ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ Ф.К. САВИНЬИ В КОНТЕКСТЕ ГЕРМАНСКОЙ ИСТОРИОСОФИИ
ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX В.

Асламов Николай Евгеньевич

аспирант НИУ-ВШЭ, г. Москва

E-mail: ulfilla@mail.ru

На протяжении полутора столетий остро обсуждается вопрос о влиянии известных мыслителей конца XVIII — первой половины XIX вв. на Ф.К. Савиньи, основателя известной институции германского правоведения — исторической школы права.

В целом, в специальной литературе по данному вопросу сформировались три основных позиции: одни усматривали в концепции Савиньи рецепцию взглядов Шеллинга [6, S. 313-320], другие — авторов XVIII в. (прежде всего, Гердера) [7, S. 158; 8, S. 190, 196], третьи — Гегеля [9, S. 1-62; 13, S. 160]. Тем не менее, есть основания считать, что философия истории Савиньи не сводима ни к одному из перечисленных вариантов.

Его концепция была озвучена еще в ранних работах; достаточно эскизную, но всё же вполне четкую ее формулировку можно обнаружить еще в статье «Голоса за и против новых юридических кодексов», вышедшей в 1817 г. [10].

Подобно другим своим ранним концепциям, Савиньи конкретизирует свои мысли в полемике с юристом Тибо. В частности, Савиньи упрекает своего оппонента в предположении, будто история должна охватить вообще все народы на земле, и утверждает целесообразность выборочного подхода к всеобщей истории права [10, S. 4]. Однако, интереснее всего небольшое предварительное замечание Савиньи: по его мнению, Тибо открывает истории права «новую необычную перспективу» («eine neue auffallende Aussicht») [10, S. 4]. Этот эпитет чрезвычайно важен: если для Савиньи интерес к истории всех, а не отдельных народов представляет собой нечто новое и необычное, с философией истории Гердера, который как раз и отстаивал значимость всех народов на земле [2], он либо не был знаком, либо не считал ее значимой.

Важно отметить, что Савиньи интересуется не столько самими представлениями об истории права, сколько их методологическим основанием. Изучение права всех народов отрицается, во-первых, потому, что оно не может быть основано на источниках из-за их неполноты или отсутствия [10, S. 5—6], а во-вторых, потому, что «право чужих народов имеет для нас совсем не одинаковый интерес» [10, S. 7].

Нетрудно заметить, что первая из установок Савиньи (мы можем работать только с тем, о чем у нас имеется эмпирический материал), резко размежевывает его с проектом, предполагающим возможность спекулятивной дедукции исторического процесса, предложенным Фихте в «Основных чертах современной эпохи» [4, с. 360—617]. Поэтому соотнесение Е.А. Косминским историософии Фихте и исторической школы права [3, с. 292—295] имеет под собой меньше оснований, чем казалось советскому историографу.

С характерным представителем романтической историософии Шиллером Савиньи концептуально расходится по другому пункту: несмотря на то, что дописьменные времена не были зафиксированы, для Шиллера это совершенно не означает, что они не подлежат осмыслению историка, который в данном случае должен обращаться к филологическому инструментарию, поскольку «источник всякой истории есть традиция, а орган традиции есть язык» [12, S. 126]. Несмотря на то, что некоторые тезисы Савиньи можно интерпре­тировать в этом ключе (например, соотнесение права и языка, а также возможность выявления древних норм обычного права через изучение сохранившихся обычаев и традиций), лидер исторической школы в собственных исторических исследованиях (прежде всего, «Истории римского права в Средние века» [11]) не использует инструментарий филологической или этнологической реконструкции. 

Довольно слабо подход Савиньи согласуется и с историософией Шеллинга. Изложение последней представляет собой отдельную исследовательскую задачу, интересную не только в контексте данного исследования, поэтому стоит сделать некоторые предварительные замечания. Шеллинг никогда специально не занимался философией истории, поэтому ни в одном из текстов мы не можем найти ее четкого, дидактического изложения. В то же время, в более или менее развернутом виде она встречается во многих текстах, например, в «Системе трансцендентального идеализма», «Мировых эпохах» и, главным образом, в «Историко-критическом введении» [5, с. 160-374]. Поэтому внутренняя эволюция взглядов Шеллинга, которая неизбежно отражалась и на его историософии, создает дополнительную проблему.

