«БЛАГОРОДНЫЕ»  И  ИХ  СИСТЕМА  ВОЗЗРЕНИЙ  В  ФОРМИРОВАНИИ  НАЦИОНАЛЬНЫХ  ИДЕНТИЧНОСТЕЙ  ЗАПАДНОЙ  ЕВРОПЫ  В  СРЕДНЕВЕКОВЬЕ  И  НОВОЕ  ВРЕМЯ:  ПОСТАНОВКА  ПРОБЛЕМЫ

Ищенко  Дмитрий  Владимирович

аспирант  кафедры  истории  Национального  Университета  «Киево-Могилянская  академия»,  г.  Киев

E-mail:  dmytro.ishchenko@googlemail.com

THE  “NOBLE  ESTATE”  IN  WESTERN  EUROPE  AND  ITS  SYSTEM  OF  BELIEFS  IN  MEDIEVAL  AND  EARLY  MODERN  EVOLUTION  OF  NATIONAL  IDENTITIES:  THE  PRESENTATION  OF  THE  PROBLEM

Ishchenko  Dmytro

Postgraduate,  History  Department,  the  National  University  of  “Kyiv-Mohyla  Academy”,  Kyiv

АННОТАЦИЯ

Статья  посвящена  коллективным  генеалогиям,  идеологиям  и  утопиям,  создаваемым  западноевропейской  знатью  на  протяжении  Средневековья  и  Нового  времени.  Указанные  проявления  элитарного  мировидения  предлагается  рассмотреть  как  один  из  первостепенных  элементов  в  эволюции  многих  национальных  идентичностей  нынешней  Европы. 

ABSTRACT

The  article  reviews  сollective  genealogies,  ideologies,  and  utopias  produced  by  Medieval  and  Early  Modern  nobility  of  Western  Europe.  These  manifistations  of  the  “noble”  outlook  are  addressed  as  one  of  the  key  elements  in  the  evolution  of  many  national  identities  presently  prevailing  on  the  continent.

Ключевые  слова:  национальные  идентичности;  дискуссия  о  национализме;  элиты;  сословие  «благородных»;  мифы  об  общем  происхождении;  идеологии;  утопии

Key  words:  national  identities;  the  discourse  on  nationalisms;  elites;  the  “noble”  estate;  the  myths  of  descent;  ideologies;  utopias 

Утверждение  о  значимости  национальных  идентичностей  в  сегодняшнем  мире  едва  ли  нуждается  в  какой-либо  защите.  К  тому  же,  основные  аргументы  в  пользу  этого  тезиса  были  уже  неоднократно  озвучены  в  рамках  той  дискуссии,  которая  на  протяжении  более  полувека  разворачивается  на  стыке  нескольких  гуманитарных  наук.  В  ее  фокусе  —  проблематика  наций  и  национализмов,  явлений,  чьи  характер  и  истоки  очерчиваются  при  помощи  ряда  подчас  крайне  несходных  гипотез.

Сама  многоплановость  упомянутой  полемики  указывает  на  неоспоримо  сложный  характер  разбираемых  ею  феноменов.  Изучение  их  эволюции,  по  нашему  мнению,  было  бы  уместно  причислить  к  списку  главнейших  заданий  современного  историка,  а  естественным  приоритетом  для  исследований,  предпринятых  в  этом  направлении,  представляется  анализ  тех  проявлений  культурной  и  политической  жизни  общества,  которые  определяют  обозначенный  эволюционный  процесс.

Безусловно,  перечень  факторов,  повлиявших  в  том  или  ином  случае  на  существующие  взгляды  о  сущности  наций  или  о  национальной  принадлежности,  окажется  невообразимо  длинным.  В  данной  статье  мы  предлагаем  обратиться  к  одному  из  них,  набросав,  однако,  лишь  заведомо  неполную  и  беглую  картину  той  проблемы,  которая  отображает  взаимосвязь  «национального»,  «политического»  и  «сословного»  измерений  общественной  жизни  в  исторической  перспективе. 

Речь  идет  о  системе  ценностей,  выстраиваемой  в  пределах  социального  пласта  «благородных»  начиная  с  ранних  этапов  в  истории  тех  или  иных  сообществ.  Ниже  мы  попытаемся  обрисовать  ряд  контекстов,  в  рамках  которых,  на  наш  взгляд,  было  бы  желательно  обсудить  причастность  мировоззрений,  конструируемых  элитарными  группами  прошлого,  к  формированию  все  еще  функционирующих  коллективных  (и,  прежде  всего,  национальных)  идентичностей.  История  общественно-политической  жизни  Западной  Европы  в  Средние  века  и  раннее  Новое  время  представляется  одним  из  случаев,  удобных  для  рассмотрения  обозначенной  проблемы. 

