение международного сотрудничества, где экономические связи основаны на общих ценностях.

США трактуют коннективность через призму обеспечения безопасности и стратегической стабильности, особенно в Индо-Тихоокеанском регионе. Проекты типа Blue Dot Network позволяют американским экспертам сертифицировать инфраструктурные инициативы, гарантируя соблюдение высоких стандартов прозрачности и защиты национальных интересов [34]. При этом значительное внимание уделяется развитию цифровых платформ и кибербезопасности, что служит противовесом китайской инициативе «Цифровой Шёлковый путь» [19]. Таким образом, для США коннективность становится не только экономическим инструментом, но и важным элементом оборонно-стратегического блока, превращаясь в реактивный механизм противодействия геополитической экспансии конкурентов.

Россия видит в коннективности мощный механизм региональной консолидации на постсоветском пространстве. Наряду с развитием Евразийского экономического союза как собственно интеграционного объединения, Москва инвестирует в развитие энергетической инфраструктуры, что обеспечивает долговременную зависимость стран-партнеров от российских энергоносителей [38]. Также значительное внимание уделяется развитию цифровых и транспортных сетей, позволяющих создать альтернативное информационное и логистическое пространство в Евразии [3]. В российском кейсе коннективность выступает как проактивный инструмент геополитической консолидации, позволяющий Москве ограничивать влияние западных институтов и создавать устойчивую сеть взаимозависимых связей в регионе.

Таким образом, в каждом из рассмотренных выше кейсов коннективность не просто служит фактором экономического развития ― она становится ключевым механизмом, через который акторы стремятся изменить своё положение в мировой политике. В совокупности эти примеры демонстрируют, что коннективность является как предпосылкой, так и следствием геополитических расколов в современных международных отношениях. С одной стороны, развитие инфраструктурных, цифровых и логистических сетей формирует новые условия для перераспределения влияния. С другой стороны, усиление конкуренции между мировыми державами стимулирует целенаправленное использование коннективности для достижения геополитических целей. Такой двойственный характер делает коннективность ключевым фактором глобальной политики и требует дальнейшего анализа.

Заключение

Концепция коннективности в научных исследованиях претерпела значительную эволюцию от технического и социального феномена до одного из ключевых факторов, определяющих облик современных международных отношений. Первоначальные модели коннективности, базирующиеся на математических и сетевых подходах, легли в основу понятийной парадигмы, используемой сегодня для анализа политических и экономических связей, а также взаимодействия акторов международных отношений в сфере инфраструктуры и безопасности.

С точки зрения теорий международных отношений коннективность трактуется как целенаправленная система взаимосвязей, отличающаяся от органичного процесса глобализации и глубокой институциональной интеграции. Реализм воспринимает коннективность как инструмент усиления влияния через стратегически рассчитанные меры, либерализм — как механизм кооперации и предотвращения конфликтов, а конструктивизм акцентирует её социально-нормативный и идентичностный аспект. Такой интегративный подход позволяет рассматривать коннективность и как характеристику системы международных отношений, и как инструмент внешнеполитических стратегий государств и их объединений. Китай посредством «Инициативы пояса и пути» использует инфраструктурные проекты для формирования долгосрочных зависимостей и расширения своей сферы влияния. ЕС, реализуя «Глобальный портал», продвигает нормативные стандарты и экологически ориентированный подход, способствуя укреплению региональных альянсов. США, ориентируясь на обеспечение безопасности, внедряют проекты, гарантирующие прозрачность и сдерживающие конкурентов. Россия через интеграционные структуры, энергетические и цифровые инфраструктурные проекты стремится консолидировать влияние на постсоветском пространстве.

Таким образом, коннективность играет амбивалентную роль: она не только закладывает материальные и нормативные основы для перераспределения власти в глобальном масштабе, но и служит реактивным инструментом в условиях нарастающей геополитической конкуренции. Следовательно, коннективность одновременно является предпосылкой и следствием процессов геополитизации, что делает её ключевым элементом современной системы международных отношений. Дальнейшие исследования, объясняющие влияние цифровой коннективности на международные отношения, роль международных организаций в регулировании глобальной коннективности и её развитие в контексте многополярного мира, позволят более точно очертить контуры современных трансформаций международных отношений.

