ТРАНСФОРМАЦИЯ КРИТЕРИЕВ ИСТИННОСТИ ЗНАНИЯ В СОВРЕМЕННОЙ НАУКЕ

Если попытаться построить иерархию критериев собственно научного знания, то в первую очередь это будут эпистемологические критерии: предметность, объективность, системность и воспроиз­водимость, доказательность, обоснованность, непротиворечивость и др. Е.А. Мамчур обращает внимание на то, что «…фигурирующие в научном познании методологические критерии изменяются вместе с изменением конкретной познавательной ситуации в науке, вместе со сменой пара­дигм» [6, с. 26]. Такая изменчивость ставит вопрос о целесообразности следования критериям научности как таковым: если они постоянно изменяются, они не могут восприниматься как устойчивые и универсальные. Однако это не означает, что критерии истинности и научности, даже трансформируясь, не сохраняют свою значимость и актуальность для науки.

Первоначальная интенция научного познания есть поиск истинного знания о мире. Классическое определение истины требует соответствия знания действительности, однако классическая научная рациональность, основанная на строгой дихотомии субъекта и объекта и убеждении в ценностной нейтральности научного исследования, в наше время часто подвергается сомнениям и критике. Подобное понимание истины проблематично, поскольку у познающего субъекта нет возможности проверить, насколько его представление о предмете исследования соответствует самому предмету. В связи с этим возникает концепция антиреализма, т. е. представление о том, что человеческое познание имеет дело с человеческими же мыслительными конструк­циями, а не с самой действительностью.

В современном обществе истина в целом воспринимается неод­нозначно, и происходит это по многим причинам: усложнение картины мира, дифференциация научного знания, сложность поиска и выбора адекватных критериев истинности и др. Еще Дж. Беркли, а позднее Э. Мах и Р. Авенариус, рассматривали истину как совпадение восприятий большинства, как результат соглашения, и из этой точки зрения возникла конвенциональная концепция истины, которая, в конечном итоге, сталкивается с уже упомянутой нами проблемой проверки соот­ветствия репрезентации предмету. Некоторые специалисты в области теории познания под истиной понимают знание, которое вписывается в ту или иную систему знаний, т. е. в качестве критерия выступает когерентность, согласованность. Однако та совокупность теоретических положений, с которой должно быть согласовано новое знание, чтобы считаться истинным, также должна пройти проверку на истинность, и способ этой проверки не вполне очевиден. Наконец, позиция прагматизма сводится к тому, что истина состоит в полезности знания, его эффективности, но и здесь есть проблема: эффективные технологии далеко не всегда основаны на истинном знании. Представляется верным утверждение философа Н. Решера, согласно которому три кон­цепции истины не отменяют, а дополняют друг друга. Но сегодня сама наука из поиска истинного знания о мире превращается в инструмент достижения конкретных практических целей – не зря Р. Фретчнер в одной из своих работ употребляет выражение «Wissenschaft als Dienstleistung» [9, с. 130] - «наука как сфера услуг».

В свете вышесказанного актуальным становится вопрос об изменяю­щихся критериях научности знания, действующих в современной науке. Продиктовано ли стремление к истинному знанию о мире исключительно бескорыстным исследовательским интересом, иными словами, является ли наука «знанием ради знания»? Безусловно, на этот вопрос мы не может ответить в полной мере утвердительно. Но, хотя наука в целом обуслов­лена потребностями практики, между ними существует ряд качественных различий. Для научного подхода характерно абстрагирование от конкретных объектов и практик, объект в науке, даже в эксперименте, предстает как предмет идеализированный, заданный теми характе­ристиками, которые релевантны исследованию. К тому же наука, в частности, естествознание, ищет всеобщее, а практика всегда имеет дело с конкретным, единичным. Однако, хотя мы и не можем обосновывать развитие науки исключительно потребностями практики, сам характер практической деятельности приводит к усложнению и развитию познава­тельных способностей человека, что, наконец, способствует возникно­вению первых научных знаний. Как отмечал Дж. Бернал: «Главный поток науки вытекает из практических технических приемов первобытного человека» [1, с. 20].