Вне  всякого  сомнения,  даже  для  ее  поверхностного  осмотра  потребуется  неизбежно  разностороннее  библиографическое  подспорье.  Круг  авторов,  интересующих  нас  в  первую  очередь,  составляют  представители  тех  академических  школ  в  изучении  национализма,  которыми  отстаивается  идея  об  образовании  западноевропейских  наций  задолго  до  Французской  революции  и  последовавшей  за  ней  эпохи.  В  этой  связи  необходимо  упомянуть  концепции  британского  социолога  Энтони  Смита,  его  испанского  коллеги  Хосепа  Льоберы,  американского  политолога  Джона  Армстронга,  а  также  историков  из  Великобритании  Адриана  Хейстингса  и  Сюзен  Рейнолдс.  Вместе  с  тем,  ввиду  избранных  нами  хронологических  и  географических  рамок,  нельзя  проигнорировать  и  труды  известных  медиевистов  —  Марка  Блока,  Жака  Ле  Гоффа,  Доминика  Бартелеми,  Бернара  Гене,  Йохана  Хейзинги,  а  также  таких  знатоков  средневековой  культуры  и  мифологии,  как,  к  примеру,  Арон  Гуревич,  Елеазар  Мелетинский,  Ян  де  Фрис  и  Мирча  Элиаде.  В  не  меньшей  степени  важны  исследования  в  сфере  идей  и  ментальностей,  порожденных  Средневековьем  и  отдельными  фазисами  Нового  времени.  Среди  них  хотелось  бы  отметить  книги  ряда  историков,  занимающихся,  среди  прочего,  также  историей  самой  историографии,  в  частности,  Артура  Фергюссона  (Великобритания),  Хью  МакДуггала  (Канада)  и  Джорджа  Хапперта  (США).  Немаловажную  роль  следует  признать  и  за  размышлениями  ряда  европейских  исследователей  о  соотношении  идеологии,  утопии  и  мифа.  Одним  из  лучших  примеров  в  этом  отношении,  вероятно,  остаются  оценки  немецко-британского  социолога  Карла  Мангейма,  равно  как  и  взгляды  итальянского  историка  Альберто  Петруччани,  одного  из  современных  ученых,  продолжающих  изыскания  в  указанной  области. 

К  сожалению,  формат  статьи  принуждает  нас  ограничиться  этим  коротким  отчетом  о  библиографии,  необходимой  для  предложенного  анализа,  а  именно  для  изучения  тех  мыслительных  построений,  которые  поспособствовали  догматизации  понятий  о  национальном  единстве,  пусть  и  не  так,  как  хотелось  бы  их  творцам,  в  нашем  случае  —  представителям  социального  пласта  «благородных». 

Попробуем  пояснить  это  положение.

Согласно  Энтони  Смиту,  «современные  нации»  произрастают  на  основе  более  давних  этнических  коллективов  вследствие  политизации  последних,  а  одна  из  главных  ролей  в  этом  процессе  принадлежит  «культурным»  атрибутам  —  мифам  об  общем  происхождении,  совместным  историческим  воспоминаниям,  этнической  солидарности  и  элементам  «общей»  культуры  [12,  с.  53—54;  13,  с.  59;  14,  с.  30—31;  37,  с.  13—14,  с.  22—32]. 

Особое  внимание  указанным  факторам  уделяет  и  Джон  Армстронг.  По  его  мнению,  мирочувствование,  присущее  какому  бы  то  ни  было  национальному  объединению,  зиждется  на  идеях,  воспламененных  посредством  «мифомотора»  —  легитимационного  комплекса  мифологических  структур,  которым  и  определяется  генезис  идентичностей,  сопутствующий  развитию  политического  организма  «нации»  [18,  с.  7—9]. 

При  этом  упомянутый  автор  делает  крайне  важное,  на  наш  взгляд,  замечание.  Так,  по  его  словам,  мифотворческий  механизм  фактически  всегда  функционировал  под  неусыпным  контролем  «элит»  или  же,  как  в  некоторых  случаях,  «контрэлит»,  направляющих  таким  образом  процесс  «постепенного  образования  наций  в  предмодерную  эпоху»  [18,  с.  6—7,  с.  129—130]. 

Созвучные  утверждения  высказывались  Адрианом  Хейстингсом,  Хосепом  Льоберой  и  Сюзен  Рейнолдс,  считающими  именно  «средневековый  миллениум»  тем  периодом,  когда  появилось  национальное  самосознание  западноевропейских  сообществ,  подпитываемое  мифами  о  «национальной»  генеалогии,  представлениями  об  общей  исторической  судьбе,  отождествлением  с  политическими  образованиями  (королевствами  или  герцогствами),  а  также  их  восприятием  в  качестве  биологически  спаянных  коллективов  [35,  с.  54—56;  31,  с.  3—4;  26,  с.  3,  с.  11,  с.  25]. 

В  этом  месте  целесообразно  перейти  к  вопросу  о  создателях  перечисленных  идей  и  представлений.  Ими,  как  логично  отметил  Джон  Армстронг,  были  социальные  группы,  выступающие  в  качестве  элитарной  прослойки  общества,  или  же  их  оппоненты,  жаждавшие  удовлетворения  своих  политических  амбиций. 