В самом конце трактата «Размышления о сущности человеческой свободы и связанных с нею предметов» Шеллинг делает интересное замечание: «Если лишить философию диалектического принципа…, то ей действительно не останется ничего другого, как искать опору в истории и руководствоваться традицией…, видя в ней источник и руководящую нить. Тогда настанет время, когда и для философии начнут искать норму и основу в истории, подобно тому как некогда у нас пытались создать поэзию на основе изучения поэтических произведений всех народов. Мы питаем величайшее почтение к глубокомыслию исторических исследований… И тем не менее мы думаем, что истина нам ближе и что решение всех проблем, возникших в наше время, следует искать сначала у нас самих, на нашей собственной почве, прежде чем обращаться к столь отдаленным источникам» [5, с. 157-158]. В данном случае, историческое исследование для Шеллинга — это, по большому счету, вспомога­тельный конструкт, своего рода «костыли разума», не способного решить проблемы на материале настоящего, а потому обращающегося к прошлому. Историко-ретроспективному подходу Савиньи к проблемам современной ему юриспруденции это явно противоречит.

С последним связана другая методологическая установка Савиньи — историк должен обращаться только к тем проблемам, которые являются актуальными для Германии его времени. Хотя последнее обстоятельство уже отмечалось [8, S. 192], никто не пытался сравнивать этот тезис Савиньи с аналогичными утверждениями его современников: прежде всего, Шиллера, Фихте и Гегеля, хотя это вполне могло бы послужить доказательством идейной близости, а то и концептуальной зависимости лидера исторической школы права от других философов.

Следует сразу сказать, что в логике обоснования одного и того же подхода указанные мыслители существенно различаются. Речь Шиллера посвящена легитимации исторических исследований, т. е. ими в принципе можно не заниматься, но если уж обращаться к истории, то исключительно для решения современных проблем [12, S. 127], а не из антикварного интереса. Фихте необходимо четкое представление о современной эпохе и предшествующих ей, с одной стороны, чтобы понять, что ждет человечество в будущем, а с другой стороны, чтобы получить ориентиры для практической деятельности, нацеленной опять же на будущее не менее, чем на настоящее. По мнению Гегеля, мы вообще не сможем понять современность в отрыве от исторического процесса, ее обусловливающего, но главное: Германия в ее нынешнем состоянии представляет собой завершение истории, и далее ничего радикально нового произойти не может [1; с. 147—148], т. е. исторический горизонт исследователю жестко задан внутренней логикой самого исторического процесса.

С легитимационной логикой Шиллера Савиньи явно расходится: для него нет никаких альтернатив историческому познанию права. Фихтевский пафос деятельности у Савиньи заметен гораздо отчетливее, поскольку он предлагает, в первую очередь, программу решения практических проблем, связанных с необходимостью модернизации правовой системы в Германии, но вместе с тем, известный юрист вообще не заглядывает в будущее, и не думает о том, каким оно должно быть. Гегелевский тезис о необходимости рассматривать итог только в совокупности с путем близок историко-ретроспективному подходу Савиньи, но для него современное германское право нигде не выступает апогеем правовой истории [8, S. 192].

Кроме того, предпринимались попытки определить критерий, которым руководствовался Савиньи для определения важного и неважного для изучения германского права. По мнению К.-Э. Меке, немецкий юрист предлагал рассматривать только те европейские народы, которые в этническом и языковом отношении близки немецкому [8, S. 192]. Однако, собственные слова Савиньи обрисовывают несколько иную картину: «С моей точки зрения, истории права различных народов не следовало бы приписывать одинаковую значимость. Наиболее важной есть и остается история права, имеющего к нам непосредственное отношение, т.е. германского, римского и канонического права: исходя из этого необходимо понять, что германское право в научном смысле ни в коем случае не следует ограничивать тем, которое действует в самой Германии, но в большей степени охватывает все германские племена» [10, S. 7].

Из цитаты видно, что Mеке исказил слова Савиньи: сосредоточившись на второй части утверждения, он не заметил первой. В приведенной цитате речь идет не только о важности права германских народов, но и о римском, а также каноническом праве. Заметим также, что явная равнозначность этих трех областей права для германского теоретически не предполагает жесткой «романистской» концепции, которая неоднократно приписывалась Савиньи, как, впрочем, и «германистской».

Далее эта мысль приобретает дополнительные коннотации: «Право совершенно чужих народов имеет для нас совсем не одинаковый интерес, поскольку состояние этих народов в большей или меньшей степени родственно нашему, поэтому право всех христианских европейских народов негерманского корня, несмотря на свое чуждое происхождение, намного ближе нам, чем право восточных народов» [10, S. 7].