Список литературы:

1. Barnes J. A., Harary F. Graph theory in network analysis // Social networks. – 1983. – Vol. 5. – No. 2. – P. 235–244.
2. Castells M. Toward a sociology of the network society // Contemporary sociology. – 2000. – Vol. 29. – No. 5. – P. 693–699.
3. Chen Q. Chinese and Russian transport corridors and the belt and road initiative: prospects of Sino-Russian cooperation // R-Economy. – 2020. – Vol. 6. – No. 2. – P. 100–110.
4. Cheney C. China’s Digital Silk Road: strategic technological competition and exporting political illiberalism // Council on Foreign Relations [Electronic resource]. – 2019. – Vol. 19. – URL: https://pacforum.org/wp-content/uploads/2019/08/issuesinsights_Vol19-WP8FINAL.pdf (accessed 31.05.2025).
5. Choudary S. P. China’s country-as-platform strategy for global influence [Electronic resource]. – 2020. – URL: https://www.brookings.edu/articles/chinas-country-as-platform-strategy-for-global-influence/#:~:text=This%20strategy%20extends%20across%20four,political%20systems%20in%20participating%20countries (accessed 31.05.2025).
6. Clarke M. The Belt and Road Initiative: China's new grand strategy? // Asia Policy. – 2017. – Vol. 24. – No. 1. – P. 71–79.
7. Creutz K. Multilateral Development Banks as Agents of Connectivity: the Asian Development Bank (ADB) and the Asian Infrastructure Investment Bank (AIIB) // East Asia. – 2023. – Vol. 40. – No. 3. – P. 335–356.
8. D’Ambrogio E. Prospects for EU-Asia connectivity: The ‘European way to connectivity’ // European Parliament [Electronic resource]. – 2021. – URL: https://www.europarl.europa.eu/RegData/etudes/BRIE/2021/690534/EPRS_BRI(2021)690534_EN.pdf (accessed 31.05.2025).
9. DeLong J. B., Eichengreen B. The Marshall Plan: History's most successful structural adjustment program. – Berkeley, CA: University of California Press, 1991. – 320 p.
10. Dorussen H., Gartzke E. A., Westerwinter O. Networked international politics: Complex interdependence and the diffusion of conflict and peace // Journal of peace research. – 2016. – Vol. 53. – No. 3. – P. 283–291.
11. Farrell H., Newman A. L. Weaponized interdependence: How global economic networks shape state coercion // International security. – 2019. – Vol. 44. – No. 1. – P. 42–79.
12. Finnemore M., Sikkink K. International norm dynamics and political change // International organization. – 1998. – Vol. 52. – No. 4. – P. 887–917.
13. Fünfgeld A. The dream of ASEAN connectivity: Imagining infrastructure in Southeast Asia // Pacific Affairs. – 2019. – Vol. 92. – No. 2. – P. 287–311.
14. Gaens B., Sinkkonen V., Vogt H. Connectivity and order: An analytical framework // East Asia. – 2023. – Vol. 40. – No. 3. – P. 209–228.
15. Galli M. Beyond frontiers: Ancient Rome and the Eurasian trade networks // Journal of Eurasian Studies. – 2017. – Vol. 8. – No. 1. – P. 3–9.
16. Godehardt N., Postel-Vinay K. Connectivity and geopolitics: Beware the “new wine in old bottles” approach. – SWP Comment. – 2020. – No. 35/2020 [Electronic resource]. – URL: https://www.swp-berlin.org/publications/products/comments/2020C35_Connectivity.pdf (accessed 31.05.2025).
17. Granovetter M. Economic action and social structure: The problem of embeddedness // American journal of sociology. – 1985. – Vol. 91. – No. 3. – P. 481–510.
18. Hafner-Burton E. M., Kahler M., Montgomery A. H. Network analysis for international relations // International organization. – 2009. – Vol. 63. – No. 3. – P. 559–592.
19. Heidbrink C., Becker C. Framing the Digital Silk Road's (de) securitisation // Journal of Current Chinese Affairs. – 2023. – Vol. 52. – No. 2. – P. 311–333.
20. Heldt E. C. Europe’s global gateway: A new instrument of geopolitics // Politics and Governance. – 2023. – Vol. 11. – No. 4. – P. 223–234.