Проблема  элит,  возможно,  является  не  менее  дискутируемой,  чем  комплекс  вопросов,  касающихся  характера  наций  и  национализмов.  Еще  в  1899  году  американский  социолог  Торстейн  Веблен  в  одном  из  своих  известнейших  трактатов  заявил  о  неизбежности  появления  такого  института,  как  «праздный  класс»,  чье  влияние  на  общественную  жизнь  становится  заметным  уже  «на  более  поздней  стадии  существования  варварской  культуры».  Именно  в  этот  промежуток  социальной  эволюции,  по  мнению  поименованного  автора,  воинская  знать  и  духовенство  освобождались  от  производственной  деятельности,  считающейся  в  дальнейшем  «непочетной»,  а  проистекающее  из  этого  разделение  функций  определяло  социальное  и  экономическое  развитие  общества  вплоть  до  последних  стадий  его  жизни  [39,  с.  1—21]. 

Фридрих  Ницше  в  «Генеалогии  морали»  и  Освальд  Шпенглер  в  «Закате  Европы»  отводили  двум  названным  «прасословиям»  не  менее  величественную  роль,  видя  в  них  как  слагателей  языка  и  речи,  так  и  учредителей  тех  понятий,  которые,  утеряв  первоначальные  значения,  доминировали  в  дальнейшем  мировоззрении  стареющего  общества  [34,  с.  13—16;  16,  с.  158—159].

Более  того,  истинная  история,  по  Шпенглеру,  начинается  именно  с  возникновения  знати  и  духовенства,  а  противостояние  между  ними  (также  как  и  борьба  между  крупной  аристократией  и  мелким  дворянством  или  между  королями  и  их  вассалами)  определяет  «основную  форму»  ранней  эпохи  в  эволюции  культуры  задолго  до  ее  превращения  в  цивилизацию.  Такое  положение,  как  утверждал  далее  немецкий  философ,  меняется  лишь  с  рождением  буржуазии,  «третьего  сословия»,  модифицирующего  «весь  стиль  истории»  [16,  с.  98].

Из  первых  двух  прасословий  именно  за  рыцарско-аристократической  знатью  Шпенглер  (подобно  Ницше)  признает  тот  творческий  дар,  которым  задается  «такт  и  темп»  всего  дальнейшего  бытия  культуры-цивилизации.  Согласно  такому  видению,  «сила  традиции»,  основанная  на  иницируемом  знатью  духовном  импульсе,  чувствуется  и  в  поздние  эпохи,  когда  правящие  круги  состоят  из  представителей  других  социальных  групп  или  «людей  из  народа».  Последующая  утрата  этого  чувства,  уже  под  конец  фактически  неосознаваемого,  а  также  вытеснение  знати  из  жизни  и  памяти  общества  свидетельствует,  по  мнению  Шпенглера,  о  том,  что  история  данной  (локальной)  цивилизации  подходит  к  своему  завершению  [16,  с.  353—354]. 

Это  лишь  одна  из  многих  характеристик  той  роли,  которая  принадлежала  сословию  «благородных»  в  разных  сообществах.  Для  задекларированного  нами  задания  наиболее  интересным  ее  элементом  представляется  утверждение  о  жизнеспособности  ценностных  систем,  создаваемых  ранней  знатью.  Их  полновесное  изучение,  разумеется,  потребует  детального  осмотра  историографии,  касающейся  знати  в  ее  роли  «элиты».  Поскольку  у  нас  нет  возможности  произвести  его  в  данной  статье,  сошлемся  на  некоторых  современных  авторов,  освещавших  историографическую  сторону  вышеотмеченной  проблемы  в  западноевропейском  контексте.  Здесь,  среди  прочего,  уместно  назвать  французских  историков  Филиппа  Депро  [23]  и  Жана  Дюма  [4],  рассматривающих  работы,  посвященные  «элитам»  в  Средние  века  (Депро)  и  Новое  время  (Дюма).  Нам  бы  хотелось  коснуться  и  чрезвычайно  увлекательного  дискурса  о  благородстве,  непрекращающегося  с  уже  упомянутых  времен  появления  знати.  Однако,  отложим  его  рассмотрение  до  другого  случая. 

В  настоящем  же  направим  внимание  на  вопрос  о  роли  «благородного»  сословия  как  творца  трех  крайне  весомых  феноменов,  а  именно  идеологий,  утопий  и  мифов  об  общем  происхождении. 

Выше  мы  уже  отметили  то  значение,  которое  придается  коллективным  генеалогиям  и  другим  отображениям  прошлого  приверженцами  некоторых  теорий  о  национализме.  Изучение  исторических  мифов  указанного  характера,  по  нашему  мнению,  нельзя  отделить  от  анализа  общественно-политической  ситуации,  служившей  фоном  для  их  сочинения.  Следуя  этой  логике,  мы  и  подходим  к  проблеме  идеологических  и  утопических  представлений,  в  первую  очередь  тех,  которые  функционировали  в  западноевропейских  обществах  на  протяжении  Средневековья  и  Нового  времени,  доставшись  затем  в  наследство  современности.