В этой небольшой фразе Савиньи вновь размежевывается с крупными историософскими концепциями своего времени.

Речь идет, во-первых, о Гердере, с которым Савиньи не связывает ни отношение к восточным народам, ни исторический горизонт, в котором происходит изложение всеобщей истории: напомню, что у Гердера это, в зависимости от трактовок, либо утопическое наступление эры всеобщей гуманности, либо христианское второе пришествие, а у Савиньи — современное состояние Германии.

Во-вторых, Савиньи не говорит о том, что имманентная логика самого исторического процесса делает какие-то народы историческими, а какие-то нет, как это будет у Гегеля; в данном случае историк сам определяет, какие народы важны для понимания германского права.

В целом, все расхождения, о которых шла речь выше, напоминают критику с позиций исторического позитивизма в адрес немецкого идеализма, но концепция Савиньи не является и позитивистской, поскольку исследуемый автор нигде не пишет о построении объективной исторической картины: наоборот, речь идет о том, что именно интерес исследователя придает мировой истории той или иной вид.

Тем не менее, историко-позитивистская методология форми­ровалась не без участия Савиньи, в первую очередь, благодаря его симпатии к эмпирическим исследованиям и источниковедческой критике правовых памятников Средневековья. С другой стороны, нельзя забывать и о связях Савиньи с позитивистски ориентированным Л. Ранке, который станет учителем целой плеяды немецких историков.

Суммируя всё вышесказанное, можно сделать вывод, что именно философия истории Савиньи оказывается исторической и логической смычкой между историософией немецкого идеализма и позитивистс­ким подходом к истории: от первой исследуемый автор заимствует интерес к «внутреннему устройству» всеобщей истории, второй будет инспирирован его источниковедческими исследованиями.

Список литературы:

1.        Гегель Г.В.Ф. Лекции по философии истории. Пер. с нем. А.М. Водена — СПб.: Наука, 2005. —477 с.

2.        Гердер И.Г. Идеи к философии истории человечества. Пер. с нем. А.В. Михайлова — М.: Наука, 1977. —705 с.

3.        Косминский Е.А. Историография средних веков. V в. — середина XIX в. Лекции. Под ред. С.Д. Сказкина, Е.В. Гутновой. А.Я. Левицкого. Ю.М. Сапрыкина — М.: Изд-во Московского университета, 1963. —431 С.

4.        Фихте И.Г. Основные черты современной эпохи // Соч. в 2-х т. Т. 2 — СПб.: Мифрил, 1993. —с. 360—617.

5.        Шеллинг Ф.В.Й. Сочинения в 2 т. Т. 2 – М.: Мысль, 1989. —636 с.

6.        Haferkamp G.W. Georg Friedrich Puchta und die «Begriffsjurisprudenz» — Frankfurt am Mein: Vittorio Klostermann GmbH, 2004. —XVIII, 534 S.

7.        Kunze M. Jherings Universalrechtsgeschichte. Zu einer unveröffentlichten Handschrift des Privatdozenten Dr. Rudolf Jhering // Rechtsgeschichte in den beiden deutschen Staaten (1988-1990). Beispiele, Parallelen, Positionen. Hrsg. von H. Mohnhaupt —Frankfurt am Mein: Vittorio Klostermann GmbH, 1991. —S. 150-162.

8.        Mecke Ch.-E. Begriff und System des Rechts bei Georg Friedrich Puchta — Göttingen: Vandenhoek & Ruprecht, 2009.- 975 S.

9.        Ross A. Theorie der Rechtsquellen. Ein Beitrag zur Theorie des positiven Rechts auf Grundlage dogmenhistorischer Untersuchungen — Leipzig-Wien, 1929. —472 S.

10.     Savigny F.K. Stimmen für und wider neue Gesetzbücher // Zeitschrift für geschichtliche Rechtswissenschaft. —1817. — Bd. 3. S. 1—52.

11.     Savigny F.K. Geschichte des Römischen Rechts in Mittelalter. Bd. 1 — Heidelberg: J.C.B. Mohr, 1834. —XX, 486 S.

12.     Schille  F. Was heißt und zu welchem Ende studiert man Universalgeschichte? // Der Teutsche Merkur. 1773—89. Bd. 4 — Weimar: Hoffman, 1789. —S. 105—135.

13.     Schönfeld  W. Puchta und Hegel // Rechtsidee und Staatsgedanke. Beiträge zur Rechtsphilosophie und zur politischen Ideengeschichte — Berlin: Junker & Dünnhaupt, 1930. —S. 1—62.