РУССКАЯ НАИВНАЯ ЭТИКА И ПРОБЛЕМАТИКА УЧЕНИЯ О ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЕ МИРА

Ли Валентин Сергеевич

доктор филологических наук, профессор

Казахский национальный университет имени аль-Фараби, кафедра русской филологии;

г. Алматы, Казахстан

E-mail: li-vs@mail.ru

Современная проблематика, связанная с языковой катего­ризацией и концептуализацией действительности, чрезвычайно сложна и разнообразна. Эта проблематика, как известно, непосредственно связана с учением о языковой картине мира (ЯКМ). Пройдя через стадии поисков, заблуждений и псевдопроблем, учение о ЯКМ объеди­няет в себе несколько подходов и направлений. Во-первых, продол­жается традиция, связанная с изучением собственно языковой (наивной) картины мира как языкового образа реального мира. В таком понимании ЯКМ ставится в один ряд с таким картинам мира, как физическая и в целом научная картина мира, биологическая, мифологическая, религиозная, философская и т. п. Та­кая ЯКМ, как справедливо замечает Ю. Д. Апресян, есть не что иное, как «реконст­рукция присущего языку цельного, хотя и «наивного», донаучного взгляда на мир» [1, с. 350]. Во-вторых, в учении о ЯКМ разрабаты­вается проблема связи языка и категорий знания и познания, т. е. устанавливаются процессы категоризации сознания в язы­ке и формирования национально-культурных концептов. В-третьих, под влиянием принципа антропоцентризма разрабатывается проблема, которую можно сформулировать так: «человек в языке» или «языковая картина человека». В-четвертых, исследуется так называемая индиви­дуально-авторская картина мира. Последнее направление, однако, в меньшей мере связано с учением о ЯКМ, ибо оно интересуется образом мира не в языке как таковом, а в сознании отдельного индивида. Оно скорее имеет отношение к проблеме языковой личности, к стилю мышления того или иного автора как создателя дис­курса. Таким образом, современные концепции ЯКМ часто оперируют понятиями, не получившими строго научной идентификации, поэтому замечание некоторых лингвистов о том, что выражение «картина мира» продолжает оставаться на уровне метафоры, следует признать отчасти справедливым.

При всех возможных подходах к пониманию ЯКМ необходимо различать концептуальную картину мира, связанную с понятийной сферой человеческого мышления и сознания, и языковую (наивную) картину мира, строящуюся на системе так называемых семантических «фильтров» того или иного языка. Очевидно, концептуальная картина мира богаче языковой, поскольку в создании первой участвуют не только различные типы мышления, но и знания, пополняемые данны­ми наук и практики, с помощью которых наши представления о мире, с одной стороны, обогащаются, а с другой стороны, уточняются и изменяются (ср. различные субстанции, вкладываемые в разные време­на в такие понятия, как Земля, атом, огонь, воздух, душа, дух, смерть и многие др.; характерной в этом смысле является история самого понятия «человек», а также различные определения человека в современной науке, что передается с помощью таких терминов, как homosapiens, homofaber, homoloquensи т. п.

Однако, несмотря на различия между концептуальной картиной мира и ЯКМ, они связаны друг с другом: «Язык, — пишет Б. А. Серебренни­ков, — не мог бы выполнять роль средства общения, если он не был бы связан с концептуальной картиной мира. Эта связь осуществляется в языке двояким способом. Язык означивает отдель­ные элементы концептуальной картины мира. Это означивание выра­жается обычно в создании слов и средств связи между словами и предложениями. Язык объясняет содержание концептуальной картины мира, связывая в речи между собой слова» [5, с. 107].