Согласно  формулировкам  уже  упомянутого  выше  Карла  Мангейма,  «утопичным  является  то  сознание,  которое  не  находится  в  соответствии  с  окружающим  его  ‘бытием’».  В  отличие  от  идеологии,  «утопичная  ориентация»  стремится  «взорвать»  или  сменить  существующий  порядок  вещей.  «Идеологическое»  же  сознание,  во  многих  случаях  также  трансцендентное  бытию,  направлено,  по  Мангейму,  на  сохранение  этого  порядка.  Таким  образом,  система  понятий  его  представителей  окажется  неизбежно  идеологической,  а  воззрения  недовольных  —  утопичными  [8,  с.  113—115;  33,  с.  173—175].  При  этом  Мангейм  признает,  что  им  предложен  «идеальный  тип»  распределения  двух  видов  мышления,  в  то  время  как  «…утопии  поднимающихся  слоев  часто  пронизаны  элементами  идеологии»  [8,  с.  121—122;  33,  с.  183].  Именно  эти  мыслительные  конструкции  смешанного  типа,  как  мы  попытаемся  показать  далее,  и  нужно  поставить  во  главу  угла  при  исследовании  мировоззрения  разбираемого  нами  сословия.

Впрочем,  сначала  следует  упомянуть  о  еще  одном  аспекте  утопичности,  а  именно  о  соотношении  утопий  с  мифами  о  прошлом.  Этот  вопрос  (включая  освещение  его  библиографии)  поднимается  в  работах  ряда  авторов,  к  примеру,  Альберто  Петручанни  или  канадского  культуролога  и  литературоведа  Нортропа  Фрая  [11,  с.  98—99].  Согласно  их  видению,  утопия  (являющаяся  поиском  новой  модели  поведения)  противостоит  мифу  (как  рассказу  о  происхождении).  Последний  же  выступает  в  этом  антагонизме  в  качестве  теории,  «соединяющей  факты  социальной  истории  в  единое  целое»  (Фрай)  с  целью  объяснить  и  дать  критическую  оценку  настоящему  (Петруччани)  [11,  с.  123;  25,  с.  323].

Это  описание  напоминает  характеристики,  сформулированные  ведущими  антропологами  ХХ  века  —  исследователями  мифологии  Брониславом  Малиновским  и  Мирчей  Элиаде.  Так  первый  предлагал  рассматривать  миф  (и  прежде  всего  миф  о  происхождении  мира)  как  «прагматический  устав»,  определяющий  жизнь  первобытного  общества  и  его  членов  [7,  с.  99—100,  с.  109—123].  В  работах  второго  миф,  в  особенности  космогония,  квалифицируется  как  «общественный  ориентир»,  основанный  на  стремлении  первобытного  человека  к  установлению  сакральной  связи  со  священным  временем  мирового  начала.  Такая  метафизическая  направленность,  однако,  не  мешает  применению  этого  мифа-ориентира  для  регулирования  практически  всех  проявлений  деятельности  человека  (сексуальных  и  брачных  отношений,  принятия  пищи,  передачи  знаний,  распределения  труда,  проведения  культовых  ритуалов  и  т.  д.)  [16,  с.  15—18,  с.  28—31].

Указанные  «уставные»  и  ритуальные  функции  мифа  обусловливают  его  дальнейшую  легитимационную  роль.  Как  подчеркивал  Элиаде,  космогонии  всех  культур  имеют,  в  конечном  счете,  одну  общую  особенность,  а  именно  перенесение  космогонической  сакральности  на  генеалогии  элит  [16,  с.  31—33].  Действительно,  мифологические  истории,  повествующие  в  разных  традициях  о  происхождении  мира  и  человека,  описывают  появление  знати  как  предшествовавшее  сотворению  неблагородных  масс  [38,  с.  85—86;  30,  с.  201—203].

Таким  образом,  по  классификации  Мангейма,  миф  о  происхождении  принадлежит  скорее  к  идеологическим  построениям,  нежели  к  утопическим.  Однако,  в  этой  связи  следовало  бы  упомянуть  и  о  той  «особенности  ощущения  времени»,  в  которой  Михаил  Бахтин  усматривал  «историческую  инверсию»,  характерную  для  разных  эпох  развития  человечества.  Ее  сущность,  по  словам  философа,  «сводится  к  тому,  что  мифологическое  и  художественное  мышление  локализует  в  прошлом  такие  категории,  как  цель,  идеал,  справедливость,  совершенство,  гармоническое  состояние  человека,  общества  и  т.  п.».  Отсюда  мифы  о  рае,  Золотом  или  героическом  веке,  древней  правде  и  их  более  поздние  эквиваленты,  изображающие,  по  Бахтину,  «как  уже  бывшее  в  прошлом  то,  что  на  самом  деле  может  быть  или  должно  быть  осуществлено  только  в  будущем»  [2,  с.  297]. 

Принимая  во  внимание  все  вышеизложенное,  вернемся  к  совокупности  вопросов  о  мировоззрении  «благородного»  сословия  в  Западной  Европе  в  период  от  истоков  западноевропейской  цивилизации  до  Французской  революции.