После завершения процесса становления науки в качестве соци­ального института и основной производительной силы обостряется противоречие между изначальным характером науки как универсальной формы познания и способом осуществления научной деятельности. Например, Дж. Бернал развивает концепцию «социальной полезности науки», которая постепенно приходит на смену прежним представ­лениям об идеале «чистой» науки. Наука проникает во все сферы жизни общества, и вместе с этим утрачивает возможность сохранить обособленность. Трансформируется этос классической науки, принципы которого были сформулированы Р. Мертоном, и многие современные исследователи считают эти принципы полностью дискредитированными. Изменения научного этоса, в свою очередь, наглядно отражают изменения в ценностных установках науки. В данной статье мы исходим из предположения о том, что корреспондентная концепция истины более не может выступать в качестве общепринятого критерия научности, поскольку невозможно со всей уверенностью утверждать, что научные теории некоторым образом могут быть соотнесены в объективной действительностью. Об этом свидетельствует и логическая проблема индукции, берущая свое начало от Д. Юма, и проблема теоретической нагруженности факта, и феномен «недодетерминации» теории эмпири­ческими данными, и тезис У. Куайна о том, что «концептуальная схема» языка определяет структуру онтологии, а сущее «как таковое», не выраженное на языке теории, немыслимо. Вместе с тем, сегодня наука уже все меньше претендует на постижение абсолютной, объективной истины, пусть даже в отдаленной перспективе. Чем больше знаний о мире мы имеем, чем более отдаляется «горизонт» познания, открываются все новые феномены и области действительности, которые еще предстоит исследовать. С другой стороны, относительность истинности любого знания одновременно является и источником новых знаний, побуждая ученых к дальнейшим изысканиям и подогревая исследовательский интерес.

Исследуя и выделяя критерии истинности научного знания, следует избегать как догматизма, так и релятивизма. Сторонники догматизма убеждены в существовании общезначимых критериев истинности, релятивисты же отрицают наличие таких критериев. Например, подчер­кивая недопустимость абсолютизации науки, П. Фейерабенд утверждает, что наука «обладает не большим авторитетом, чем любая другая форма жизни». Однако, принимая позицию методологического анархизма, мы сталкиваемся с проблемой объяснения особого статуса научного знания и самого института науки. Так, в работе «Лабораторная жизнь» Б. Латура и С. Вулгара авторы описывают свое погружение в контекст лаборатории молекулярной биологии, подобное попыткам культурного антрополога погрузиться в культуру иностранцев. Подробные и детализи­рованные описания жизни «аборигенов» лаборатории, сделанные Б. Латуром и С. Вулгаром, были направлены на доказательство того, что, во-первых, результаты лабораторных экспериментов создаются путем обсуждений и споров, и, во-вторых, что победителями в этих спорах являются не группы с лучшими доказательствами, а группы с наибольшей социальной силой [10, с. 207]. Действительно, с этой точки зрения такие понятия, как «истина», «доказательство», «факт», «реальность», на которых основаны критерии научности, являются лишь риторическими инструментами, используемыми для победы в дебатах.

Сторонники антиреализма полагают, что хорошая научная теория не обязательно должна быть истинной, т. е. описывать реально сущест­вующие объекты. Чтобы быть хорошей, теории достаточно соответ­ствовать эмпирическим данным. Б. ван Фраассен, разрабатывая свою концепцию конструктивного эмпиризма, разграничивал ненаблюдаемые и наблюдаемые объекты. Ключевым понятием его концепции является т.н. «эмпирически адекватная», т. е. «хорошая» теория, в которой истинно то, что она говорит о наблюдаемых феноменах. В свою очередь, утверждения о ненаблюдаемых феноменах проверены быть не могут, потому не принимаются во внимание при оценке эмпирической адек­ватности. Таким образом, научная теория становится не описанием реально существующих законов мира, а нашей наилучшей на данный момент догадкой относительно того, как работают эти законы, описывает же она лишь следствия этих законов, доступные нашему восприятию.

Антиреалисты обосновывают свою позицию с помощью т. н. дарвиновского аргумента: существует «естественный отбор» теорий, в ходе которого «выживают» наиболее эмпирически адекватные теории. Однако реалисты возражают, что, хотя этот аргумент объясняет, почему теории отбираются научным сообществом, он не объясняет, почему их предсказания относительно наблюдаемых феноменов являются успеш­ными, например, почему все происходит так, как будто отрицательно заряженные частицы существуют, если на самом деле может оказаться, что их нет? В связи с этим можно сказать, что уязвимый момент современного эмпиризма антиреалистического толка состоит в осново­полагающем для этой концепции утверждении о том, что если ненаблю­даемые объекты оставляют наблюдаемые «следы», то это не доказывает, что эти объекты существуют.

В свою очередь, критики сциентизма, относящие себя к пост­модернизму, пошли в своих теориях еще дальше и заменили понятие «парадигмы» понятием «нарратива», как бы указывая на то, что общие законы, теории и выводы науки на самом деле являются своего рода «историями». Следствием этих трансформаций научной рациональности становится инструментализм, рассматривающий научные теории как инструменты, необходимые человеку для ориентации в окружающем мире. Популярность этой концепции обусловлена сложностями с трак­товкой понятия истины и объяснением логики развития научного знания. В свою очередь, инструментализм также не может предоставить рационального обоснования процессу замены одних теорий другими, в результате чего в современных его версиях больше внимания уде­ляется оценке теорий на основании их «эмпирической адекватности», что представлено, в первую очередь, в работах Б. ван Фраассена и Л. Лаудана.