Благодаря такой связи ЯКМ представляет собой один из видов тех картин мира, которые могут претендовать на глобальную, общую картину мира, поскольку элементы ЯКМ связаны через концептуаль­ную картину мира с физической, биологической, мифологической, религиозной и т. п. картинами мира. Не случайно в связи с этим, что некоторые лингвисты внутри ЯКМ выделяют «наивную физику», «наивную геометрию», «наивную анатомию», «наивную психологию», и т. д. (здесь «наивный» = языковой). В этом ряду картин мира особый интерес представляет наивная этика, поскольку в ней закреплен в языковой форме архетипический, глубинный способ познания чело­века как социальной данности, способ бытия отдельной личности в человеческом обществе. Начиная с древнейших сакральных памятни­ков письменности, кончая сокровенными размышлениями философов и мыслителей, наивная этика в языковой форме закрепила так называемые вечные моральные ценности. С другой стороны, благодаря языку, в котором живет любой человек, наивная этика самодостаточна и самоценна, поскольку в ней моральные стереотипы кристаллизуются с помощью языковых форм, прежде всего слов и паремий. Понятно также, почему наивная этика в принципе идиоэтнична; в ней прояв­ляется национальное видение мира, национальная ментальность и весь культурно-исторический опыт того или иного народа. Для иллюстрации русской наивно-языковой этики и так называемой наивной семантики приведем лишь некоторые примеры из работы Ю. Д. Апресяна: «... из анализа пар слов типа хвалить и льстить, хвалить и хвалиться, обещать и сулить, смотреть и подсматривать, слушать и подслушивать, смеяться (над кем-л.) и глумиться, свидетель и соглядатай, любознательность и любопытство, распоряжаться и помыкать, предупредительный иподобостраст­ный, гордиться икичиться, критиковать и чернить, добиваться идомогаться, показывать (свою храбрость) и рисоваться (своей храбростью), жаловаться и ябедничать и других подобных можно извлечь представление об основополагающих заповедях русской наивно-языковой этики. Вот некоторые из них: «нехорошо преследо­вать узкокорыстные цели» (домогаться, льстить, сулить); «нехорошо втор­гаться в частную жизнь других людей» (подсматривать, подслушивать, соглядатай, любопытство); «нехорошо унижать достоинство других людей» (помыкать, глумиться); «нехорошо забывать о своих чести и достоинстве» (пресмыкаться, подобо­страстный); «нехорошо преувеличивать свои достоинства и чужие недостатки» (хвастаться, рисоваться, кичи­ться, чернить); «нехоро­шо рассказывать третьим лицам о том, что нам не нравится в поведении и поступках наших ближних» (ябедничать, фискалить) и т.п. Конечно, все эти заповеди — не более чем прописные истины,но любопытно, что они закреплены в значениях слов» [1, с. 35I]. Подоб­ного рода интересные наблюдения над русской ЯКМ представлены во многих работах (см., в частности, [2; 3; 6; 7] и мн. др.)

Присущие приведенным и многим другим словам специфические коннотации формируют наивную этику языка. Она четко прослежи­вается также в пословицах, поговорках, идиоматике и фразеологии, т. е. в паремиологии любого языка. Так, исключительно морализирующую коннотацию имеют такие рус­ские выражения, как «Яблоко от яблони недалеко падает», «Два са­пога — пара», «Рука руку моет» и др. Интересно отметить, что многие образные выражения-идиомы используются с четкой этической оценкой по шкале «одобри­тельное (положительное) — неодобрительное (отрицательное)», например:

ОДОБРИТЕЛЬНОЕ (+) — не покладая рук, не разгибая спины, с душой, без задней мысли, держать язык за зубами, жить своим умом и др.

НЕОДОБРИТЕЛЬНОЕ (—) — валять дурака, палец о палец не ударить, гонять собак, бросать слова на ветер, выносить сор из избы, за гла­за говорить, перемывать косточки, обливать грязью, длинный язык и др.