Зачатки  обращенного  в  прошлое  генеалогического  мифотворчества  виднеются  в  элитарной  среде  «воинства»  еще  в  героической  эпике  Раннего  Средневековья.  Согласно  Елеазару  Мелетинскому,  творцы  героики  в  этот  период  адаптируют  более  ранние  генеалогические  сказы  к  политическим  обстоятельствам  их  собственного  времени  [9,  с.  62—63].  Марк  Блок  в  этой  связи  отмечает  два  основных  направления  героической  поэзии  у  раннесредневековых  германцев  —  восхваление  вождей,  живших  во  времена  поэта,  и  повествования  о  мифических  героях  «седой  древности»  [20,  с.  100].  В  таком  подходе  нетрудно  разглядеть  основу  для  идеи  о  священном  характере  королевской  власти,  связывавшей  биологические  корни  ее  носителей  с  богами  германского  пантеона.  По  мнению  Элиаде,  эти  языческие  представления  оставались  крайне  весомыми  и  после  христианизации  западноевропейских  обществ  [17,  с.  87].  Пиетет  к  власти  короля  характерен  также  для  более  позднего  романского  эпоса.  Так,  в  «Песне  о  Роланде»  воспевается  преданность  королю,  сопутствующая  любви  к  «сладкой  Франции».  Как  подчеркивает  Елеазар  Мелетинский,  и  в  этом  случае,  и  в  тогдашней  эпике  Испании  венценосцу  отведена  роль  гаранта  «национального»  единства  [9,  с.  68—69].

Именно  в  этой  идеологической  конструкции,  как  нам  кажется,  закладывалась  основа  для  последующих  коллективных  идентичностей.  В  отмеченном  контексте  уместно  обратиться  к  работам  Сюзен  Рейнолдс,  британской  исследовательницы  Средневековья  и  участницы  вышеупомянутой  дискуссии  о  началах  национализма.  Среди  прочего,  на  первый  исторический  план  она  выдвигает  генеалогии  правящих  династий,  автоматически  распространяемые  в  средневековой  политии  на  всех  подданных  суверена.  По  мнению  Рейнолдс  это  распространение  создавало  неизбежные  предпосылки  для  восприятия  «народов»  (“gentes”  —  лат.)  или  «наций»  (“nationes”  —  лат.),  привязанных  к  тем  или  иным  политическим  образованиям,  как  коллективов,  объединенных  общим  происхождением  [36,  с.  259;  35,  с.  56—57]. 

Как  подчеркивалось  выше,  основы  коллективных  генеалогий  были  заложены  героическим  эпосом.  Однако  обратимся  к  вопросу  о  том,  кто  являлся  производителем  и  потребителем  эпических  творений.  Мирча  Элиаде  и  нидерландский  исследователь  мифологии  Ян  де  Фрис  придерживались  вполне  однозначной  точки  зрения.  Согласно  их  оценкам,  эпопея  возникла  как  исключительно  аристократический  жанр,  а  его  произведения  адресовались  пласту  «благородных»  и  были  подогнаны  под  требования  воинственных  идеалов,  принятых  в  этой  среде  [16,  с.  194—195;  24,  с.  166].

Впрочем,  аристократизм  героики  не  представляется  чем-то  противостоящим  формированию  идентичностей  в  рамках  политических  организмов  западноевропейского  Средневековья.  К  примеру,  швейцарский  германист  Андреас  Хойслер  особо  подчеркивал  отождествление  исторического  фона  эпопеи  с  политическими  реалиями,  приведшими  впоследствии  к  созданию  Священной  римской  империи  [14,  с.  360—361].  Указанная  политизация  германских  од  своему  воображаемому  прошлому  напоминает,  по  мнению  Хойслера,  ранний  французский  эпос,  с  самого  начала  отличавшийся  демонстративной  патриотичностью  и  противопоставивший  франкское  сообщество  всем  другим  народам  [14,  с.  351,  с.  353].  Подобные  оценки  высказывал  и  Елеазар  Мелетинский,  отметив  «политический  и  конфессиональный  патриотизм»,  присущий  французской  и  испанской  героике  [9,  с.  68].

Элитарный  характер  воинской  эпики,  династические  генеалогии  и  идея  про  священный  характер  королевской  власти  были  в  дальнейшем  унаследованы  культурой,  созидаемой  средневековым  рыцарством.  Воспрянув  на  почве  комплекса  христианских  мотивов,  адаптированных  к  языку  и  мировоззрению  «варварского»  воинства,  на  сохранившемся  творческом  достоянии  последнего,  а  также  на  вариациях  героических  историй  греко-римской  античности,  эта  культура  создала  мощную  традицию  коллективной  генеалогии,  функционирующей  одновременно  в  качестве  идеологии  и  утопии. 

Речь  идет  о  так  называемом  Троянском  мифе,  выводившем  родословную  народов  Европы  от  тех  защитников  древней  Трои,  которым  удалось  спастись  после  ее  взятия  ахейцами.  Наиболее  показательной  его  чертой,  на  наш  взгляд,  является  тот  факт,  что  указанная  генеалогическая  конструкция  с  одинаковой  помпезностью  использовалась  как  династиями  властителей,  так  и  всем  сословием  «благородного  воинства»  [3,  с.  394—395;  1,  с.  11].

Генеалогическая  Трояниана  породила  ряд  дочерних  концепций,  ставших  не  менее  или  даже  более  знаменитыми,  нежели  изначальная  мифологема.  Одним  из  ярчайших  примеров  такого  приумножения  является  Артурианский  цикл,  повествующий  о  деяниях  Артура,  короля  из  троянской  династии  бриттов,  а  также  о  подвигах  его  рыцарей,  великодушных  воителей  того  же  троянского  корня.  Как  Троянский  миф,  так  и  Артурианская  традиция  представляются  на  первый  взгляд  непоправимо  идеологическими  творениями  —  ими  пользуются  элиты  и  институции  власти  для  укрепления  своего  высокого  положения. 

