СИМВОЛИЧЕСКОЕ  В  ВОСПРИЯТИИ  ДАННОСТИ

Воронина  Наталья  Николаевна

канд.  филос.  наук,  доцент 
Нижегородского  государственного  университета  им.  Н.И.  Лобачевского, 
РФ,  г.  Нижний  Новгород

E-mail:  ostin-1975@mail.ru

THE  SYMBOLIC  IN  THE  PERCEPTION  OF  GIVENNESS

Natalya  Voronina

candidate  of  Philosophical  Sciences,  Associate  Professor, 
Lobachevsky  State  University  of  Nizhniy  Novgorod, 
Russia,  Nizhniy  Novgorod

АННОТАЦИЯ

Статья  посвящена  рассмотрению  значений  природы  символа  в  гносеологических  и  онтологических  интерпретациях  восприятия  непосредственно  данного.  Рассматриваются  некоторые  сильные  и  слабые  стороны  разных  акцентов  в  понимании  данной  проблемы.  Предлагается  понимание  природы  символа,  с  одной  стороны,  как  выражения  в  нем  непосредственно  данного,  а,  с  другой  стороны,  как  присутствия  многоуровневой  неизвестности.  То  есть  восприятие  непосредственно  данного  предлагается  понимать  через  интерпретации  природы  символа.

ABSTRACT

  The  article  is  devoted  to  the  consideration  of  symbol  nature  in  the  epistemological  and  ontological  interpretations  of  direct  givenness  perception.  Some  of  strengths  and  weaknesses  of  the  different  emphases  in  the  understanding  of  this  problem  are  considered.  It  is  proposed  to  understand  nature  of  the  symbol,  on  the  one  hand,  as  an  expression  of  direct  givenness  and,  on  the  other  hand,  as  the  presence  of  multi-level  uncertainty.  That  is  the  perception  of  direct  givenness  is  offered  to  understand  directly  through  the  interpretation  of  the  symbol  nature. 

Ключевые  слова:  символ;  непосредственно  данное;  культура;  природа;  бессознательное;  интерпретация.

Keywords:  symbol;  direct  givenness;  culture;  nature;  unconscious;  interpretation. 

Те  варианты  интерпретаций,  посредством  которых  воспринимается  в  познании  данное,  представляют  собой  своеобразное  «основание»  на  котором  замыкаются  попытки  понимания.  Но  всякая  интерпретация  обладает  некой  направленностью,  а  потому  точнее  будет  сказать,  что  основа  понимания  данного  —  это  интерпретации  в  их  направленности.  Но  направленность  интерпретаций  —  это,  скорее,  отражение  культуры,  нежели  данного,  во  всяком  случае,  направленность  интерпретаций  —  это  нечто  очень  опосредованное  культурой,  а  потому  присутствие  данного  здесь  как  минимум  сильно  искажено,  а  как  максимум  вообще  замещено  некими  представлениями  культуры.  Например,  из  взглядов  Э.  Кассирера  следует,  что  именно  символические  формы  культуры  задают  направленность  интерпретации.  И  с  этим,  с  одной  стороны,  можно  согласиться,  а,  с  другой  стороны,  тут  возникает  вопрос  о  том,  какова  природа  символа  в  гносеологическом  и  онтологическом  смыслах  отношения  к  данному. 

Здесь,  по-видимому,  нужно  несколько  уточнить  понятие  «данного»,  которое  по  существу  можно  определить  как  феномен.  Только  феномен,  в  свою  очередь,  требуется  разделить  на  «феномен  воспринятый»  и  «феномен  осознанный»  (осознанное  в  феномене),  то  есть  феномен  может  быть  воспринят  на  до-познавательном  и  познавательном  уровне.  Потому  что,  если  задаться  вопросом  о  том,  что  познается,  то  не  может  идти  речи  о  непосредственном  познании  феноменальной  данности,  так  как  представляется  совершенно  невозможным  отбросить  все  многообразие  культурных  интенций.  (Попытки  феноменологической  редукции  в  этом  направлении,  при  всей  их  значимости  для  других  вещей,  нельзя  назвать  состоятельными  по  главной  задаче,  так  как  они  просто  сводятся  к  переносу  той  же  проблемы  на  другой  уровень.)  То  есть,  можно  говорить  о  том,  что  феноменальная  данность  предстает  интерпретирующему  познанию  в  виде  до-познавательной,  многоуровневой  латентной  интерпретации.  Иными  словами,  в  акте  познания  происходит  интерпретация  более  непосредственного  или  более  опосредованного  уровня  интерпретации.  И  понятно,  что  задача  познания  —  стремиться  к  непосредственному  более,  чем  к  опосредованному  уровню  интерпретации.