21. Hesselberth P. Discourses on disconnectivity and the right to disconnect // New media & society. – 2018. – Vol. 20. – No. 5. – P. 1994–2010.
22. Ibáñez J. J. et al. Testing complex networks of interaction at the onset of the Near Eastern Neolithic using modelling of obsidian exchange // Journal of the Royal Society Interface. – 2015. – Vol. 12. – No. 107 [Electronic resource]. – URL: https://doi.org/10.1098/rsif.2015.0210 (accessed 31.05.2025).
23. Joint Communication to the European Parliament, the Council, the European Economic and Social Committee, the Committee of the Regions and the European Investment Bank The Global Gateway. JOIN/2021/30 final [Electronic resource]. – URL: https://eur-lex.europa.eu/legal-content/EN/TXT/?uri=CELEX%3A52021JC0030 (accessed 31.05.2025).
24. Keohane R. O., Nye Jr J. S. Power and interdependence // Survival. – 1973. – Vol. 15. – No. 4. – P. 158–165.
25. Keohane R. O., Nye Jr J. S. Power and interdependence revisited // International organization. – 1987. – Vol. 41. – No. 4. – P. 725–753.
26. Knoke D. Political networks: the structural perspective. – Cambridge University Press, 1990. – Vol. 4.
27. Knox H., Savage M., Harvey P. Social networks and the study of relations: networks as method, metaphor and form // Economy and society. – 2006. – Vol. 35. – No. 1. – P. 113–140.
28. Lobell S. E. Structural realism/offensive and defensive realism // Oxford research encyclopedia of international studies. – 2010.
29. Magid J. et al. The Marshall Plan // Advances in Historical Studies. – 2012. – Vol. 1. – No. 01. – P. 1–7.
30. Mearsheimer J. J. The tragedy of great power politics (Updated edition). – WW Norton & Company, 2003. – 592 p.
31. Moravcsik A. Liberal international relations theory: a scientific assessment. – In: Progress in International Relations Theory: Appraising the Field (ed. by Elman C., Elman M. F.). – Cambridge: MIT Press, 2003. – P. 159–204.
32. Öberg M., Nilsson K. L., Johansson C. M. Complementary governance for sustainable development in transport: The European TEN-T Core network corridors // Case Studies on Transport Policy. – 2018. – Vol. 6. – No. 4. – P. 674–682.
33. Onuf N. World of our making: Rules and rule in social theory and international relations. – Routledge, 2012. – 352 p.
34. Parulekar D. D. Decoding ‘sovereign strategic networks’ in the Indo-Pacific: Contesting China’s ‘ascendant-rise’. – In: China and the Indo-Pacific: Maneuvers and Manifestations (ed. by. Singh S., Marwah R.). – Singapore: Springer Nature Singapore, 2023. – P. 21–40.
35. Pieterse J. N. Connectivity and global studies. – Springer Nature, 2021. – 230 p.
36. Reus-Smit C. et al. Constructivism // Theories of international relations. – 2005. – Vol. 3. – P. 188–212.
37. Scheidel W. The shape of the Roman world: modelling imperial connectivity // Journal of Roman Archaeology. – 2014. – Vol. 27. – P. 7–32.
38. Silvan K., Kaczmarski M. Russia’s connectivity strategies in Eurasia: Politics over economy // Helsinki: Finnish Institute of International Affairs. (FIIA Briefing Paper. – No. 343).
39. Sterling-Folker J. All hail to the chief: Liberal IR theory in the new world order // International Studies Perspectives. – 2015. – Vol. 16. – No. 1. – P. 40–49.
40. Tarjan R. Depth-first search and linear graph algorithms // SIAM journal on computing. – 1972. – Vol. 1. – No. 2. – P. 146–160.
41. Waltz K. Man, the state, and war: A theoretical analysis. – Columbia University Press, 2018. – 288 p.
42. Watts D. J., Strogatz S. H. Collective dynamics of ‘small-world’ networks // Nature. – 1998. – Vol. 393. – No. 6684. – P. 440–442.
43. Wendt A. Social theory of international politics. – Cambridge University Press, 1999. – 433 p.