Однако,  здесь  возникает  заметная  сложность.  Марк  Блок  описал  ее  в  «Феодальном  обществе»,  сославшись  на  значительные  различия  между  членами  «благородной»  прослойки,  приведшие  к  все  более  укрепляющейся  иерархии  внутри  сословия  [21,  с.  54].  В  такой  ситуации  чаяния  значительной  части  рыцарства,  не  принадлежащего  к  могущественной  аристократии,  должны  были  бы  выразиться  в  утопической  идее.  Ею,  как  заметил  Жак  Ле  Гофф,  стал  образ  Круглого  стола  из  Артурианского  цикла.  По  мнению  Ле  Гоффа,  Круглый  стол  —  это  «всемирная  мечта  о  равноправии»,  которая,  несмотря  на  непреклонную  иерархичность  Средневековья,  проявила  себя  в  попытках  создать  такой  кодекс  поведения,  которым  обеспечивалось  бы  равенство  внутри  «воинского»  сословия.  Артуру,  сохраняющему  всю  сакраментальность  королевского  сана,  при  этом  отведена  роль  не  правителя-самодержца,  а,  скорее,  гаранта  и  символа  идеальной  системы  взаимоотношений  внутри  рыцарского  мира  [6,  с.  26—27]. 

Несомненно  важным  фактом  в  данном  контексте  является  существенная  метаморфоза,  произошедшая  с  сословием  «воителей»  в  период  Высокого  Средневековья.  Оно,  пусть  и  не  в  полном  составе,  превратилось  в  вполне  «грамотный»  пласт.  Причем,  первостепенными  грамотеями  и  литераторами  от  рыцарства  выступают  представители  его  низшей,  служилой  категории.  К  ней  принадлежали  такие  знаменитые  поэты-арртурианцы,  как  Хартман  фон  Ауэ,  Кретьен  де  Труа  и  Вольфрам  фон  Эшенбах  [28,  с.  158;  22,  с.  v—vi;  19,  с.  37—38;  27,  с.  420—421].  Многие  прославленные  трубадуры  также  происходили  из  среды  служилого  рыцарства,  а  иногда  и  из  крестьянства  или  челяди  [5,  с.  12,  с.  18,  с.  20].  Все  они,  слагая  тексты  на  основе  Троянского  мифа,  Артурианы  или  французского  цикла  о  Карле  Великом  и  его  паладинах  (также  имеющих  троянские  корни),  приобщаются  к  конструированию  сословной  генеалогии,  идеологической  (поскольку  ее  создатели  являлись  членами  элитарной  группы)  и  утопической  (основанной  на  стремлении  сломить  установившуюся  иерархию  внутри  сообщества  «благородных»). 

Однако,  есть  еще  один  аспект  средневекового  сочинительства  знати,  интересующий  нас  в  контексте  более  поздних  коллективных  идентичностей.  Речь  идет  о  внесословном  распространении  тех  представлений  о  прошлом,  общем  происхождении  и  идеальном  обществе,  которые  конструировались  «благородными»  авторами.  В  этом  отношении  хотелось  бы  выделить  два  важных  обстоятельства,  присущих,  главным  образом,  Позднему  Средневековью.  Речь  идет,  во-первых,  о  множественных  связях  и  контактах  между  рыцарством  и  духовенством,  результатом  которых  оказалась  популяризация  Артурианы  и  других  идеологическо-утопических  творений  «воинской»  культуры  в  среде  клириков.  Во-вторых,  имеется  в  виду  проникновение  тех  же  культурных  элементов  в  урбанистическую  среду  Западной  Европы.

По  словам  Марка  Блока  и  другого  знатока  феодальной  рыцарственности,  британского  историка  Мориса  Кина,  активный  диалог  между  «теми,  кто  воюет»  и  «теми,  кто  молится»  существовал  всегда.  Приуменьшение  его  роли  не  может  быть  оправдано  хотя  бы  по  причине  происхождения  многих  клириков  из  рыцарских  семей.  К  тому  же,  согласно  Блоку,  именно  духовенство,  прежде  всего  монастырское,  обеспечивало  риторов  рыцарской  мифологии  необходимым  историческим  материалом  [20,  с.  95;  29,  с.  31—32].

В  городах  триумфальная  поступь  Артурианского  культа  с  его  рыцарскими  идеалами,  троянской  генеалогией  и  мечтаниями  о  равенстве  стала  ощутимой  на  протяжении  XIII  и  XIV  веков.  Жак  Ле  Гофф  и  его  коллега  по  историческому  цеху  Мишель  Пастуро  демонстрируют  это  данными  о  той  популярности,  которой  среди  горожан  пользовались  имена  героев  Артурианы,  а  также  ссылками  на  проявления  всеобщей  «артуромании»  среди  буржуазии  в  Западной  и  Юго-Западной  Европе  XV  столетия  [6,  с.  30—31].  Отдельного  рассмотрения  заслуживает  значение  Британско-Артурианского  цикла  в  Англии,  где  ему  досталась  роль  символа  английской  идентичности,  неограниченного  сословными  рамками  [32,  с.  13—17].