Противники антиреализма говорят, что ранее философия науки учитывала реальную практику научной деятельности, теперь же имеют место обратные тенденции, в результате чего и возникает антиреализм, конструктивизм и другие концепции социальной эпистемологии, интер­претирующие науку, фактически находясь вне ее. Однако в качестве возражения данной точке зрения можно обратиться к деятельности Б. Латура, который проводил свои социологические исследования, находясь в лаборатории и непосредственно взаимодействуя с учеными. Следует также отметить, что большинство сторонников конструктивизма и антиреализма в философии науки придерживаются именно такой модели исследования. Таким образом, для философского осмысления науки представляет особый интерес вопрос о том, по выражению одного из современных исследователей, «что пошло не так в постпозитивистский период, и что в результате привело умных и благонамеренных людей к серьезным сомнениям в объективности науки» [11, с. 178‑179].

Как пишет А.С. Кравец, «Через практику наука и соединяется с предметным миром, причем формы этого соединения отнюдь не обяза­тельно должны носить социально полезный или утилитарный характер» [3, с. 103]. Мы не можем противопоставлять истину и полезность науки, т. е. ее практическое применение. Обе этих составляющих в науке взаимосвязаны: польза и объективность, объяснение мира, выяснение его законов и создание новых технологических артефактов. Соответственно, нет сомнений в том, что прагматическая интерпретация истины вполне уместна в контекстах обоснования знаний, решения на их основе практических проблем. Но трудно представить, каким образом были бы возможны практические результаты научных исследований в виде технических изобретений без предшествующих им теоретических разработок. Таким образом, даже учитывая господствующий сегодня акцент на практической полезности, интерес к фундаментальной науке не должен угаснуть.

Но нельзя игнорировать то, что объективная реальность, к иссле­дованию которой стремится фундаментальная наука, сейчас выступает не столько целью, сколько средством подтверждения или опровержения различных концепций, а процесс подтверждения или опровержения осуществляется путем соотнесения положений теории с эмпирически фиксируемыми данными. Таким образом, в качестве одного из основных критериев научности в данный момент можно, соглашаясь Б. ван Фраассеном и другими представителями антиреализма и инстру­ментализма, предложить «эмпирическую адекватность». Если в случае корреспондентной концепции теория соотносится с объективной действительностью, о возможности «выхода» к которой нам сложно даже судить, то во втором случае теория соотносится с эпмирически зафиксированными фактами, т. е. с опытом самого исследователя, из которого не может быть в полной мере элиминирован субъективный компонент.

Список литературы:

1. Бернал Дж. Наука в истории общества / Дж. Бернал. - Москва: Издательство иностранной литературы, 1956. - 736 с.
2. Гребенщикова Е.Г. Этос постакадемической науки и трансформация нравственных императивов производства знания / Е.Г. Гребенщикова // «Интеграция образования», №1, 2012. - с. 33-38.
3. Кравец А.С. Идеалы и идолы науки / А.С. Кравец. - Воронеж: Изд-во Воронежского университета, 1993. - 218 с.
4. Куайн У.В. О. Вещи и их место в теориях / Пер. А.Л. Никифорова // Аналитическая философия: Становление и развитие (антология). - Москва, 1998. - с. 322 - 342.
5. Лаудан Л. Наука и ценности. — В кн.: Современная философия науки: знание, рациональность, ценности в трудах мыслителей Запада. Хрестоматия. - Москва, Логос. - 1996. - 2-е изд. – 400 с.
6. Мамчур Е.А. Релятивизм в трактовке научного знания и критерии научной рациональности // Философия науки. Вып. 5: Философия науки в поисках новых путей – Москва: ИФ РАН, 1999, с. 10‑29.
7. Мертон Р. Наука и социальный порядок. 2000 / Р. Мертон // Вопросы социальной теории, Выпуск 1, Т. 1., 2007. – С. 191‑207.
8. Федотова В.Г. Соотношение академической и постакадемической науки как социальная проблема / В.Г. Федотова; Рос. акад. наук, Ин-т философии. – Москва: ИФРАН, 2015. – 204 с.
9. Fretschner R. Zwischen Autonomie und Heteronomie: Wissenschaft als Dienstleistung. Bochum, 2006. - 356 p.
10. Latour B., Woolgar S. Laboratory Life: The Social Construction of Scientific Facts. - Princeton: Princeton University Press, 1986. - 296 p.
11. Rosenberg A. Philosophy of Science. A contemporary introduction. Second Edition. - New York: Routledge, 2005. – 213 p.