Однако  возникает  проблема  с  критерием  определения  непосредственности  или  опосредования,  так  как  всегда,  по  большому  счету,  неизвестно,  насколько  может  быть  непосредственен  сам  таковой  критерий,  чтобы  относительно  него  адекватно  определять  уровень  непосредственности.  Казалось  бы,  природное  и  культурное  достаточно  очевидны,  чтобы  можно  было  говорить  об  определении  непосредственности.  С  одной  стороны,  это  так,  однако  само  это  разделение  «природного»  и  «культурного»  зависит  от  определенной  культуры.  Например,  в  религиозных  культурах  древних  народов  потусторонние  существа  —  это  неотъемлемая  часть  природы,  природного,  тогда  как  для  атеистических  культур  потусторонние  существа  —  это  часть  культуры.  А  для  философии  науки  это  спорный  вопрос  о  том,  в  какой  степени,  например,  теология  является  наукой  о  природе,  а  в  какой  —  наукой  о  культуре.  И  ответить  на  этот  вопрос,  заданный  в  философском  смысле,  не  просто,  так  как,  попытавшись  ответить  на  него,  просто  придем  к  «вечному  вопросу»  философии  об  отношении  бытия  и  познания. 

По-видимому,  говоря  о  критерии  непосредственности,  нужно  попытаться  уйти  от  тупикового  вопроса  о  сущностной  непосредственности,  к  попыткам  определения  функциональной  непосредственности,  где  просто  «более  непосредственным»  считать  то,  что  представляется  на  данный  момент  познания  более  непосредственным.  И,  если  исходить  из  функциональной  непосредственности,  то  символ,  символически-интуитивное  постижение  данного  призвано  улавливать  то,  что  представляется  познающему  сознанию  основной  интенцией  бытия  по  тому  или  иному  вопросу.  То  есть  в  символе  предполагается  содержание  интуитивной  догадки  о  непосредственной  данности,  которую  предполагается  расшифровывать  в  интерпретациях  пытающихся  углубить  осознание  непосредственного  данного.  Таким  образом,  в  символе  объединяются  пред-основания  и  пред-задачи,  то  есть  общая  направленность  познания.  Соответственно,  хотя  сам  символ  является  формой  интерпретации  данного,  он  в  тоже  время  является  латентным  основанием  и  целью  познания,  потому  что  предполагает  не  только  некое  осознанное  содержание,  но  и  стоящую  за  осознанием  интуитивное  постижение-догадку.  Ведь  мысли  приходят  в  голову  к  человеку  из  области  бессознательного,  а  символическое  выступает,  по-видимому,  в  качестве  своеобразной  «двери»  между  сознанием  человека  и  его  бессознательным.  Если  ничего  из  сознания,  кроме  общей  направленности  интерпретации,  не  может  фигурировать  в  качестве  оснований  познания  непосредственно  данного,  то  требуется  обратиться  к  природе  этой  направленности,  которая  имеет  бессознательную  природу,  укорененную  либо  в  культурных,  либо  в  природных  слоях  бессознательного.  А  для  обозначения  общей  направленности  интерпретирующего  познания,  которая  выходит  за  рамки  осознанного,  ничто  так  не  подходит  как  символическое,  которое  предполагает  в  себе  нечто  большее,  чем  осознанное  в  какой-то  определенный  момент.  То  есть,  чтобы  углублять  представление  о  латентных  основаниях  или  целях  познания,  необходимо  обратиться  к  интерпретации  символа  в  этих  направлениях,  то  есть  можно  говорить  о  внутри-символических  интерпретациях,  отделяя  их  от  символических  интерпретаций  непосредственно  данного.  И  вот  это-то  отделение  представляет  некую  особую  проблему,  потому  что  все  то,  что  тут  говорилось  о  символических  интерпретациях  непосредственно  данного,  может  быть  также  отнесено  и  к  внутри-символическим  интерпретациям  символа,  который  может  тоже  пониматься  как  проявление  непосредственно  данного  в  сознании.  По-видимому,  внутри-символические  интерпретации  символа  должны  как-то  вращаться  в  кругу  интерпретируемого  символа,  представляя  собой  другой  «герменевтический  круг»,  отличный  от  «герменевтического  круга»  в  познании  непосредственной  данности.  Эти  круги  предлагается  отличать  по  предмету  интерпретации,  где,  в  одном  случае,  предметом  интерпретации  является  символ,  а  в  другом  случае,  непосредственно  данное. 