Результатом  указанной  «моды»  на  артурианство  представляется  не  только  ознакомление  низших  слоев  общества  с  мифологией  элит,  но  и  возможное  самоотождествление  непривилегированных  подданных  с  заложенными  в  произведения  «благородной»  культуры  генеалогическими  концепциями. 

Осознанное  принятие  неэлитарными  группами  тех  мифов  о  прошлом,  которые  (являясь  то  идеологиями,  то  утопиями)  формулировались  в  пределах  сословия  «воителей»,  нередко  по  заказу  суверенов  и  при  помощи  клира,  с  нашей  точки  зрения,  заложило  фундамент  для  куда  как  более  «националистических»  идеологем,  характерных  для  Западной  Европы  в  Новое  время.  Тогда  мировидение  знати  уступило  главенствующее  место  программам  общественной  интеграции,  внедряемым  государством  и,  по  мнению  многих,  буржуазией.  Тем  не  менее,  на  национализмах  современности  воззрения  «благородных»,  все  же,  оставили  отпечаток,  положив  начало  первым  дискурсам  о  прошлом  в  тех  западноевропейских  сообществах,  которые  фигурирую  сегодня  в  качестве  «современных  наций»,  неизменно  гордясь  своими  национальными  историями.

Выше  мы  начертали  только  один  из  множества  возможных  эскизов  для  исследований  влияния  сословной  культуры,  в  частности  генеалогической  мифологии,  идеологий  и  утопических  идей,  на  коллективные  идентичности,  актуальные  в  наши  дни.  Мы  также  уверены,  что  представленный  здесь  подход  был  бы  весьма  уместен  и  в  других  контекстах,  например  в  восточноевропейском.  Надеемся,  что  в  ближайшее  время  нам  удастся  провести  ряд  изысканий  в  этом  направлении. 

Список  литературы: 