Важно при этом отметить, что в роли «морализатора» и этического судьи в русском языковом сознании обычно выступает сам говорящий, в силу чего этическая оценка какого-либо поступка проводится по схеме: «Я» — (+), «не Я» — (—), (+), и это обусловливает своего рода семантическое согласование, основанное на правилах наивной этики. Если такие фразы, как «Я весь год работаю не покладая рук», «Я к нему душой...», «Я умею держать язык за зубами» и т. п., соответствуют прагматическим нормам русского языка, то высказывания, построенные без соблюдения норм наивной этики, воспринимаются или как маловероятные, порой даже аномальные (*Я бросаю слова на ветер; *Я обливаю грязью своих соседей; ?*Я весь день гоняю собак и т. п.), или как выражающие бахвальство, самоиронию или вызов общепринятым нормам (У меня теперь такая работа —весь день валять дурака (гонять собак) и т. п.).

Вполне очевидно, почему более типичным является употребление в таких случаях выражений с неодобрительной этической оценкой в сочетании с отрицанием: Я не бросаю слов на ветер; Я никогда не говорю о людях за глаза; Нехорошо выносить сор из избы и т. п.

Эгоцентрический характер организации норм наивной этики обусловливает систему так называемых речевых (прагматических) клише, языко­вых стереотипов, используемых в определенных ситуациях общения и речевого взаимодействия (в различных типах интеракции). Лингвопрагматическое поведение коммуникантов при этом определяется не только их социальным статусом, но и исходя­щими из этого предписаниями, задаваемыми нормами языковой этики. Сами эти нормы наивной морали универсальны в содержательно-смысловом отношении, но специфичны по своему значению и способам выражения в каждом языке (ср., например, очень сложную с точки зрения европейца систему языковых средств передачи вежливости в китайском, японском, корейском и др. восточ­ных языках). Вместе с тем компоненты этической коннотации являются непременной принадлежностью семантики и прагматики слова или фразеологизма, по­этому в определенных условиях они выполняют функцию дифференциальных признаков. Так, например, «круговое» толкование стереотипов изви­нения «Извини(те)» — «Прости(те)» возможно лишь до определенного предела, и это связано не только с тонкостями семантического проти­вопоставления в этих двух формулах, но и с различиями в наивной этике (ср.: Извините меня за эти слова —Простите меня за эти сло­ва, но нельзя: Господи, прости меня за такие слова — ?*Господи, из­вини меня за такие слова).

Доля смыслового (лексического) и коннотативного (наивно-этического) в семантической структуре рассматриваемых слов различна как в лексемаходного языка (ср. русские Пока! и До встречи в Москве!), но и в словах-эквивалентах разных языков. Для иллюстрации этого положения приведем следующую цитату: «Русско-немецкое сравнение прагматических клише показало на примере выражения благодарности и извинения, что в этих случаях в русском языке клише является более дословным, чем в немецком языке. Это значит, что буквальное значе­ние, семантика, хотя и в редуцированном виде, но присутствует; если по-русски произносится извинение, то говорящий сознательно берет на себя хотя бы минимальную долю вины; если он выражает благодар­ность, то он действительно благодарен, так что минимизация повода не обязательна. Степень вежливости прагматических клише такжево мно­гих случаях оказывается обусловленной культурным контекстом» [4, c. 21]. Действительно, национально-культурный контекст, включающий в себя и историко-культурный компонент, обусловливает особенности духовно-нравственной основы любого народа, его менталитета.

Список литературы:

1. Апресян Ю. Д. Избранные труды. Том II. Интегральное описание языка и системная лексикография. — М.: Языки русской культуры, 1995.
2. Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. — М.: Русские словари, 1997.
3. Маслова В. А. Когнитивная лингвистика. — М.: Терра Систем, 2008.
4. Ратмайр Р. Функциональные и культурно-сопоставительные аспекты праг­матических клише // Вопросы языкознания. — 1997. — № 1. — С. 15—22.
5. Серебренников Б. А. Как происходит отражение картины мира в языке? // Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира. — М.: Наука, 1988. — С. 87—107.
6. Хроленко А. Т. Основы лингвокультурологии. — М.: Флинта: Наука, 2009.
7. Шмелев А. Д. Русский язык и внеязыковая действительность. — М.: Языки славянской культуры, 2002.