При  этом  следует  обратить  внимание  на  то,  что  отмечают  другие  исследователи,  обращающиеся  к  проблематике  символического  в  познании:  «Символизм  создает  хаос  в  мироощущении  множественностью  своих  интерпретаций  данности,  а  человек  по  природе  как-то  стремится  упорядочить  свой  мир»,  —  отмечает  А.Н.  Ткачев  [1,  с.  223].  И  далее,  там  речь  идет  о  том,  что  такое  упорядочивающее  отношение  к  символу  предлагается  в  акмеизме:  «Где  предлагается  упорядочивать  неподдающуюся  упорядочению  данность  высшим  напряжением  своих  чувств  и  желаний.  […]  Эклектический,  разорванный,  непонятный  мир  упорядочивается  действием,  порывом  движения  человека,  которое  непосредственно  исходит  из  его  природы»  [1,  с.  223].  А  ведь  акмеизм  —  это  одна  из  форм  символического,  где  символу  придается  направленность  напряженного  жизненного  порыва  человека.  То  есть  можно  говорить  о  формальных  символах  (или  более  формальных  символах)  и  о  символах,  в  которых  выражается  напряженная  жизненная  энергия  человека.  И,  разумеется,  что  интуиция  проявляется  более  в  символах,  производных  от  воли,  чем  в  формальных.  Хотя  это  может  быть  и  спорным,  потому  что  речь  идет  о  непосредственной  данности,  которая  еще  не  воспринята  нами  в  осознанных  интерпретациях.  Поэтому  неизвестно,  где  больше  проявляется  непосредственно  данное:  в  волевом  или  формальном  подходе.  Многое  зависит  от  того,  насколько  в  волевом  или  формальном  восприятии  присутствуют  культурные  влияния,  потому  что  культурные  влияния  более  склонны  искажать  восприятие  непосредственно  данного,  чем  проявлять  его.  При  этом  культуру  нельзя  полностью  отнести  к  антиподам  непосредственной  данности  бытия,  так  как  нельзя  и  человека  полностью  выделить  из  бытия.  Ведь  человек  со  своими  культурами  и  символами  тоже  выражение  непосредственной  данности  бытия.  Хотя  вроде  бы  есть  культуры  более  естественные,  более  непосредственные  (например,  древние  и  первобытные  культуры),  и  есть  культуры  более  опосредованные  деятельностью  человека  (например,  современные  культуры  с  развитой  наукой).  При  этом  характерно,  что  древние  символы  мифов  содержат  волевое  содержание,  как  отмечает  известный  религиовед  М.  Элиаде:  «миф  всегда  имеет  отношение  к  «созданию»,  он  рассказывает,  как  что-то  явилось  в  мир»  [2,  с.  24],  в  то  время  как  создание,  творчество  —  это  более  проявление  волевого,  чем  формального.  И  это  далее  уточняет  М.  Элиаде,  говоря,  что  «речь  идет  не  о  «внешнем»,  «абстрактном»  познании,  но  о  познании,  которое  «переживается»  ритуально»  [2,  с.  24].  Только  ведь  и  в  опосредованном,  в  самом  процессе  опосредования  культурой,  участвуют  интуиции  относящиеся  не  только  к  культурному,  но  и  к  природному.  То  есть,  даже  когда  идет  речь  о,  казалось  бы,  явно  опосредованном  культурой  явлении,  остается  неизвестным,  насколько  латентно-природное  участвовало  в  этом  опосредовании.  Например,  первобытные  мировоззрения  предполагают  участие  в  культурных  действиях  человека  природных  сил,  через  которые  действуют  и  потусторонние  силы.  И  религиозные  мировоззрения  возводят  значения  действий  человеческой  культуры  к  тем  или  иным  формам  потустороннего  бытия.  Аналогичный  взгляд  присутствует  и  в  религиозной  философии,  например,  у  Гегеля,  и  в  следующем  из  взглядов  Гегеля  онтологизме. 

Таким  образом,  можно  говорить  о  том,  что  существует  устойчивая  точка  зрения,  предполагающая  присутствие  непосредственного  бытия  в  явлениях  культуры,  то  есть  присутствия  непосредственной  данности  бытия  в  опосредованном  культурой  его  восприятии. 

Только  это  всего  лишь  одна  из  возможных  интерпретаций,  и  даже  если  согласиться  с  подобным  взглядом,  то  остается  неизвестным,  полностью  ли  непосредственно-данное  присутствует  в  культуре,  или  у  культурного  есть  некоторая  автономия.  И,  если  у  человеческой  культуры  есть  некая  автономия  от  непосредственной  данности  природы,  то  также  неизвестным  остаются  границы  этой  автономии.  И  другие  направления  интерпретаций,  которые  проводят  более  четкое  разграничение  между  культурой  и  природой  и  признают,  образно  говоря,  «первородный  грех»  человеческой  культуры,  принципиально  разделяющий  природу  и  культуру,  тоже  возникли  не  на  пустом  месте.  Эти  направления  возводят  свои  интерпретации  к  понятному  и  непонятному,  к  доступному  и  недоступному,  то  есть  к  очевидности  нарушения  связей  между  природой  и  человеческой  культурой,  и  эти  различия  можно  предложить  в  качестве  варианта  границы  природного  и  культурного.  Оба  эти  направления  интерпретаций  отражают  по-своему  восприятие  проблемы  познания,  и  возможно  даже,  что  они  не  исключают  друг  друга,  если  посмотреть  на  вопрос  через  призму  символического,  где  символ  понимается  и  как  выражение  природной  непосредственной  данности,  и  как  присутствие  многоуровневого  непостижимого  в  выражении  этой  природной  данности  в  культуре. 

Список  литературы:

1. Ткачев  А.Н.  Значение  проблемы  «непостижимого»  С.Л.  Франка  в  логике  развития  русской  философии.  Вестник  ННГУ  им.  Лобачевского.  Серия  Социальные  науки.  —  2009.  —  №  4.  —  С.  220—224.
2. Элиаде  М.  Аспекты  мифа  М.:  Академический  Проект;  Парадигма.  2005,  —  224  с.