1. Бартелеми  Д.  Рыцарство:  От  древней  Германии  до  Франции  XII  в.  —  СПб.:  Евразия,  2012.  —  584  с. 
2. Бахтин  М.  Формы  времени  и  хронотопа  в  романе.  Очерки  по  исторической  поетике  //  Бахтин  М.  Вопросы  литературы  и  эстетики.  Исследования  разных  лет.  —  М.:  «Худож.  лит»,  1975.  —  504  с.  —  С.  234—407
3. Гене  Б.  История  и  историческая  культура  средневекового  Запада.  —  М.:  Языки  славянской  культуры,  2002.  —  496  с.
4. Дюма  Ж.  Об  изучении  элит  в  современной  историографии  //  Французский  ежегодник.  —  2001  [Электронный  ресурс]  —  Режим  доступа.  —  URL:  http://annuaire-fr.narod.ru/statji/Duma-2001.html  (дата  обращения  15.05.2013).
5. Жизнеописания  трубадуров  [под  ред.  Е.М.  Мелетинского].  —  М.:  Наука,  1993.  —  737  с.
6. Ле  Гофф  Ж.  Герои  и  чудеса  Средних  веков.  —  М.:  Текст,  2011.  —  220  с.
7. Малиновский  Б.  Магия,  наука  и  религия.  —  М.:  «Рефл-бук»,  1998.  —  304  с.
8. Мангейм  К.  Идеология  и  утопия  //  Утопия  и  утопическое  мышление:  антология  зарубежн.  лит.  [под  ред.  В.А.  Чаликовой].  —  М.:  Прогресс,  1991.  —  405  с.  —  С.  113—169.
9. Мелетинский  Е.  От  мифа  к  литературе.  —  М.:  Российский  государственный  гуманитарный  университет,  2001.  —  169  с.
10. Петруччани  А.  Вымысел  и  поучение  //  Утопия  и  утопическое  мышление:  антология  зарубежн.  лит.  [под  ред.  В.А.  Чаликовой].  —  М.:  Прогресс,  1991.  —  405  с.  —  С.  98—112.
11. Сміт  Е.  Культурні  основи  націй.  Ієрархія,  заповіт  і  республіка.  —  К.:  Темпора,  2009.  —  312  с. 
12. Сміт  Е.  Націоналізм:  Теорія,  ідеологія,  історія.  —  К.:  "К.І.С.",  2004.  —  170  с.
13. Сміт  Е.  Національна  ідентичність.  —  К.:  Основи,  1994.  —  224  с. 
14. Хойслер  А.  История  и  миф  в  германских  героических  сказаниях  //  Хойслер  А.  Германский  героический  эпос  и  сказание  о  Нибелунгах.  —  М.:  Изд-во  иностранной  литературы,  1960.  —  С.  345—379.
15. Шпенглер  О.  Закат  Европы.  Очерки  морфологии  мировой  истории.  В  2-х  томах.  Том  второй:  всемирно-исторические  перспективы.  —  М.:  Мысль,  1998.  —  606  с.
16. Элиаде  М.  Аспекты  мифа.  —  М.:  Инвест-ППП,  1994.  —  240  с.
17. Элиаде  М.  История  веры  и  религиозных  идей.  В  3-х  томах.  Том  третий:  от  Магомета  до  Реформации.  —  М.:  Критерион,  2002.  —  352  с.
18. Armstrong  J.A.  Nations  before  Nationalism.  —  University  of  North  Carolina  Press,  2011.  —  448  p.
19. Arthurian  Writers:  A  Biographical  Encyclopedia  [ed.  by  Laura  C.  Lambdin,  Robert  T.  Lambdin].  —  ABC-CLIO,  2008.  —  401  p.
20. Bloch  M.  Feudal  Society.  In  2  vol.  Volume  I.  The  Growth  of  Ties  of  Dependence.  —  London:  Routledge,  Ttaylor  &  Francis,  2004.  —  278,  xl  p. 
21. Bloch  M.  Feudal  Society.  In  2  vol.  Volume  II.  Social  classes  and  political  organization.  —  London:  Routledge,  Ttaylor  &  Francis,  2005.  —  231  p.
22. Comfort  W.W.  Introduction  to  Arthurian  Romances  by  Chrеtien  de  Troyes  //  Chrеtien  de  Troyes.  Arthurian  Romances  [Translated  with  an  introduction  by  W.W.  Comfort].  —  London:  Dent,  1958.  —  xvi,  377  p.  —  P.  v—xvi.
23. Depreux  P.  L’historiographie  des  élites  politiques  //  Textes  de  travail  rédigés  dans  le  cadre  de  la  recherche  sur  «Les  Élites  dans  le  haut  Moyen  Âge  VIe-XIIe  siècle»,  (Marne-la-Vallée  et  Paris  1),  27  et  28  novembre  2003  [Электронный  ресурс]  –  Режим  доступа.  —  URL:  http://lamop.univ-paris1.fr/IMG/pdf/depreux.pdf  (дата  обращения  15.05.2013).
24. De  Vries  J.  Heroic  song  and  heroic  legend.  —  Ayer  Publishing,  1978.  —  278  p. 
25. Frye  N.  Varieties  of  Literary  Utopias  //  Daedalus.  —  Vol.  94,  №  2,  Utopia  (Spring,  1965).  —  pp.  323—347.
26. Hastings  A.  The  Construction  of  Nationhood.  Ethnicity,  Religion  and  Nationalism.  —  Cambridge:  Cambridge  University  Press,  2004.  —  235  p.
27. Heine  A.  Nachwort  //  Wolfram  von  Eschenbach.  Parzival.  —  Phaidon  Vlg.,  1989.  —  439  p.  —  P.  419—437.
28. Jones  M.H.  Nobles  and  Nobility  in  Hartmann  von  Aue  //  Nobles  and  Nobility  in  Medieval  Europe:  Concepts,  Origins,  Transformations  [ed.  by  Anne  J.  Duggan].  —  The  Boydell  Press,  2000.  —  286  p.  —  P.  157—182.
29. Keen  M.  Chivalry.  —  New  Haven:  Yale  University  Press,  1984.  —  303  p. 
30. Leeming  D.A.  Oxford  Companion  to  World  Mythology.  —  Oxford:  Oxford  University  Press,  2005.  —  469  p.
31. Llobera  J.R.  The  God  of  Modernity:  The  Development  of  Nationalism  in  Western  Europe.  —  Oxford:  Berg,  1996.  —  229  p.
32. MacDougall  H.A.  Racial  Myth  in  English  History.  —  Hanover:  University  Press  of  New  England,  1982.  —  146  p.
33. Mannheim  K.  Ideology  and  Utopia:  an  introduction  to  the  sociology  of  knowledge.  —  NY,  London:  Harcourt,  Brace,  Routlage  &  Kegan  Paul,  1954.  —  xxxi,  318  p.  —  Режим  доступа.  —  URL:  http://www.archive.org/stream/ideologyutopiain00mann#page/172/mode/2up  (дата  обращения  16.05.2013).
34. Nietzsche  F.  On  the  Genealogy  of  Morality.  —  Cambidge  University  Press,  2007.  —  195  p.  —  Режим  доступа.  —  URL:  http://archive.org/stream/OnTheGenealogyOfMorality1887/Nietzsche_Genealogy_Morality#page/n51/mode/2up  (дата  обращения  16.05.2013).
35. Reynolds  S.  The  Idea  of  the  nation  as  a  political  community  //  Power  and  the  Nation  in  European  History  [ed.  by  Len  Scales,  Oliver  Zimmer].  —  Cambridge:  Cambridge  University  Press,  2005.  —  402  p.  —  P.  54—66.
36. Reynolds  S.  Kingdoms  and  Communities  in  Western  Europe,  900—1300.  —  Oxford:  Oxford  University  Press,  1997.  —  387  p.
37. Smith  A.  The  Ethnic  Origins  of  Nations.  —  Oxford:  Blackwell,  1988.  —  312  p. 
38. Stookey  L.L.  Thematic  Guide  to  World  Mythology.  —  Greenwood  Publishing  Group,  2004.  —  244  p.
39. Veblen  T.  The  Theory  of  the  Leisure  Class:  an  economic  study  of  institutions.  —  NY,  London:  Macmillan,  1912.  —  viii,  404  p.  —  Режим  доступа.  —  URL:  http://www.archive.org/stream/theoryofleisurec00vebliala#page/viii/mode/2up  (дата  обращения  15.05.2013).